Не сердись, человечек

Вошла дежурная сестра, подошла к Лолову, спросила, что за посетительница.

— Отказалась от ребенка, мы и отдали его людям. А теперь заявляет: верните ребенка, иначе покончу с собой.

Еленина мать подошла к последнему манежику: в нем был мальчик.

— Доктор, умоляю вас, отдайте мне моего ребенка! Верните мне мою девочку!

— Раньше надо было думать!

— Доктор, миленький, верните мне ее, найдите моего ребенка, мою деточку. Я все отдам, все! Деньги, все, все, только ребенка верните, верните ребенка!

— Невозможно это, понимаешь, невозможно! Сколько можно тебе объяснять, — крикнул раздраженно Лолов. — Я не имею права, это противозаконно. Люди воспитывают твоего ребенка, хорошие люди. Сказали знакомым и родне, что девочка родилась у них за границей. Что прикажешь им делать теперь? Ребенка менять, что ли? Это тебе не легковой автомобиль: сегодня — «москвич», завтра — «лада». Так что все претензии — к себе. Ты же собиралась стать звездой эстрады!..

— Но она же моя дочь! Моя! — закричала истерическим голосом женщина.

— Была твоя.

— Да я носила ее под сердцем! Рожала!

— Родила и бросила, — сказал Лолов уже спокойнее. — А ребенку нужна мать с первых дней.

Вдруг я услышала наш с Жорой условный сигнал: три коротких гудка и один длинный — так в азбуке Морзе звучит буква «Ж». Все перевернулось во мне, земля ушла из-под ног. Не помню уже, как поставила в манежик ребенка, которого кормила, как подбежала к окну. Помню, как смотрела в окно на Жору, который что-то насвистывал, стоя у машины. Сначала я колебалась: спускаться, нет, а потом вдруг бросилась вниз по лестнице как ненормальная. Только у выхода уже остановилась, чтобы перевести дух, успокоиться. И тут меня внезапно пронзила мысль: а что это я так лечу, ведь еще неизвестно, зачем он приехал! «Спокойно, — сказала я себе. — А то ведь юноша возомнит о себе невесть что».

— Ленок! — увидев меня, улыбнулся Жора, но не императорской своей улыбкой, а какой-то жалкой, рабской.

— Да как же ты разыскал меня?! — неожиданно для себя самой выпалила я и почувствовала, что горло пересохло так, словно я пробежала три километра с препятствиями.

— Кина сказала. Ты же писала ей. Раньше никак не мог приехать. Целый месяц работали в две смены, никак не мог вырваться.

— Не было никакой необходимости вырываться, — подавив в себе эмоции, сказала я с подчеркнутым безразличием.

Но он не обратил внимания на мои слова, сделал вид, что не расслышал.

Мы решили сходить в село. Некоторое время шли молча. Жора курил сигарету за сигаретой, и я поняла, что он волнуется. Когда уже вышли на дорогу, ведущую к селу, произнес покровительственно:

— Дружочек, что ж ты мне не сказала сразу? Ведь все можно было сделать вовремя, у меня есть знакомый врач.

— Знаешь что, не прикидывайся кактусом, — разозлилась я не на шутку. — Ведь Кина говорила тебе.

— Ну при чем тут Кина, почему ты ей сказала, а не мне? Знаешь ведь, что она ревнует меня до сих пор, и сама подливаешь масла в огонь.

— А какое это имеет значение, кто сказал? Я понимаю, ты хотел, чтобы я унижалась, стояла перед тобой на коленях. Этого ты хотел? Только я не из той категории женщин, понял?

До самого села шли молча. Видно, он рассчитывал, что я заговорю первая. Потом не выдержал, сказал:

— Слушай, а я ведь не такой плохой, как ты думаешь.

— Интересно, какой же ты? — спросила я раздраженно, хотя в душе у меня снова затрепетал крохотный огонек надежды: может, все образуется.

— Видишь ли… — Жора подмигнул мне — как всегда, когда собирался подарить мне что-нибудь. — Понимаешь, я хочу быть твоим мужем, но если ты против…

Теперь земля уходила из-под моих ног уже во второй раз. Как последняя дурочка я бросилась ему на шею, начала молоть как ненормальная всякую чепуху: как я люблю его, как ждала и т. п. и т. д. Словом, слезы и сопли текли ручьем.

— Нет, я не такой, как думают некоторые, — продолжал Жора. — А то, понимаешь ли, учить меня будут, нотации читать. Прямо-таки преступника из меня сделали. Дамянов дважды лекцию читал. Ты, говорит, такой-сякой, попробуй брось девчонку. Я тебя загоню за Полярный круг. Я те дам девчонку губить. Я найду на тебя управу! Будешь у меня камни таскать до конца жизни своей. И все в таком духе. Словом, пообещал я ему, что женюсь, а он не верит, и все. И не разрешает работать в шахте, а там ведь плюс к зарплате еще и шестьдесят процентов премиальных. И квартиру обещали, — закончил Жора и многозначительно посмотрел на меня.

После слов о квартире я невольно прижалась к нему, и он стал рассказывать, как много новых домов построили для работников рудника и какие прекрасные там квартиры.

В селе проводилась какая-то ярмарка. Работали различные аттракционы, тир. Впервые я шла по сельской улице и не стеснялась своего живота. Не только не стеснялась, наоборот даже, мне хотелось, чтобы меня увидело как можно больше людей. Я просто сияла от радости. Мне казалось, самое большое счастье — это быть беременной, и вот так, как сейчас иду я, идти по улице с мужем, и чтобы все оглядывались на нас. Мне так хотелось, чтобы меня увидели сейчас наши девчата или парни из Дома молодежи, и больше всего — та мерзопакостная старая дева, которая не пустила нас на вечер.

Жора предложил пострелять в тире. Я взяла ружье, прицелилась, но не попала.

— Нет, не гожусь на роль убийцы, — засмеялась я и отдала ружье Жоре.

Он тоже не попал в мишень, хотя стрелял раза три-четыре.

— Что-то не везет сегодня, — улыбнулся он виновато.

Я смотрела на фигурки, которые сбивали стрелки, и думала о том, что и в жизни бывает так же, как в тире: выстрелит какой-нибудь стрелок, ранит тебя и превратит в такую же беспомощную фигурку, как эти, на стенде.

— Обещаю тебе, что на следующей неделе все призы, которые здесь разыгрываются, будут моими. — Голос Жоры выводит меня из задумчивости.

— А почему на следующей? — спросила я, и вдруг меня точно током пронзило: почему он говорит о какой-то следующей неделе, ведь мы собираемся пожениться. — Посмотри, какой у меня живот, уже шестой месяц пошел! — сказала я, так и не решившись произнести то, что вертелось у меня на языке, — про женитьбу. — Ведь мы собираемся…

— А мы не сейчас, — говорит Жора с какой-то беспечностью.

— А когда?

— Когда родишь.

— Что-что?

— Когда родишь, — повторил он.

— Ты сумасшедший! Расписываться с ребенком?!

— Зачем с ребенком? Ты же оставишь его здесь?

— Но почему, почему?! — ужаснулась я, и мне показалось, что земля разверзлась подо мной. — Ведь это наш с тобой ребенок. Как можно оставлять его?!

— Слушай, дружочек, — продолжал он осторожно. — Ведь нехорошо получается. Пойдут всякие разговоры. Да и старики — мои и твои, — знаешь ведь, какой это народ. Чего доброго, удар хватит. А потом, для тебя так даже лучше.

Мне стало так плохо, что я оперлась о барьер, чтобы не упасть. Кто-то из стрелков, стоящих рядом, попал в мою мишень — барабан, — и теперь он отбивал дробь, а у меня перед глазами мелькали смеющиеся женские физиономии, которыми была разукрашена карусель. Мне казалось, что все-все, даже эти размалеванные неживые куклы, счастливы и поэтому смеются надо мной.

— Не умеешь стрелять — не берись! — услышала я над собой голос какого-то верзилы, вырывавшего ружье из моих рук.

Потом уже не помню, что было. Помню только, что я кричала как безумная и колотила Жору кулаками по его широкой груди. Потом куда-то провалилась, а когда пришла в себя, почувствовала, что кто-то обрызгивает меня водой и кто-то поддерживает сзади. Жоры не было. Не знаю, откуда взялись у меня силы, но я бросилась бежать. Мне хотелось как можно скорее оказаться в палате.

Вечером, когда все в доме уснули, я сожгла фотографию Жоры и всю ночь проплакала.

— Елена, выйди, к тебе пришли, — обращается ко мне сестра.

Она всегда делает сообщения подобным образом — стоя в дверях, точно жандарм.