Гроза

Старуха бросилась на охладевшее уже тело своего дорогого супруга и забилась в рыданиях. Иногда она отрывалась от тела, разгибалась и всплескивала руками, ударяя над головой ладонь о ладонь.

— Суфий, вы всегда излучали добрый свет, где же вы теперь? Почему весь мир окутался мраком? И небо — черное, и земля — черная. И небо и земля скорбят вместе со мной!..

Опять она распрямилась и, поднимая лицо к небу, всплескивала руками.

Взглянув вверх, Карим-каменотес увидел, что небо заволокло черными тучами, луна то прорывалась сквозь рваные клочья туч и тогда освещала печальную картину на дворе суфия, то опять скрывалась, и тогда на земле наступала тьма.

Вдруг старуха вскрикнула и повалилась как деревце, подрубленное умелым ударом топора. Недаром говорят, что в день Страшного суда поможет сосед. Карим-каменотес быстрым движением приподнял голову старухи, спросил, что с ней, но ответить она ничего не смогла. Ее унесли в дом и там уложили. Она лежала маленькая, сухонькая, беспомощная.

— О, аллах, вот уж не думали, не гадали, что такие события обрушатся одно за другим. Комната у них одна, куда же денем покойника?

— Придется положить рядом со старухой, не на дворе же его оставлять.

Карим-каменотес взял ветхое одеялишко и постелил его возле старухи. Суфия уложили на это ватное одеяло.

Никого особенного не обрадовавшие своим рождением, ничего особенного не совершившие на этом свете, не нажившие ни детей, ни добра, вот теперь лежат они, старик и старуха, лежат безмолвно, безропотно, как жили, лежат, дожидаясь отправки в последний путь…

Карим-каменотес решил сходить домой и рассказать о случившемся жене. Тем, кто оставались около старухи, он наказал неотрывно смотреть за ней и напомнил им поговорку: «Пока больной жив, жива и надежда». И еще он сказал:

— Надобно сейчас же сообщить гассалу, чтобы пришел и обмыл умершего. Упокойная молитва будет совершена во время пятничного намаза.

— И к могильщику надо бы послать человека, — добавил один из сельчан.

Выходя из кибитки, Карим-каменотес окинул взглядом пожитки суфия. В нише — небольшой сундучок, в другой нише — старое ватное одеяло, на земляном полу дырявая кошма, потрескавшиеся чайник и пиалы, глиняный кувшин — держать воду, да еще один узкогорлый кувшин для умывания, большая глиняная каса-миска, старая паранджа, износившийся серый мурсак[9]. Вот и все богатство, которое нажили, на этом свете и оставляли после себя суфий и его жена.

— Помочь бы чем-нибудь старушке…

— Чем ей поможешь?

— Подождем до рассвета, там видно будет. Кажется, моя жена сама пришла.

Мужчины все вышли из лачуги и действительно встретили во дворе жену Карима-каменотеса. Что же она увидела, войдя в кибитку? Суфий — мертв, жена его — чуть жива. В страхе соседка бросилась наружу. На дворе — темень. Ужас окончательно обуял ее. Она стала громко звать соседок по именам, и те одна за другой стали выходить на ее зов. Когда, собравшись, они все вместе вошли в комнату, старуха уже не дышала.

КУШМАЗАР[10]

Столь внезапно появившийся и так напугавший своим появлением Аймата-суфия человек в шапке дервиша вновь пришел к мечети, имама Хасана, имама Хусана на рассвете следующего дня. Он огляделся. Вокруг мечети не было ни души. Два ведра стояли на том же месте, где он их оставил вчера. Он надеялся встретиться с суфием и, если бы удалось расположить к себе старика, то остаться бы при мечети его помощником.

«Ладно, — подумал пришелец, — суфий, наверное, скоро придет, а пока примусь-ка я за работу, подмету двор и побрызгаю его водой».

Вестники утра петухи орали вовсю в кишлаке, будто старались перекричать друг друга, собаки лаяли, не уступая им.

Старики, из тех, кто встают с петухами, уже один за другим тянулись к мечети. Они останавливались, чтобы разглядеть незнакомца, подметающего двор, потом усаживались на супе и заводили между собой неторопливый разговор.

«Наверное, обо мне говорят, — думал пришелец. — Однако уже утро, старики собираются к мечети, почему же до сих пор нет суфия? Он должен приходить раньше всех».

Вдруг, оторвав взгляд от подметаемого двора, он увидел, что со стороны кишлака быстро движется к мечети многолюдная процессия. Не трудно было разглядеть, что несут сразу два табута[11]. Когда процессия подошла поближе, он вышел ей навстречу и присоединился к толпе. Один табут накрыт халатом, другой паранджой. Это может означать только одно: хоронят мужчину и женщину.

Обычно на похоронах впереди гроба идут сыновья умершего. Они плачут и восклицают: «Отец наш любимый!» или «Матушка наша милая!», «Родимая наша матушка!», «Лишились мы наших близких!»

Видя, что никто не плачет и не стенает впереди табутов, дервиш предался печальным мыслям. «Оказывается, они тоже одинокие, как и я. Да, такова уж участь всех одиноких и бездетных. Когда окончатся мои дни, меня и похоронить-то по-человечески будет некому. Как только закроются мои глаза, так и погаснет мой свет… Ни следа, ни имени не останется от меня среди людей. У этих покойников был хоть, наверное, свой дом. Односельчане приготовили им могилы, усердствуют ради всевышнего… а у меня?

Поднимать покойников по крутым ступенькам в мечеть было неудобно и трудно, но молодые парни ловко справились с этим и поставили табуты на террасе. Ради пятницы было тут особенно многолюдно.

Голос муэдзина призвал к заупокойной молитве. Дервиш оказался среди молящихся, он во всем, подражал их движениям, но не мог освободиться от мысли: «Почему же до сих пор нет суфия? Почему к молитве призывал другой человек?»

Он украдкой рассматривал всех собравшихся, шарил глазами по толпе, но суфия нигде не заметил.

Моленье закончилось, и те же молодые люди подняли погребальные носилки и понесли их к кладбищу.

— Так, молодцы, — одобряли их старшие, хорошо и в тонкостях знающие обычаи, радуясь, что обряд выполняется по всем правилам. Так передвигались над толпой два табута до самого кладбища, а людей не убавлялось, а прибавлялось. Дервиш тоже подставлял плечо то под один табут, то под другой.

Кладбище находилось на открытом, ничем не огражденном возвышенном месте. Небольшая старая мечеть, построенная когда-то из плоского кирпича посредине кладбища, обрушилась со стороны Кыблы[12], пришла в негодность, но многочисленные пестрые знаки, привязанные к палкам вокруг нее, по-прежнему придавали ей некую таинственность и святость.

Давно уж повелось, что могильщики на этом кладбище вскрывали старые могилы, отгребали в сторонку старые кости, подчищали и подновляли место и клали туда новых покойников. Но на этот раз могильщик поступил по-другому. Для суфия и его супруги он вырыл новую, просторную могилу. Некоторые, видя такое дело, невольно подумали про себя: «Отчего это могильщик ради какого-то жалкого бедняка затратил столько трудов, в то время как мог ограничиться легкой работой?» Но, оказывается, могильщик поступил таким образом не случайно. Он, копая могилу, думал так: «Что хорошего видели они на этом свете? Суфий, так же как и я, прожил всю жизнь, служа людям, я рою могилы и засыпаю покойников землей, а суфий помогал людям на свадьбах, на тех же похоронах и во время исполнения других обрядов. Я ведь хорошо знал и самого покойника и его жену.

Аймат-суфий женился на вдове старше себя на десять лет. Они жили в старой кибитке, доставшейся его жене по наследству от прежнего мужа. В этой кибитке, величиной с куриную клетку, они прожили до конца своих дней, так и не дождавшись ребенка. Вот у кого стоит поучиться супружеской верности. Поучительно ведь и то, что в мир иной они перешли в один день. Это милость божья на них. А что было бы, если бы один из них умер, а другой продолжал бы жить? Конечно, на все воля божья, но несомненно, что участь оставшегося была бы горька. Уж, наверное, не каждому выпадает такое счастье, как выпало суфию и его жене, которые поровну делили радости и горести жизни, а потом взяли да умерли в один день. Так пусть же эти люди, чистые, как ангелы, лежат в просторной и чистой могиле».

9

Мурсак — верхний халат с короткими до локтей рукавами, одежда для старух.

10

Кушмазар — сдвоенная могила.

11

Табут — погребальные носилки.

12

Сторона молельни, обращенная к Мекке.