Гроза

Додхудай вздрогнул и открыл глаза, будто проснувшись. Он обливался потом, но в глазах у него светилась радость.

— О творец, что за чудо! Неужто ожила моя рука, а, Хатамбек? Да, да, рука ожила. Пальцы мои шевелятся. Не веришь? Вот, вот, шевелятся… — Додхудай действительно шевелил пальцами.

Ходжа-цирюльник схватился от удивления за свой воротник.

— Правда, пальцы ваши шевелятся. Додхудай, шевеля пальцами и радуясь, говорил:

— Это все от аллаха и благодаря счастливому приходу Хатамбека, не так ли, сынок? Иди, иди же, сын мой, обними меня. Многократная слава аллаху…

Хатам обнял Додхудая, а Ходжа-цирюльник всхлипывал и вытирал слезы…

ПРЕКРАСНАЯ ТУРСУНТАШ

Читателям уже известно, что Додхудай родился преждевременно, семимесячным ребенком. Кроме того, его простудили при поспешном отъезде из Нураты в Бухару. Он вырос, достиг совершеннолетия, но так и остался неподвижным. Ни руки, ни ноги у него не работали. Дни и ночи лежал он в постели и так проходила его жизнь. Он рано остался полным сиротой. Мать его Шамсикамар умерла, пришлось ему переехать опять в Нурату под полное покровительство второй жены Маматбая, кроткой и доброй Халпашши, которая, не посчитавшись со своей относительной молодостью, полностью отдала свою жизнь уходу за пасынком и полностью заменила ему родную мать. Не осталось ни одного средства, к которому не прибегала бы Халпашша, чтобы излечить Додхудая. Она пробовала лечить его с помощью знахарей, заклинаниями и заговорами гадалок и прорицательниц, изгнанием злых духов и жертвоприношениями коз и овец, травами и разными снадобьями — все оказалось напрасным.

Но все же болезнь Додхудая была не из тех, при которых говорят, что лучше бы уже он умер, чем маяться и мучить родных и близких. Помимо неподвижности Додхудай чувствовал себя как нормальный, здоровый человек. Хорошо ел и пил, ни на какие другие болезни не жаловался. Только нужно было вовремя помогать ему перевернуться с боку на бок.

Все время приходилось подыскивать помощников — то мужчину, то женщину, но даже щедрые подарки не могли удержать их надолго.

В народе не зря говорят, что здоровье это самое большое богатство. Ни отары овец, ни табуны лошадей, ни обширные пастбища не могли помочь Додхудаю, не приносили ему здоровья. Были минуты, когда, несмотря на скупость, Додхудай говорил, что готов отдать все до последней нитки, только быть бы здоровым.

Халпашша всю себя посвятила уходу за пасынком, но сказывался уже ее возраст, все труднее давались ей хлопоты по дому и по уходу за тяжелым, беспомощным калекой, все острее чувствовалась нужда в помощнице. Пробовали уговорить то одну женщину, то другую, но никто не соглашался, говоря: «Вот еще, золотая дубинка на мою голову! Не захочешь никакого богатства». И вот когда все надежды были уже потеряны, когда Халпашша готова была взять помощницу на любых условиях, некая женщина привела за руку девочку лет тринадцати, тоненькую, миловидную, с красивыми большими глазами и с бровями, сходящимися на переносице. Девочку звали Турсунташ. Она была единственной дочерью в семье бедного пастуха. Внезапно и отец и мать ее скончались почти одновременно от какой-то непонятной болезни, и она осталась круглой сиротой. Старуха соседка, приютившая временно сироту, спросила у Сахиба-саркора, что делать с девочкой дальше, и тот посоветовал отдать девочку в дом хозяина, Додхудая. Он убедил старуху, что именно такая помощница очень нужна Халпашше, а главное успокоил, что в доме нет мужчины, который позарился бы на Турсунташ. Пусть она подрастает, а там, глядишь, найдется какой-нибудь неженатый раб божий и судьба девочки определится. Эта старуха и привела собственноручно подрастающую красавицу в дом калеки и передала ее из рук в руки Халпашше.

Додхудай был на седьмом небе от радости, он говорил: «Внял создатель моим мольбам. Оказывается, аллаху стоит только захотеть, и он достойному рабу своему дает желаемое и просимое прямо в руки, ставит прямо на его жизненном пути. Тысячекратная слава аллаху!»

В порыве благодарности и признательности он подарил, старухе овцу, готовящуюся принести ягнят.

Девушка оказалась расторопной, хорошей помощницей, не знающей устали. Халпашша научила ее разным работам по домашнему хозяйству, обращению с посудой, готовить пищу, стирать белье. Затем на девочку возложили обязанность ухаживать за самим Додхудаем: умывать его, мыть ему руки, одевать и раздевать, укладывать в постель и поднимать когда надо. Также обучили ее растирать паралитику руки и ноги и, наконец, кормить его.

От постоянного присутствия молодой красавицы, от постоянного созерцания ее и от постоянных, ее прикосновений Додхудай блаженствовал и постепенно привык к своему блаженству. В его голове начали зарождаться непривычные мечты и мысли, а в нем самом непривычные желания. На первых порах он и сам считал эти мечты и желания неосуществимыми, но невольно, на всякий случай, чтобы постепенно приучать девочку или вернее сказать отучить ее от чрезмерной застенчивости и стыдливости, стал иногда вести с ней двусмысленные разговоры.

В один из таких дней, почувствовав, как видно, гнетущую тоску в своей одинокой постели, он позвал:

— Эй, где вы там все? Бросили меня одного…

Тотчас в дверях появилась Турсунташ.

— Куда ты запропастилась? Разве я не говорил тебе, чтобы ты не оставляла меня?

— Бабушка-пашша приказала мне постирать белье.

— Сколько раз я говорил ей… Чтоб ее упрямство ее же извело!

— Можно, я вымою ваши руки? — стыдливо спросила Турсунташ.

Налив из медного кувшина воды в фарфоровую чашку, Турсунташ намочила в ней чистое полотенце, которое держала в руке, и, слегка выжав его, повернулась лицом к Додхудаю.

— Садись поближе ко мне! — приказал тот.

Турсунташ осторожно села, сторонясь Додхудая, и вытерла каждый его палец влажным полотенцем. Точно так же она вытерла ему руки по локоть, лицо и шею. А Додхудай тем временем неумолчно говорил:

— Ты, девчонка, ничего еще не знаешь, я тебе говорю.

Девочка, занятая своим делом, не поднимала головы, а Додхудай все старался втянуть ее в разговор.

— Почему не спросишь, о чем я хочу рассказать? Отец твой Чуливай и мать твоя Тухтабуви сегодня рано утром приходили ко мне в гости.

Турсунташ замерла, в недоумении глядя на Додхудая.

— Что ж ты разинула рот? Не удивляйся! Афанди, оказывается, говаривал: неужто я, седобородый, стану врать? А ты знаешь, что говорил Афанди?

Турсунташ ничего не отвечала.

— Ну ладно. Истории Афанди интересны, рассказать-то их можно, да вот боюсь — смеяться придется до смерти. А тому, что я сказал, ты не удивляйся. Отец твоего покойного отца работал тридцать пять лет чабаном у моего покойного отца. Бедняга до сорока пяти лет ходил холостяком, подобно мне… Ачил-шутник, — сказал Додхудай усмехнувшись. — Он и в самом деле был шутник, рассказывал забавные истории и все время развлекал и веселил моего отца. Так знай же — тот самый Ачил-шутник был твоим дедом. У него, оказывается, была луноликая дочь, могущая поспорить по красоте и с луной, и с солнцем, стройная и изящная, про таких в народе говорят: съест морковку — в животе видно, выпьет воды — сквозь горло просвечивает. Мой отец Маматбай сосватывает твою будущую мать Тухтабуви с твоим будущим отцом Чуливаем. Отец мой отечески опекает твоих родителей, не позволяя роду и племени своих слуг-чабанов развеяться по свету. Он за свой счет устраивал их свадьбы, соединял их друг с другом, спаривал девушку с йигитом. А что означает спаривать, знаешь? Если не знаешь, то узнаешь. Я сам покажу это, ладно? Погоди, я еще не кончил говорить, это я, если хочешь знать, говорю от всей души ради твоей же пользы. Девочка, родившаяся от тех самых Чуливая и Тухтабуви — это и есть ты, Турсунташ. Прелестная, чернобровая девочка — это и есть ты, Турсунташ. Сегодня девочка, а завтра-послезавтра луноликой красавицей, невестой будешь ты сама. Поняла?

— Я принесу обед, — сказала, отстраняясь, Турсунташ.