Страница 8 из 17
…— И пал человек во грехе, и сказал он себе, ведомый шёпотом падшего ангела: 'Два колеса — хорошо, а четыре — лучше'. — Вещал Вождь-Хромированное-седло. — И построил человек машины греха: легковушки, внедорожники, КамАЗы, и транспорт на гусеничном ходу! И разгневался Бог, видя прегрешения детей своих. И излил на землю гнев свой, и активный уран свой и всё остальное своё наказание также излил он! Так и погиб человек, не покаявшись в четырехколёсном грехе своём.
Иногда Хозяин покидал наш дом и уходил. На день, два. Он бродил по городу, слушал, о чём говорили люди.
А говорили разное…
Говорили, что на месте столицы находится кратер диаметром в десяток километров. По ночам кратер светится. В хорошую ночь можно увидеть яркие вспышки, где-то вдали на севере.
Говорили, что всё это бред и провокации. Что никакого кратера нет, и вообще стоит столица нетронутая, но опустевшая: ни один дом не разрушен, ни одно стекло не выбито. Но пусто. Ни души.
Говорили, что остатки Второго Мотопехотного и Третьей Освободительной до сих пор бьются в руинах, там за рекой, буквально в двадцати милях от нас. Бьются не зная, что Война уже давно закончена, а те, кто начал её, давно истлели в глубинах подземных бункеров.
Говорили, что в последний день Войны раскрылись на центральной площади столицы врата в преисподнюю. И что зовут главного демона Нгоак-мигот, и имеет он по пять рук и шесть ног и три уда с каждой из сторон тела своего…
Внимательно посмотри на мой хвост! — велел мне как-то раз Хозяин. — Не правда ли, иногда кажется, что он живёт сам по себе? Что он — отдельное существо, отдельная личность, причудой судьбы пришпандоренная к моему заду. У меня больше физических возможностей — у него меньше забот и, соответственно, больше возможностей думать. Он не может видеть, не может слышать; единственное, что он может — это осязать. По сути дела, он даже и не представляет, что это такое: видеть, слышать, сливки. Но это не мешает существовать ему полноценной, как он считает, жизнью. А по правде, дело не в том, что он не в курсе очень многого, дело в том, что он — всего-навсего отросток моего позвоночника, иннервируемых парочкой моих же нервов. Да и самостоятельным существом он может показаться лишь с очень большим натягом.
А кто ты такой?
3. Если вам показалось, что наша жизнь была тихой и мирной, то вы жестоко ошибаетесь.
Наш маленький район был действительно некоей тихой гаванью, чего нельзя сказать об остальном Городе. Десятки банд, бригад, отрядов обороны и нападения, шаек и квази-королевств, насчитывающих от двух до десяти подданных, воевали между собой за сохранившиеся дома, станции метрополитена, супермаркеты и парки, ставшие пастбищами для скота. В нашем районе, к счастью, им ничего нужно не было, и нас не трогали.
Напротив, к нам приходили за помощью: Доктор, сжав зубы, залечивал неидеальные раны неидеальных больных, Баронесса предсказывала лучший момент для штурма здания бывшего цирка (основной объект боевых действий в городе на протяжении почти десятилетия), Летописец заносил в свою Летопись всех желающих.
По негласному договору, нас не трогали, мы были нейтральной землёй.
Шли годы.
Порой Хозяин приводил мне женщин. О да, он, как никто, заботился о своем недостойном слуге, следил не только за моим душевным, но и телесным благополучием. Они оставались с нами ‒ кто на один день, кто на неделю. Затем они уходили ‒ на юг, туда, где, по слухам, ещё теплились остатки 'жизни до'. Ни я, ни Хозяин не старались их удержать. Это был их выбор: тени и призраки 'жизни до' были им милее. Их оставалось только пожалеть: ведь они так и не смогли увидеть настоящий свет и смысл существования.
Но затем одна из них осталась навсегда. После к ней присоединилась еще одна. Так мы зажили вчетвером. Вскоре Отшельник с Завода обручил нас, мы сыграли свадьбу, и женщины стали моими женами. У нас появились дети.
Однажды утром первая жена показала мне седой волос на моей голове. Молодость кончилась.
Шли годы.
Дети росли, мы с жёнами старели. Умер Йог-иудаист. Вождь-Хромированное-седло возглавил банду мотоциклистов с Юга-Запада. В поисках тишины и покоя к нам переехал из-за реки Лингвист-самоучка. Благодаря этому святому человеку мои дети теперь говорили на десяти мёртвых языках. Доктор-без-практики закончил свой титанический труд и приступил к написанию докторской диссертации, основанной на опыте лечения идеального больного.
Знаешь, почему говорят, что у нас девять жизней? Думаю, ты, так же, как и большинство твоих соплеменников, считаешь, что это значит, что нас тяжело убить? Точнее, надо сделать это девять раз? Полная чушь. К сожалению.
Хозяин говорил, расхаживая туда-сюда по подоконнику. Он, как и я, был уже не молод. Шерсть поредела, левая задняя лапка прихрамывала, правый глаз заплыл белёсой плёнкой.
У нас действительно девять жизней. Впрочем, как и у каждого живого существа. Буддисты наиболее близко подошли к пониманию этого. Хотя, в действительности, они просто были чуть менее далеки от истины, чем все остальные.
Первая жизнь — жизнь блохи, клеща — насекомого. Примитивная, злая, скоротечная.
Вторая — жизнь собаки. Существа, сотворённого Создателем по нашему подобию, но падшего и искажённого своей порочностью.
Третья — жизнь скота. Скот глуп, толстокож, но даёт ценное для нас молоко.
Четвёртая — переломная жизнь. Жизнь рептилии. Крокодила, аллигатора, каймана. Пятая жизнь — жизнь крота, шестая — жирафа. Мы учимся видеть мир иным взглядом, как из-под земли, так и из поднебесья…
Седьмая жизнь — жизнь птицы. Ты скажешь, что мои соплеменники не любят птиц и часто охотятся на них? Скажу прямо: у нас сохранились слабые воспоминания о той жизни. Мы просто завидуем и тоскуем по ощущению полёта. Немного, совсем чуть-чуть.
Восьмая жизнь — жизнь человека. Подобное нам существо, сходное и разумом, и духом, но, прости, куда более примитивное.
И, наконец, девятая жизнь, венец — настоящее.
Что дальше? Когда-нибудь я узнаю это. Ты тоже, но на один круг позже.
Шли годы.
4. Однажды утром Хозяин разбудил меня.
«Пойдём, — сказал он. — Пришло время».
С трудом поднявшись, я медленно пошёл вслед за ним, цепляясь за костыли, подаренные мне Доктором-без-Практики, как цепляется тонущий в океане за остатки фюзеляжа.
Идти было тяжело.
Хозяин всё понимал. Он останавливался буквально каждые сто метров, давая мне возможность отдышаться. У руин мэрии мне даже пришлось сделать длительный перерыв: посидеть, пока отпустит жжение в груди. Хозяин терпеливо ждал.
…А ведь когда-то весь этот путь занимал у меня не больше часа, — удивился я, когда мы вышли на берег реки.
Уже вечерело. Хозяин внезапно быстрой тенью метнулся куда-то вниз, в непроглядную темень, скрылся из моего поля зрения.
Я медленно, настолько медленно, насколько позволяли мне скользящие по сырой земле ножки костылей, спустился к воде. Почти в самом конце спуска правый костыль вылетел из-под руки и полетел вниз. Следом покатился и я…
…Здесь было темно и сыро. Пахло водорослями, плесенью. Никого не было.
…Сверху раздался шум шагов. К реке спускался какой-то молодой, смутно знакомый мне парень. Трафарет из газетной бумаги, печальный призрак, тень ушедшего.
На полпути он остановился, присел и закурил. Из полутьмы я глядел в его такие знакомые и такие чужие глаза, печальные, мёртвые, выгоревшие изнутри.
Я должен был вернуть ему жизнь. Подарить смысл.
С лёгкостью взбежав наверх, — вот что значит иметь четыре лапы, ‒ я мяукнул и потёрся о его ноги.
Эль Диа де Муэртес*
1. Очередной, четвёртый по счёту звонок раздался уже в прихожей.