Страница 15 из 17
Все ясно. Дня через три меня будет ждать среди обычных колб одна уникальная, с неповторимым составом. И вот что она сделает, к чему приведет… меня передёргивает… но три дня варки… не самое ужасное… это не месяц. Ходят слухи, что состав, который будет вариться месяц, навсегда уничтожит весь мир, но опять же — слухи, бредни, никто ничего точно не знает. В любом случае, я планирую не дожить до этого момента.
Кулинар не всегда такой. Бывает, он бросает всю работу, тащит меня в комнату, кидает на продавленный пыльный диван и, разлив по наскоро протёртым от пыли рюмкам коньяк незнамо какой давности, начинает рассказывать, одну за другой, странные истории, порой смешные, а порой безумно страшные — хохоча так, что трясется хрусталь на люстре. Потом вдруг внезапно мрачнеет и выставляет меня за дверь чуть ли не пинками. Он безумен: трудно за такой срок и при такой профессии сохранить себя в здравом уме.
У каждого своя судьба.
Почему-то я всегда знаю, сколько и где мне понадобится колб. Знание это приходит само по себе, словно ниоткуда. Словно лампочка вспыхивает в голове. Говорят, существуют люди, которые смотрят на человека и понимают всё-всё, что творится в нём. Вот и я, подходя к роддому, начинаю понимать, что тут мне потребуется восемь колб, а в следующем роддоме всего пять.
На улице вёе та же мерзость, что и весь день, слякоть, асфальт покрыт кашеобразным снегом… И эта мерзость будет продолжаться, если верить прогнозам, еще неделю. Завтра, во всяком случае, точно. А мне тащиться на Смоленское: забрать шесть колб, потом на 9-е января: десятка…
Поднимаюсь по лестнице. Сестричка на посту равнодушно провожает меня взглядом, санитар в углу кивает и что-то бормочет: здоровается, видно. Иногда мне безумно интересно — КЕМ видят они меня. Врачом с отделения, медбратом, молодой мамашей или просто тенью… неважно.
Открываю дверь, вхожу в палату, прямо так, как и был: в пальто, уличной обуви.
Забавно, когда начинал работать, я все время боялся того, что кто-нибудь увидит меня самого взаправду, как я есть на самом деле и устроит скандал, мол, куда в ботинках прёте, и т. д., и т. п. Тридцать лет прошло, больше я такими глупостями не страдаю…ну и слава Богу.
Дежурная сестра в углу, не видящая меня, смотрящая сквозь, как на пустое место. Восемь коек, восемь малышей, даже не малышей, новорождённых, восемь колб. Каждому своё…
Подхожу к первому, запускаю руку в сумку, нащупываю наугад колбочку, достаю. Один из моих коллег по городу изучает колбы, еще сидя у Кулинара, потом долго изучает детей, взвешивает все за и против, решает. Его воля… Мне же нравится полагаться на случай. Так честнее, что ли…
Долго смотрю колбу на свет, на розовый, клубящийся внутри туман, резким движением ломаю, осколки — в карман, иду к следующему. Улавливаю только общее, только основное. Но этого достаточно.
… родители разведутся… перелом ноги в 6 лет… школа… университет… менеджер… жена… ребенок… 35 лет… «КамАЗ» выключенные фары…скорая встанет в пробке… всё.
… сине-зеленая колба… хм…малышка доживет до 96 лет… три мужа… какая-та война… проклятье, толком ничего не разобрать… и еще одна… дети… дети…внуки…внуки… всё, больше ничего не вижу.
…жёлто-малиновая… третья скрипка…первая…эмиграция…гранд опера… да ты будешь талантом…а вот пить ты начнешь зря… оно тебя и погубит… впрочем, твоя судьба, малыш, теперь только твоя.
Фиолетово-чёрная, бордовая, серая, всех цветов радуги… колбы, судьбы…
…Светло-золотистая.
Долго, минуты две, если не больше, затаив дыхание, я смотрю в золотистую колбу. Боюсь поверить, что это — правда, что после стольких лет я нашел то, что искал…
Лезу в боковой кармашек сумки. Там лежат давным-давно утаенные спрятанные колбы, неиспользованные, ожидающие как раз такого случая. Смотрю на посапывающего малыша, на его большую голову с еще не закрывшимися родничками, малюсенькие пальчики. Прости, малыш… эту колбу ты не получишь. Вот у меня припасена обычная, ничем не примечательная — серая с синим отливом… прости меня…
Убираю в карман над сердцем золотистую колбу и в совершенно растрёпанных чувствах покидаю роддом. Хотя, в самом деле, что я сделал не так? Ведь даже в нашей работе есть место небольшому блату… не правда ли?
Поднимаюсь на пятый этаж панельного дома, прикладываю руки к замку. Он послушно открывается — одна из немногих моих способностей, весьма и весьма полезная. Смотрюсь в зеркало в полутёмной прихожей. Вроде я где-то выше говорил, что у меня нет лица, нет? Так вот — у меня действительно нет лица… белое расплывчатое пятно, обрамленное непослушными кудрями… надо, кстати, будет голову помыть… просто бесформенный овал. Но ведь неважно, кто ты есть, важно то, каким тебя видят люди. Никогда эти слова не приобретали такого полного значения. Главное, что я уже и не помню, как выглядело мое лицо тогда, тридцать лет назад, до встречи с Работодателем. Фотографии, бывшие дома, я сам уничтожил лет двадцать назад в каком то безумном запале. Можно, конечно, поискать, но зачем? По правде сказать, теперь я уже не уверен: было ли у меня когда-нибудь лицо?
Прохожу мимо спящей на диване женщины. Когда-то я любил ее, а может быть, люблю и сейчас. Чьё лицо она видела на мне тогда… неважно…. Я появился на неделю и исчез навсегда. Что она думала, что та Сила, заставляющая людей не узнавать меня, менять мои лица, внушила ей? Не знаю, теперь мне всё равно.
В маленькой комнатке, обняв смешную плюшевую мышь, спит пятилетний мальчик — мой сын. Маленький человек, лишенный моими силами судьбы… человек без судьбы… до этого часа.
Достаю золотистую колбу, еще раз внимательно изучаю её…прекрасно, замечательно. Никаких великих свершений и подвигов, никаких особых талантов, никакой экзистенциальной муки, никакой сильной боли, никаких страшных болячек, никаких крупных проблем… и очень много простого-простого счастья.
Простая чудная хорошая судьба. Я так долго ждал этой колбы, чтобы подарить тебе счастье.
… я ломаю колбу…
Спи спокойно, сладких снов. Все будет хорошо…
…Мы с вами встречались, правда, вы этого не помните, да и не можете помнить.
1-2.05.2009 СПБ
Тигр и Лев
Где-то на окраине Рима, в самом дальней части старого парка аттракционов стоял покосившийся билетный киоск.
На его крыше сидели Тигр и Лев.
Разумеется, не настоящие — две фанерные фигуры, покрытые потрескавшейся краской.
— Смотри, опять этот мальчик! — сказал Тигр, потягиваясь и стряхивая с себя хлопья тусклого городского снега.
— Мурррр? — ответил Лев. У него были сезонные проблемы с самоидентификацией — каждый Новый Год он начинал считать себя котом.
— Который вчера приходил. И позавчера!
Лев оторвался от созерцания своих фанерных когтей (каждый должен был идеально наточен! — это правило знают все представители рода кошачьих) и медленно повернул голову.
Действительно, в нескольких шагах от входа на карусель стоял мальчик лет семи в розовом, девичьем пуховичке и тяжёлых ботинках из искусственной кожи, купленных явно на вырост.
Дул достаточно промозглый ветер, но это не мешало ему смотреть, не отрывая взгляда, на карусель, которая, как раз пошла на очередной круг. Играла музыка, фигуры и фонари отбрасывали на лицо мальчика тени, делая его ещё более бледным и осунувшимся.
— Денег у него нет, — вздохнул Тигр. — Опять час простоит и уйдёт. — Помолчав, фанерный хищник заметил: — Меня он расстраивает.
Карусель остановилась, побежала вновь. Мальчик стоял, словно ждал чего-то.
Пришли ранние декабрьские сумерки, снова пошёл снег. Мальчик всё стоял, на поношенной шапке с перешитым помпоном вырос маленький сугроб.
Лев и Тигр переглянулись. Лев грустно мяукнул и задумался. Как настоящий кот, он выгнул спину, потянулся, задрал хвост, зевнул — никто, разумеется, этого не заметил.