Кремлевские звезды

— Да, она в Москве уже. Звонила нам. Разместилась в общаге. Волнуется, боится, что не поступит. Говорит, там почти одни парни, все серьёзные, такие. Лучше бы ты меня отправил!

— Галя, — усмехаюсь я. — Как бы я здесь без тебя справился? Парня мы тебе найдём хорошего, ты не переживай, настоящего, крепкого, из наших, из сибиряков. А там кто? Теоретики-ботаники и все, как один, карьеристы. Им же не до тебя будет, им надо собой любоваться.

— Ой, да ну тебя, — хихикает Галя, — ботаники-карьеристы. А у нас зато девки одни.

— Я тобой займусь, пристрою в хорошие руки. Тебе какие парни нравятся?

— Так, Егор, всё, хватит.

— А что, ну-ка выпрямись, встань. Встань-встань, тебе говорю.

Она поднимается и смотрит на меня с видом, мол, ну, встала, доволен?

— Повернись. Давай-давай, поворачивайся. Эх, Галка, ты ж красотка, каких свет не видывал. Глаз не оторвать, так бы и смотрел на тебя.

Она хохочет.

— Ладно, пошёл я. Сначала к директору загляну, а потом тебе женихов искать. Давай только с причёской поэкспериментируем, поменяем имидж, а то что всё хвостики, да хвостики.

Я захожу к директору. Он весь на нервах, колотится бедняга. Приходится оказывать психологическую поддержку. Моя уверенность постепенно переходит на него и, как часто бывает, желание больших денег притупляет боязливость, лишь бы только не осторожность.

Моё присутствие при старте производства необязательно, вернее даже совершенно ненужно, не необходимо, да и зачем светиться лишний раз? Поэтому я ухожу и прибываю домой минут двадцать седьмого. Родители уже готовы, почти… Ещё необходимо добавить пару штрихов к макияжу. Отец немного ворчит, но подчиняется всеобщей необходимости.

Вообще, он не любитель тусовок, особенно возникших вот так внезапно, в авральном порядке. А вот мама очень рада возможности выйти. Она уже сто раз намекала отцу, что не прочь потусоваться. Ну, они люди-то ещё молодые, уж по-любому моложе меня.

Мы выходим из подъезда и поджидаем Рыбкиных. Первым выходит Наташка.

— Извините, папа там прихорашивается, — улыбается она.

Все смеются, представляя, как суровый мужик Гена Рыбкин крутится перед зеркалом. Наконец, облачённый в костюм, он появляется совершенно готовый к дегустации паппарделле с рагу из дикого кабана.

Мы выступаем и идём на остановку к кинотеатру «Космос». Впереди шагает Гена, похожий на председателя колхоза на празднике Первомая. Он широко шагает в чуть великоватом и нелепо сидящем костюме, белой рубашке и галстуке.

За ним идут мои родители, демонстрируя повседневную элегантность. У мамы горчичный батник и бежевая юбка выше колена, а у папы джинсы и поло «Лакост».

Наташка надела шёлковое платье, привезённое мной из Ташкента. Оно импортное, французское, безумно красивое, летящее впереди времени, с широкими плечами и узкой талией. От неё пахнет духами и счастьем. Она буквально лучится радостью, участвуя в этом довольно нелепом, хотя и трогательном семейном выходе.

— Великое посольство, — тихонько говорю я и она заливается смехом.

Глаза её сияют, ожидая от будущего лишь безоблачное синие небо и бесконечную идиллию. Что же, я и сам рад побыть в этой милой иллюзии. А вдруг она станет действительностью.

Платоныч встречает нас в рубашке с закатанными рукавами и шейном платке. Настоящий франт. Об участии в мероприятии дяди Гены я предупредил его заранее, поэтому неожиданностью это не становится.

Мы проходим в гостиную и попадаем сразу к красиво сервированному столу. Столовое серебро, фарфор, хрусталь, льняные салфетки, тонко нарезанная колбаса, ветчина, сыр, оливки. Я будто смотрю на фотографию из книги о вкусной и здоровой пище.

Довершают композицию шампанское и минералка, вызывающие лёгкое разочарование Геннадия Рыбкина.

Большак элегантно вскрывает бутылку и разливает вино по бокалам.

— Друзья, я очень рад приветствовать вас у себя дома, — начинает он, беря бокал в руки. — Сегодня очень необычный, очень важный и… чего уж там, сегодня знаменательный день в моей жизни.

Ого, что происходит? Что за событие? Он ничего не говорил об этом, когда приглашал на итальянскую лапшу. Мы переглядываемся, но, разумеется, никто ничего не понимает.

— В моей жизни случилось кое-что очень серьёзное, и я решил, что должен отметить это в вашем кругу, потому что все вы, как мне кажется, способны оценить его и порадоваться за меня. Ну, и не только за меня. В общем… да, я знаю, вы ничего не понимаете, ведь я вас не предупреждал. Правда, не предупреждал, но лишь потому, что хотел сделать вам сюрприз. Итак…

Он замолкает и обводит всех нас взглядом, нагнетая интригу.

— Итак… Мой сюрприз заключается в том…

Он снова замолкает и загадочно улыбается.

— Ну, Платоныч, не тяни уже! — не выдерживает Гена. — Говори давай!

— Сказать, да? Ладно, лучше вы сами всё увидите. Сюрприз, заходи!

И тут же дверь из прихожей отворяется и в комнату входит «сюрприз». Сначала, мы все теряем дар речи, а потом одномоментно начинаем говорить и кричать, каждый что-то своё, но все — что-то радостное и восторженное.

На пороге стоит Трыня, собственной персоной. В джинсах и мягкой хлопковой рубашке с закатанными рукавами. Он стоит и счастливо улыбается.

Когда, возгласы первого удивления стихают, улыбающийся Платоныч продолжает:

— С сегодняшнего дня я являюсь попечителем этого молодого человека и принимаю на себя все родительские обязанности в отношении него. Теперь он живёт здесь, у него есть собственная комната и учится он в вашей шестьдесят второй школе. Первая, конечно, ближе к дому, но в силу определённых причин, Андрей выбрал именно шестьдесят вторую.

Мы с Наташкой переглядываемся — знаем мы эти причины, которые называются Юля Бондаренко. Тут же в комнату входит и она, собственной персоной, с большой миской салата. Её чуть с ног не сбивают, потому что все бросаются к Трыне. Его жмут, обнимают, щиплют, а некоторые и целуют. Впрочем, дяде Юре тоже достаётся немало проявлений любви.

— Так ты теперь Большак? — спрашивает мама.

— Нет, — отвечает Платоныч. — Он по-прежнему Терентьев, но для нас это ничего не меняет, мы хотим, попробовать заменить друг другу то, что потеряли. Будем идти в будущее, сохраняя память о прошлом…

Вечеринка проходит на ура. Паста с кабаном производит фурор. Платоныч поёт под гитару и Гена, да, именно Гена Рыбкин очень душевно подпевает, демонстрируя настоящий талант.

В разгар веселья Трыня ведёт меня в свою комнату.

— Андрюха, — качаю я головой. — Это круто.

Это комната сына Платоныча. Она хранит воспоминания о нём, но и обретает что-то новое и живое, благодаря тому, что у неё появляется новый хозяин. Рабочий стол, шкаф, стеллаж с книгами, раскладной диван, гантели и большой плакат с портретом Высоцкого…

— Да, — соглашается он. — Ещё как круто. Знаешь, спасибо тебе…

— Да ладно, ты чего, я здесь совершенно ни причём, это спасибо Платонычу, он мировой мужик, и я думаю, ты никогда не разочаруешься в том, что всё так сложилось. Лучше ведь и быть не могло.

— Да, я ему очень благодарен. Честно говоря, я просто счастлив… Но если бы не ты, ничего этого не было бы. Прости, что кинул в тебя тот булыжник.

Я смеюсь:

— Да харэ, кто про него помнит-то?

— Я помню, — серьёзно говорит он. — И про банку ананасов тоже помню. Правда, я всё помню. Спасибо тебе, Егор…

— Не помешаю? — заходит к нам Большак.

— Нет, конечно, — улыбаюсь я. — Ну, как ощущения, дядя Юра?

— Очень хорошие. Я будто пребываю в эйфории.

— Ты большой молодец и я тобой просто восхищаюсь, — говорю я, похлопывая его по спине.

— Ну ладно-ладно, хватит, пожалуйста, мне дифирамбы петь. Вот что, Ольга Казанцева в отпуск уходит на следующей неделе, на море поедет, так что времени у нас совсем немного. Поэтому я ей сказал, что новая передача денег будет послезавтра на том же месте, в тот же час…

На место передачи мы заявляемся значительно раньше назначенного времени — нужно всё подготовить и занять места. День сегодня тёплый, но не жаркий, и это нам на руку. Мы занимаем позиции. Как говорится, Мюллер ехал по улицам Берлина на своём «Мерседесе», а рядом бежал Штирлиц и делал вид, что прогуливается.