Кремлевские звезды

Ого, ничего себе! Это что получается, Брежнев что ли позвонил кому-то и за меня попросил? Охренеть, вот же чудеса!

— Я к вам и так, и этак, Глеб Виленович, — усмехаюсь я, — а вы только щеритесь да кусаться пытаетесь, как животное какое-то. Ну вот что с вами делать? Приходится приструнивать. Хоть намордник надевай.

— Ты щенок не на того рот раззявил! Я тебя по закону так раскатаю, в полном соответствии, что ты будешь лет пятнадцать кукарекать у меня на строгом режиме. Понимаешь намёк? Ох**вшее существо. Мне твой сынуля генсековский в х*й не упёрся! Будь у тебя хоть всё политбюро в родстве, я тебя на кутак по полной напялю, б*я буду, ты вкуриваешь, говна кусок?

— Ловлю на слове, — нагло улыбаюсь я.

Мне прямо удовольствие доставляет его позлить. Понимаю, дело неблаговидное над ущербными глумиться, но больно уж соблазн велик. К тому же он ведь сам меня провоцирует, сам виноват.

— Чего⁈ — ревёт он.

— Ну, вы же только что сказали, кем будете… На букву «б».

Он сначала пытается осознать, а потом краснеет как кумач.

— Пошёл вон!!! — орёт он так, что содрогаются стены.

— Вы гляньте, что я там принёс-то, — поддразниваю я его и киваю на папку. — А то, может, и орать не надо. Вдруг там чистосердечное и вы все свои висяки сейчас же пристроите ко мне, многогрешному?

Он нервным нетерпеливым движением раскрывает папку и замирает. Берёт первую фотографию и внимательно читает. Откладывает её в сторону и берётся за следующую. Вся его горячечная гневливость вмиг исчезает, и он делается похожим на Мюллера, обдумывающего козни Штирлица.

С шумом распахивается дверь его кабинета и в неё влетает старший лейтенант с сержантом, а сзади за ними маячит Лариса Дружкина.

— Что? — спрашивает Печёнкин, отрываясь от бумаг.

— Товарищ генерал-майор, старший лейтенант Кукушкин по вашему приказанию прибыл!

— Зачем? — рассеянно спрашивает тот. — Иди, лейтенант, не нужно ничего. Дружкина, кофе мне принеси.

— И мне, — говорю я ему.

— И Брагину, — подтверждает он и снова углубляется в изучение материалов.

Повисает пауза и разыгрывается практически гоголевская немая сцена. Лариса и лейтенант с сержантом стоят, не понимая, что им делать

Печёнкин поднимает голову и с рассеянным видом оглядывает застывшую массовку. Он делает нетерпеливое движение рукой, мол идите уже и возвращается к изучению фотографий, не зря Платоныч не спал всю ночь.

— А эти зачем? — спрашивает Печёнкин и показывает фотки с охоты.

— Там на мне куртка, изъятая при обыске, а в руке ружьё. Куртка вся в пороховых газах, я же стрелял. Не по кабану, конечно, а по мишени. Меня товарищ Брежнев стрелять учил.

— Угу, — кивает Печёнкин. — Понятно. Баранов, да? Вот же сука беспринципная.

Он говорит спокойно, просто констатируя факт.

— Надо бы ему повышение какое-то. Он ведь сотрудник грамотный, может возглавить всю борьбу с хищениями в области. Такого спеца поискать ещё.

— Серьёзно? — миролюбиво спрашивает он. — А по рогам ему не надо? Возглавить он должен….

— Да, это я совершенно серьёзно, Глеб Антонович. Никаких шуток! Пожалуйста, не откажите в любезности. И ещё мне надо два два телефона «Алтай». В машину.

— Это всё практически невыполнимо, Брагин.

— Выполнимо, Глеб Антонович, ещё как выполнимо. Но вы не переживайте, я вам за выполнение поручений буду премию выписывать и ещё бесплатные фишки в казино давать. Но только в определённом количестве. Ну, вот. А теперь мне, к сожалению, идти нужно. А вы оставайтесь, всего вам самого распрекрасного.

Я поднимаюсь из-за стола.

— И много у тебя ещё таких бумаг? — спрашивает он.

— Много — не то слово просто. Думаю, хватит на сопровождение всего вашего жизненного пути.

— А КГБ что знает?

— Официально они дело не возбуждали, насколько мне известно, но на основании этих бумаг возбудят, ещё как возбудят. Так что вы поаккуратнее, не доводите до греха. Кстати, оригиналы документов, как показали результаты вчерашнего обыска, хранятся в невероятно надёжном месте и чуть что, сразу полетят по известному вам адресу, прямиком в контору.

— Ну да, ну да, — кивает Печкин.

— И, как ни грустно, — делаю я печальное лицо, — в Москву теперь вы сможете отправиться только когда я сам туда отправлюсь, понимаете?

Он молча покусывает губы. Видно, что ему есть, что сказать, но сейчас лучше помолчать.

— Я ведь вам дружбу предлагал, а вы меня отвергли, так что во всём случившемся вина исключительно ваша. Но я-то человек немстительный, вполне могу с вами мирно сосуществовать, если и вы с добром, понимаете? А если вы будете и дальше козни строить, расстанусь с вами безо всякого сожаления. Будьте здоровы.

Я поворачиваюсь и иду на выход.

— Брагин, — окликает он меня.

Я оборачиваюсь.

— Ну и сукин же ты сын, — качает он головой.

— До свидания, Глеб Антонович, — говорю я и резко толкаю дверь.

Тут же раздаётся грохот, глухой вскрик и звук бьющейся посуды.

2. Уж полночь близится, а Германа все нет

— Брагин! — стонет Лариса и смотрит безумными глазами. — Вот же ты гад!

Она растеряно стоит передо мной и по щекам её текут слёзы. По щекам — слёзы, а по груди — кофе. На блузке, бывшей ещё секунду назад белоснежной, растекаются два огромных коричневых пятна, по пятну на каждую грудь.

— Горячо-о-о! — тихонько воет она.

Ну что же мне с тобой делать, дуть что ли?

— Расстёгивай! — командую я.

Стать более потрясённой, чем сейчас, она уже не может, это точно. Я хватаю со спинки стула кухонное полотенце, оставленное ей очень кстати, и начинаю промокать влажные коричневые пятна.

— Брагин! — не то стонет, не то рыдает она. — Убери свои ручонки!

Не до приличий сейчас, кофе-то горячий… Дружкина вырывается и, хрустя рассыпанными по полу кубиками сахара, выбегает из приёмной.

Да-с, поручик, неловко вышло, очень неловко. Я бегу за ней к женскому туалету. Она скрывается за дверью, а мне-то что делать? Не стоять же здесь, как истукану. Я дёргаю ручку и заскакиваю вслед за ней.

— Это ещё что! — всклокоченной цесаркой выпархивает пожилая посетительница уборной. — Совсем с ума посходили!

Я закрываю за ней дверь на шпингалет.

— Брагин, ты ох*ел! — шипит Лариса. — Выйди отсюда.

Она расстёгивает мокрую прилипшую блузку.

— Ничего-ничего, я помогу, — торопливо бросаю я и захожу ей за спину.

Собственно, пуговки уже расстёгнуты, поэтому я одним ловким движением сдёргиваю мокрую блузу с плеч Дружкиной. А следующим, не менее ловким, молниеносным и точным — я расстёгиваю застёжки бюстгальтера и освобождаю из всё ещё горячего панциря её тяжёлую грудь.

На белой кафельной стене над умывальником висит небольшое эллиптическое зеркало. Я ловлю пылающий, гневный и отчаянный взгляд, отражающийся в нём. Он может пронзить и лишить жизни кого угодно, но, естественно, только не меня.

— Всё хорошо, не беспокойся, — говорю я уверенно. — Я просто скорая помощь. Ополосни грудь и застирывай спокойно блузку, а я сейчас что-нибудь принесу.

— Брагин, — читаю я по губам, потому что она, кажется, теряет голос от гнева и возмущения. — Пошёл вон отсюда!!!

Поистине потрясающее зрелище. Спущенная с плеч блузка, болтающийся на бретельках лифчик, довольно крупная и упругая грудь, слегка покрасневшая от горячего кофе, и взгляд, прожигающий материю почище гиперболоида инженера Гарина.

Впрочем, заканчивается всё благополучно. Я вылетаю из уборной и нахожу в шкафу в приёмной её серую форменную рубашку без погон. В ней Лариса выглядит даже интереснее, чем в блузке. Кофе на счастье оказывается не таким уж горячим, потому что Печёнкин не любит крутой кипяток. А отношения между нами переходят на качественно иной уровень.

— Ларчик, — говорю я через полчаса успокоившейся и приведшей себя в порядок девушке. — Теперь я знаю о тебе почти всё.

Она краснеет и притворно злится. Я вижу, что притворно.