Сын Сарбая

— Дардаш! Эге-гей, Дардаш! — раздался голос отца.

Вот — вошли в ущелье. Кипит желто-серое месиво, блеет, шуршит. Отец далеко сзади, его почти не видно. Впереди стада — черный козел. Зашел по грудь в снег, уткнул бороду в каменный выступ, как бы раздумывая, куда идти дальше. Как бы ожидая приказа командира, остановилось стадо.

Дардаке обнял шею вожака, почесал между рогами. Желтые стрельчатые глаза смотрят в упор, но прочитать в этом взгляде ничего нельзя. Козел не собака, настоящего понимания между ним и человеком не возникает. Но, видно, недаром наши предки козла избрали вожаком овечьего стада. Козел преданный слуга и верный. Как же так — слуга? Он ведь гордый предводитель. Да, надо делать вид, что признаешь его авторитет, первенство. Гнать козла — вожака стада — нельзя. Приманивать можно. И незаметно направлять…

Дардаке, с тех пор как стал ходить с овечьим стадом, диву давался, как это козел привыкает к чужеродным животным, овцам, приноравливается к их привычкам и возможностям. Вот, например, сейчас. Легконогий козел в несколько прыжков обошел бы по скалам ложбину с глубоким снегом. Глупый, глупый, а понимает, что коротконогие твари, порученные ему, не смогут одолеть крутизны, — вот и сам не скачет по камням, а ищет другого пути. А разве не удивительно, что, если встретится овечья отара с козьим стадом, вожак ни за что не перебежит от своих подопечных, хотя и будет с тоской смотреть вслед родичам. Выходит, и у козла есть сознание? Обняв его за шею, Дардаке показал ему прорытую в глубоком снегу тропу. У парнишки в руках был пук ковыля. Он нарочно нарвал, чтобы приманить вожака. Этот черный предводитель серого войска тоже ведь очень голоден.

— Вожак, вожак, иди за мной — вон там вас ждет большое плато такого вот пушистого вкусного ковыля!

Увидев, а может, учуяв траву, овцы дружно заблеяли. Вожак, вытянув губы, вежливо взял у Дардаке несколько стеблей. Он ничем не проявил жадности. Затряс бородой, как бы говоря, что для пиршества не время и не место, и, пережевывая угощение на ходу, пошел за парнишкой.

Стадо сгрудилось у начала тропы. Глупые серые создания не могли понять, что нужно идти гуськом или хотя бы по двое, по трое, но не лезть кучей. Козел обернулся и оглядел их чуть ли не презрительным взглядом. Так, по крайней мере, показалось Дардаке. И тут Дардаке сделал то, что делать не следовало: разбросал траву перед овцами. И они заторопились, стали лезть друг через друга, тонуть в снегу.

Парнишка не сразу понял, чем это грозит. Ему даже показалось, что, если пойдут плотным строем, смогут одолеть снег. Тем временем козел и несколько овец уже выбрались на ту сторону ложбины и начали пастись. Козел неторопливо и важно, а овцы суетливо, жадно. Эта картина еще больше возбудила стадо. Как волна набегает на волну, так и овцы полезли друг через друга, затаптывая слабых.

И тут раздался бешеный крик Сарбая:

— Ты что, черт бы тебя взял! Лезь, лезь в снег, направляй их, не пускай в глубину!.. Дурак, н-ну, дурак!

Забежав вперед, Сарбай стал помогать сыну, оттесняя овец к тропе. Дардаке, весь дрожа от страха, раскрыл тулуп, чтобы казаться шире и создать преграду. Блеющий и визжащий желто-серый поток катился на него, и, если б он упал под его напором, овцы прошли бы по нему, как шли они по своим слабым, очутившимся внизу сестрам. Тогда парнишка, забыв о морозе, сбросил тулуп, рискуя тем, что острыми своими копытцами стадо разорвет его зимнюю одежду в клочья. Действуя по наитию, он стал хватать одну овцу за другой и кидать вперед. Так он разобрал плотный сгусток, и тут подоспел к нему на помощь отец…

Вот наконец стадо перебралось через лощину… Все? Нет, нет, не все. Темными пятнами там и здесь был отмечен пройденный путь. Это лежали бездыханные тельца затоптанных в снег. Сколько их? Дардаке боялся считать. Десять? Двенадцать? Двадцать? Но вот одна шевельнулась, другая…

— Хорошо, что завал недавний, снег мягкий, — сказал Сарбай, — оживут. Может, поболеют немного… Вытаскивай, помогай им подняться!.. Ой, сынок! — Сарбай просиял лицом. — Ой, дорогой мой сынок, оказывается, нам повезло. Ты нашел очень-очень хорошее пастбище. Смотри, как эти бедные хрупают, не поднимая головы… Видишь, у них мигом ожила на спинках шерсть. Эх, голод не шутка. Мы удивляемся скотине, а ведь от голода и человек становится страшным, давит других, нападает на брата и сестру, на мать и на отца. Голод лишает человека и чести и стыда. Видел бы ты, как голодали мы в рабочем батальоне на Урале. Остались от нас кожа да кости. Жидкий суп, всякая там трава без мяса, хлеб из мякины, да и то кусочек размером с пол-ладошки. Эх-хе-хе! Оказывается, если продолбить кору уральской березы, можно выдоить из дерева сладкий сок. Мы пили его, сцеживали в кружку… Мы шатались, тощие и слабые, как эти овцы… Но мы-то хоть знали, что помогаем фронту, нас поддерживала вера в победу. Этим человек отличается от скотины… Но я тебе расскажу, как однажды железнодорожный состав с новыми танками, только выйдя из ворот завода, сошел с рельсов. Это было в конце лета, среди приусадебных участков пригородного селения. Нас повели восстанавливать насыпь. Вот какое дело было, сынок. Танки легко сошли с платформ поезда, им ничего не сделалось. Танкисты, чтобы облегчить состав, свели их с насыпи, и покатились эти чудовища по огородам, взрыхляя грядки и подминая картошку… Нас послали чинить насыпь, а мы все забыли, увидав свежие клубни. Друг на друга полезли. Мы и за пазуху, и в карманы, и в шапки, и в сумки — всюду старались напихать картошку. Бабы подняли крик, но разве могли мы удержаться?.. Да, и человек может потерять способность владеть собой… — Он неестественно рассмеялся: — М-м, хороша уральская картошка! Не то что наша, горная. С той ворованной картошки у нас сразу появились силы…

Долго бы еще рассказывал Сарбай, но вдруг заметил, что овцы разбрелись по всему склону.

— Э-э, Дардаш! Развесил уши! Если позволим овцам туда-сюда ходить по всему пастбищу, они вытопчут его в два дня. Не столько съедят, сколько потопчут. — Он размахивал полами тулупа, сгоняя овец. — Вот видишь тот куст? Дальше не пускай. Когда не останется на ближнем участке ни травинки, тогда погоним их дальше. Надо, чтобы не ленились, копали снег. Сейчас они стараются ухватить ту траву, которая на виду торчит. Пусть работают, пусть не по выбору, а все подряд выедают. И надолго хватит, и не будут зря тратить силы на беготню, жиреть начнут.

Дардаке с удивлением и с уважением слушал отца. Летом не приходилось задумываться, хватит или не хватит. Куда ни глянь — всюду зеленый ковер. Зимой, оказывается, надо экономить не только то, что видно тебе, но и скрытое от глаз под снегом.

Надев тулуп, почти не пострадавший от копыт животных — снег и правда был очень мягким, — Дардаке с удивлением заметил, что поверхность его теплая. Ой, значит, солнце греет? Значит, зима отступает? И, хотя не забыл Дардаке об угрозе джута, его мальчишеское сердце возликовало. Откуда только взялись у него силы! Схватил лопату и пошел-пошел кидать снег, укладывал его по линии, которую отец определил как границу сегодняшнего пастбища.

Сарбай тем временем прилег и, опираясь на локоть, с недоумением глядел на сына. Ему, старому, казалось, что только покойный отдых снимает усталость.

— Сынок! — сказал он с ласковой укоризной. — Ты что, неужели обратно решил нагрести на гору сползший с нее снег?

— Нет, папа, — ответил парнишка, продолжая работать лопатой. — Вот сделаю дувал из снега — овцы через него не полезут.

Сарбай, почесывая черным твердым ногтем бороду, рассмеялся:

— Ох! Когда только бросишь игры? Порой ты кажешься мне взрослым и серьезным человеком, а иногда вот такой… ну прямо малый ребенок! Нет, нет, я не сержусь. Играй, постреленок.

Сейчас, когда овцы мирно паслись, легко находя припорошенную снегом траву, когда старый чабан полеживал, подставляя прищуренное лицо солнечным лучам, когда мальчишка играючи бросал лопатой снег, все здесь казалось мирным, простым и легким. Какая уж это работа! Под чистым небом, среди величественных гор, вдыхая целебный воздух, гуляют, отдыхают счастливые и беззаботные люди.