Сын Сарбая

Ой-е! Дардаке все еще по-школьному смотрит на жизнь, оценивает свои успехи. Забыть, забыть надо школу, пореже вспоминать.

Что это такое — помощник чабана, которому колхоз начисляет три четверти трудодня за каждый рабочий день? Что это такое — рабочий день помощника чабана зимой, в горах, на высоте в две тысячи пятьсот метров над уровнем моря? Что это такое — один человек с лопатой в руках, в желто-сером старом тулупе, в заячьем капелюхе, уши которого болтаются по ветру, как пустые рукавицы? Как посмотреть. Может и счастливым быть одинокий в белом снегу. Пусть товарищей нет у него, пусть перепуталось время — когда спать нужно, когда обедать, когда готовить уроки. Нет точного распорядка у чабанов. Ну, а игры? Все мальчишеские игры забыл за этот месяц парнишка.

Ему четырнадцать лет, он родился в горном кыштаке, не одно лето провел высоко в горах на молочно-товарной ферме. В прошлом году самостоятельно пас коров. И охотником он стал в прошлом году летом — поймал дикого козленка; вот и сейчас у него висит на плече бурдючок из шкуры этого козленка, наполненный овечьим молоком. Прошлым летом он куницу поймал на высоком хребте. Куницу, которая крадет яйца из орлиных гнезд. Да, он ее поймал маленьким капканом, а дедушка Буйлаш выработал шкурку, и скупщик «Заготживсырья» уплатил за нее тысячу рублей. Отец смог расплатиться этими деньгами с финагентом, который готов был описать имущество за недоимки… Прошлым летом не только пастухом и не только охотником стал Дардаке — он возил айран из высокогорного аила в долину и в тот же день возвращался на своем Желтопегом высоко в горы. За это ему начислили трудодни и выдали премию.

Но что это мы принялись вспоминать давно известное? Не напрасно ли тратим время? Нет, это нужное дело. Перелистать старые страницы иногда очень даже полезно. Не вспомнив о летних успехах нашего героя да еще, пожалуй, о том, как победил он семнадцатилетнего крепкого парня, разве можно понять, почему стал взрослым считаться Дардаке? Не только он сам — кое-кто из старших увидел в нем взрослого. Но когда месяц назад поднялся с отцом и матерью сюда, в зимние горы, Дардаке сразу понял, что нисколько он не взрослый… Он ведь никогда не был в горах зимой. Вот ведь какая штука — никогда.

Даже отец его Сарбай и мать его Салима удивились: как так могло случиться, что четырнадцатилетний их сын ни разу не бывал на зимнем пастбище? А удивляться было нечему. Это они на старые времена равнялись. Тогда ведь чуть ли не все киргизы кочевали с овцами. Тогда и школ не было, и больниц в долинах не строили. Теперь кыштак — основное поселение, центр жизни, земледелие стало опорой народа. И вот такой мальчик, как Дардаке, он хоть и не был сыном земледельца-пахаря или огородника, все детство зимы проводил в кыштаке, учился в школе, жил в теплом доме. Так вот и оказалось, что только в четырнадцать лет впервые поднялся зимой в горы.

Плохо, конечно, что оставил школу Дардаке, но тут уж ничего не поделаешь.

На трех волах отвезли нехитрое имущество новоиспеченного чабана-зимовщика Сарбая и небольшое семейство его в горы — к тому месту, где стояла заваленная снегом землянка и еле видна была запорошенная снегом глинобитная ограда овечьего загона. Кругом на десятки километров ни души. Пригнали сюда и овечью отару — четыреста девяносто голов истощенных, еле живых, зараженных чесоткой животных. Тех самых, которых довел до такого состояния пьяница Мамбеткул. Э, да что говорить, не было в колхозе худшей зимовки. И худшей отары тоже не было. Да и на чабана не особо надеялся председатель. Не только вола — собаки не дали Сарбаю, а своей у него не было. Но зато козел был хорош в стаде Мамбеткула! Скорей всего, прав был старый Буйлаш, когда сказал Дардаке, что это темное дело: хочет усатый Закир свалить на бессловесного Сарбая грех собутыльника своего Мамбеткула. Слыханное ли дело — отправить на зимовку нового чабана, старика, без лошади и даже без вола. Сена мало, ой мало, разведанных пастбищ совсем нет. Эта землянка и этот загон невесть когда построены каким-нибудь нерадивым баем для самого нерадивого своего чабана.

Тридцать пять колхозных отар пасутся в ближних горах. И у каждой отары, у каждого чабана есть свое давно известное пастбище. Опытный чабан, зная, где будут зимовать, заранее, еще до того, как уляжется снег, присмотрит склоны и ложбинки, на которых не вытоптана трава, не объедена. Опытный чабан знает, как дуют ветры зимой — где надувают снег, а где слизывают. Много знает чабан. И то, где оползни особо страшны, и то, где спрятать от бури стадо, откуда волки чаще всего появляются, — и об этом знает опытный…

На семейном совете, куда и Дардаке был приглашен на равных правах с родителями, решили они, что надо принимать отару. Салима хотела, Сарбай нисколько не хотел, а Дардаке — его гордость подвела. И еще — совесть. А знать ничего не знал Дардаке, в чабанском искусстве нисколько не смыслил. Не больше понимал Дардаке, чем Зейна или сидевший на передней парте Алым. Конечно, дети видели овец, всяких овец, а на уроке зоологии кое-что запомнили: знали, чем питается овца… Этим летом Чекир пригонял овец, пас их вместе с коровьим стадом. Дардаке видел, как овцы щиплют траву, как сбиваются в кучи. Видел, но ничего интересного и поучительного для себя не извлек.

Нежданно-негаданно стал помощником чабана, такого, который и сам-то не совсем чабан. Когда уехали те, что привезли их сюда, скрылись за горой, остались с отарой в голом снегу Сарбай, Салима и Дардаке. Первый день откапывали землянку, выбрасывали снег из кошары, проверяли печку. Хорошая оказалась тяга, и на том спасибо. Кизяк почти без хвороста мог гореть. И вот на следующий день сказал Сарбай сыну:

— Если мы будем сеном кормить овец, через неделю корм кончится. Я на юг пойду, а ты иди на север. Иди, иди, сынок. Ищи траву.

Дал ему в руки деревянную лопату отец. Дала ему мать испеченную в золе лепешку — больше ничего не получил в дорогу Дардаке. И еще сказал ему на прощание Сарбай, что, как отойдет он на расстояние, с которого нельзя будет отличить крышу их землянки от скал, запорошенных снегом, когда почувствует себя одиноким, пусть попробует голос, пусть покричит, а потом прислушается.

— Ты всегда любил громко петь, теперь надо научиться высоким голосом сообщать друг другу, где мы находимся и что мы видим. А как траву под снегом найти, об этом потом будем говорить. Первый урок — себя не потеряй в снегах. Когда останешься один, прислушайся, хорошо тебе или плохо. Если не родится радость в сердце твоем, уходить надо отсюда.

Был солнечный день, темно-синее небо над головой лежало рваными кусками, искромсанное ледяными пиками страшных в своем величии пустых и далеких ледников. Кое-где чернел высокий лес. Только эти пятна не ранили глаз. Кыштак, что лежит в долине, он ведь тоже давно укрыт снегом. С конца ноября белизна лежала повсюду. Одна лишь проезжая дорога была чуть темнее из-за следов человека, его машин и его животных.

Значит, привыкнуть должен был Дардаке к снеговой белизне? Так почему же тут, в горах, совсем по-другому выглядит снег, почему его блеск так режет глаза?

Перед войной доктора стали советовать чабанам носить темные очки. Ох и смеху же было! Старики пугались друг друга, собаки лаяли на них. Был, говорят, случай, когда лошадь чабана, увидев хозяина в черных очках, ускакала от него и, сколько ни звал ее хозяин, не возвращалась, пока не снял он с лица своего эти страшные черные пятна. Доктора советовали… Но не так-то просто было достать очки. А те чабаны, которые достали, поносили немного и выбросили. Впрочем, кое-кто из молодых привык, и темные очки даже начали кое-где входить в моду. Но за войну все это забылось. Какие уж там очки!

Дардаке вспомнил рассказ учительницы географии. Норвежцы помогали бежать из немецкого плена русским солдатам и вели их через снежные горы в Швецию. И самое страшное было в том, что люди слепли от яркости снежной белизны.

Сарбай об этом ничего не знал, и Салима не знала, и деды и прадеды понятия не имели, что снег портит зрение. И очков не носили не только черных, но даже прозрачных. Правду сказать, довольно скоро и Дардаке пообвыкся. Прищурился, и стало ему легче. Он рассмеялся и подумал, что, может быть, потому-то и узки глаза киргизов, что многие века смотрят они зимой на яркий горный снег.