Сын Сарбая

Дардаке посмотрел вокруг. Он увидел и горный лес, и серебряные пики далеких вершин, и отлогие ярко-зеленые холмы с цветущими травами, над которыми летали бабочки. Он увидел парящую над головой птицу. Большую, черную. Кажется, это был тот самый ворон. И тут же он услышал рокот мотора. Неужели опять какая-нибудь машина? Неужели у него опять будут просить айран?

Но машины не было. Высоко в небе летел пассажирский самолет Фрунзе — Нарын. Дардаке развеселился. Он представил себе, что, завидев его, летчик опустится на дорогу и будет просить у него айран. Важные пассажиры, государственные деятели, потянутся к нему со своими кружками и пиалами:

«Я первый!»

«Нет, я первый!»

Он им ответит:

«Первыми должны получить косцы. Рад бы вас угостить, но не имею права. Если я буду раздавать всем встречным и поперечным…» Впервые в жизни Дардаке подумал, что доброта и гостеприимство не всегда уместны, не всегда возможны. Он еще не забыл, что мальчишки и девчонки кричали ему вслед: «Жадина, скупердяй!» Глупые. Не могут понять, что на всех в двух бидонах айрану не привезешь. Выпьют они — значит, не достанется косцам. Но пришла ему и другая мысль, от которой стало не по себе: «Маму называют скупой, вчера я в душе тоже упрекал ее за то, что не хотела поделиться с соседями. Так, может быть, она права? Сегодня я тоже стал скупым… Нет, нет, я не скупой и не жадный, но я не могу раздавать то, что поручили мне отвезти членам нашей колхозной семьи». Проехав еще немного, он сказал себе: «Да, трудно быть взрослым!» Но в то же время он с гордостью вспомнил, что его сегодня назвали дяденькой.

Дардаке знал, что самолет в Нарын по расписанию пролетает в этих местах около часу дня. Предстоит проехать еще один перевал. А Желтопегий снова перешел на первую скорость — так определял Дардаке, примеряясь к скоростям трактора. Эх, когда-то ему удастся пересесть на машину! Железная, крепкая, она не нуждается в уговорах, не капризничает и полностью подчиняется человеку.

Только он так подумал, как увидел за поворотом грузовик с лопнувшим баллоном. Перепачканный маслом шофер, сняв покрышку, разложил на брезенте камеру и куски резины. Ругаясь на чем свет стоит, он зачищал рашпилем порванное место.

Заметив на себе сочувственный взгляд проезжего парнишки, он ни с того ни с сего закричал:

— Чего уставился? Мотай, мотай отсюда! Нашел зрелище!

Дардаке съежился, как от удара. Что плохого он сделал этому человеку? Шофер, наверно, очень устал, измучился.

— Помочь надо? — спросил парнишка.

Шофер удивленно на него посмотрел и вдруг рассмеялся:

— Чем поможешь, а? Давай лучше меняться: ты мне вола, а я тебе машину. Больно хорош у тебя транспорт. Ни резины не требует, ни запасных частей. Горючее — вот оно, под боком: травка да водичка. А тут, боже ж ты мой! То шестеренки летят, то бензин засоренный… Этих вот проклятых баллонов на половину парка не хватает. Никак после войны не разбогатеем. Все латаем и латаем старье…

Встретив еще две или три машины, Дардаке, чтобы сократить путь, свернул на тропу, ведущую круто вниз. Желтопегий еле передвигал ноги. Когда наконец им удалось, преодолев ложбину, снова выйти на дорогу, откуда уже начиналась долина с широким раздольем колхозных полей и зеленых лугов, их встретило знойное марево. Громко стрекотали кузнечики, над головой повис поющий жаворонок, жаркий ветерок нес аромат свежего сена. Вдали виднелись поля с колосящейся пшеницей. Густой клевер, расцвеченный белыми и красными головками мягких цветов, манил путника отдохнуть.

Дардаке глубоко вздохнул, и глаза его заблестели. Он соскучился по долине. Наверно, здесь неподалеку работают люди. Он привстал на стременах и громко закричал:

— Эге-гей! Косцы, где вы?!

Но голос его не разнесся, как в горах, а натолкнулся на упругий жаркий воздух и прозвучал глухо. Сколько ни повторял свой клич Дардаке, никто ему не откликнулся. Да он и сам понимал, что поторопился. До центральной усадьбы, где сейчас работает народ, наверно, не меньше десяти километров.

— Ну скорей, скорей, милый, дорогой! — просил Дардаке Желтопегого. — Смотри, вот уже виден наш головной канал. Если бы мы с тобой по нему поплыли, за час оказались бы там.

Полноводный спокойный и прямой поток, собрав в себя горные ручьи, здесь, внизу, помутнел, густо оброс травой и как бы призывал не греметь, не шуметь, а двигаться размеренно и не спеша. Но Желтопегий, добравшись до этого места, решил, видно, что с него хватит. С тяжелым вздохом он опустился на колени, а вслед за тем поджал и задние ноги. Сделал это он так солидно и серьезно, будто хотел сказать:

«Не пробуй ни стегать меня, ни крутить мне хвост. Пусть я околею на месте, но не подымусь ни за что!»

Неподалеку и немного выше была видна та самая дорога, по которой они шли несколько часов назад. Здесь она была пустынной. Судя по тому, что солнце близилось к вершине Ак-Ширáка, день клонился к вечеру. Косцы уже собираются домой.

Дардаке по себе знал, как бодрит купание, и решил, что Желтопегому тоже не мешает освежиться. Поднять его было невозможно, и парнишка стал носить воду из канала. Кружку за кружкой выливал он на несчастного лентяя вола. Начал с головы и кончил хвостом. От его шкуры, как от горячей земли после дождя, поднялось облако пара. И вдруг Желтопегий вытянул вперед ноги и, громко захрапев, откинул назад голову.

— Ой-ей! — не на шутку перепугался Дардаке. — Никак, ты собираешься подыхать? — Скорей-скорей он отвязал бидоны, снял седло и сбрую. — Только не околевай, миленький мой, только не околевай! Я сам потащу дальше эти бидоны, готов и тебя взвалить на плечи, только не околевай!

А вол, освободившись от поклажи и седла, сразу же поднялся и недолго думая принялся пастись.

— Ах ты, хитрющая скотина! — воскликнул Дардаке. — Ненасытный поганец! Обманул меня… Что ж, привыкнув к жизни на джайлоо, ты, пожалуй, и правда проголодался. Ладно, считай, что победил. Заночуем с тобой здесь. Но только знай — с восходом солнца все равно двинемся дальше…

Зачерпнув кружкой айрану, Дардаке вынул из-за пазухи остатки лепешки и поужинал в одиночестве. Тело его ныло и горело так, будто он весь день молотил цепом или копал землю. Усталость свалила его в траву, но спать он не собирался. Нет, нет, спать он не будет! Здесь, в долине, не то что в горах — ночь не приходит внезапно. Солнце ушло, но долго еще синели сумерки. Потом не спеша одна за другой стали загораться звезды. А вон вдали вспыхнули электрические огоньки кыштака Каирма. И что за чудо — стал слышен собачий лай. Такова таинственная особенность ночи — приближаются огни и звуки. Разве услышишь днем, как хрупает, пережевывая траву, вол, разве донесутся за много километров людские голоса и даже обрывки песни?

Совы и летучие мыши, чуть шелестя, проносились над головой. Чего ищут эти несчастные по ночам? Почему они боятся дневного света?

Глаза Дардаке слипались, но тут же, как от толчка, он просыпался и всматривался в темноту. Вот стоит на берегу канала темная громада, струится вода. Это пьет Желтопегий.

— Смотри не потрави посевы, — говорит сонным голосом парнишка и верит тому, что вол его поймет и послушается.

Багровая луна поднялась над резко очерченной скалой. И вдруг оттуда же, со стороны луны и гор, послышался цокот копыт, а вскоре явился силуэт всадника. По тому, как были раздуты бока жеребца, Дардаке понял — к седлу приторочены с обеих сторон по два бурдюка.

Всадник несся вскачь. Он не мог не видеть вола и стоящие подле него бидоны, видел, наверно, и мальчишку, прикорнувшего в траве, но не остановился и даже не выкрикнул приветствия.

Дардаке вскочил, приподнялся на цыпочки, взмахнул рукой… Он хотел крикнуть всаднику, чтобы тот остановился, но не крикнул, потому что узнал Рыспáя Бердалиева, учетчика коневодческой фермы. Этот Рыспай — родственник председателя колхоза. Сейчас, под покровом ночи, он везет кумыс начальству. Думает, наверно, что никто не видит. Но разве можно скрыть правду? Люди знают и давно уже свыклись с тем, что высокопоставленные лица в колхозе ничего для себя не жалеют. Захотят — и барашка прирежут и молочного жеребенка. А в жаркую пору им доставляют кумыс вот такие Рыспаи. На быстром скакуне, всегда самый свежий, самый вкусный. Рядовые колхозники забыли его вкус, косцы никогда его не получают.