Сын Сарбая

— Слушай, слушай. Это чистая правда. Ты бы видел — я на каждой куче оставил бумажку с фамилией той семьи, для которой делал заготовку.

— Как это так? Неужели ты для кого-то старался?

— Когда я очень уставал и мне уже не хотелось работать, я подгонял себя тем, что говорил: «Эта куча — для вдовы Мамбета, хромой Шаир, а эта — для Кулипы, у которой шестеро ребятишек, она никогда не сможет сама набрать себе дров…»

Чекир расхохотался:

— А для меня, своего лучшего друга, ты не заготовил ни одной кучи?

— Для тебя? — Дардаке смутился. — Но мы с тобой в то время еще не были друзьями. И… и ты ведь сильный, молодой, здоровый, ты сам можешь заготовить…

— Эх, ты! — воскликнул Чекир. — Совсем шуток не понимаешь. Уж не думаешь ли, что и правда жду твоей помощи? Ты удивляешь меня все больше. То поучаешь, то вслух читаешь книжки, а теперь подаешь мне пример хорошего отношения к людям. Если б я умел писать в газету, обязательно расхвалил бы тебя в статье.

Дардаке опять не мог решить, шутит Чекир, трунит над ним или действительно его хвалит.

Он не скоро это узнал. На следующий день приехал его отец Сарбай, и Дардаке долго не ходил в горы, не пас коров и не встречался со своим другом Чекиром.

ГЛАВА IV

— Что это они все пристают к тебе, не дают покоя? — говорила Салима-апа, стаскивая с мужа сапоги; она уже согрела воду в тазу, чтобы помыть ему ноги. — Смотри, как ты исхудал, отощал! Провались эти коровники, на них у тебя ушло чуть ли не все лето. Дело пастуха — откармливать скот на джайлоо, а не месить глину для кирпичей. Смотри-ка, сколько царапин и ссадин у тебя на ногах! Теперь тебе будет трудно ходить босиком по горам, а сапог разве напасешься…

Сарбай, осунувшийся, утомленный долгой дорогой, сидел полуразвалясь, опираясь спиной на кучку одеял. Он наслаждался отдыхом, ворчливой лаской жены, чистым горным воздухом. То и дело он бросал взгляд на возмужавшего сына. Дардаке скромно сидел в сторонке, делая вид, что читает книгу. Мальчик ждал случая поговорить с отцом, но сейчас был доволен уже одним тем, что отец здесь, с ними, вся семья в сборе. Еще не было ничего сказано о его охотничьих успехах, о том, как он пас скот.

Вытерев мужу ноги, Салима-апа поднялась, вылила воду из таза и, остановившись у дверей юрты, снова начала ворчать:

— Да ты весь иссох, сердечный мой! Наконец-то ты приехал. К твоему возвращению я припасла кое-что. Смотри-ка, смотри — вот нога козленка, пойманного нашим охотником. Дардаке поймал, а жена твоя берегла кусочек… Если бы не моя бережливость, разве нашлось бы чем тебя угостить!

Салима вытащила из дальнего угла загородки, где были сложены у нее кухонные принадлежности и запасы, ляжку козленка, совсем маленькую, кривую, как корень арчи. К ней она прибавила два больших куска вяленого мяса, сохраненные бог знает с какого времени и спрятанные в мешке с толокном.

— Будь спокоен, муж мой Сарбай, жена твоя не даст тебе голодать. Поживешь с нами — сразу помолодеешь и округлишься. Видел бы ты, как поправились коровы на сочном пастбище! Твой сын не опозорил твоего имени, все им довольны…

Говоря так, Салима быстро и ловко разожгла огонь под казаном. Присев на корточки, она замесила и раскатала на доске тесто и острым ножом стала резать лапшу.

— Вот сварю сейчас бешбармак и накормлю тебя до отвала. Сразу и раздобреешь, и наберешься сил.

Сарбай натянул на ноги домашние мягкие ичиги, глаза под косматыми бровями поблескивали, ноздри втягивали уютный запах кизячного дыма, смешанный с ароматом вареного мяса. Котел кипел вовсю. Сарбай то и дело подкручивал усы, вытирая незаметным движением набегавшую слюну. Да, все предвещало отдых, поправку и безмятежную жизнь в кругу семьи, но…

Сарбай невольно вздохнул:

— Ох-хо-хо!

Салима-апа сейчас же откликнулась:

— Что такое, хороший мой? О чем ты думаешь?

Сарбаю не хотелось портить жене настроение, поэтому он сказал, что, вздыхая, выпускает из себя усталость. На самом же деле ему предстояло рано утром возвращаться в кыштак — везти туда айран. Таково было распоряжение председателя. А разве мог Сарбай противиться слову начальника?

«К тому же председатель прав, — думал он. — Ведь я и сам, строя коровник, испытал на себе, как тяжело работать на солнцепеке, не получая ни айрана, ни кумыса. Стоит сделать несколько глотков живительного напитка — сразу прибывает сил. К тому же чувствуешь, что о тебе кто-то заботится». Да, по собственному опыту знал Сарбай, как косцы, сноповязальщики, возчики волокуши и поливальщики с тоской поднимают лица в сторону гор, ожидая, будто от самого аллаха, помощи от тех, что наверху. Ведь летом в кыштаке почти не остается дойного скота, и молоко получают одни лишь малолетние. Живущие высоко в горах, на молочной ферме, забывают о тех, кто работает в жаркой долине. Тут, в аиле, столько молока, что хватает и телятам и ребятам, а женщины порасторопнее, вроде его жены, успевают даже делать сузьму[23]. Стоило Сарбаю войти сегодня в юрту, как Салима поднесла ему пиалу свежего айрана из сузьмы.

«Так нечего и вздыхать, — сказал себе, повеселев, Сарбай. — Если сыты жена с сыном, надо и людям помочь. Вот только отдохнуть бы денек-другой…»

Пока он раздумывал в полудреме, Салима всыпала в казан лапшу. Дразнящий запах мясного навара распространялся теперь с такой силой, что трудно уже было сохранять спокойствие и приличное равнодушное выражение лица. Сарбай вскочил на ноги:

— Ой, жена! Забыл, совсем забыл. Молодой доктор, тот, что лечил нашего Буйлаша, просил передать ему, а заодно подарил и нам немного чесноку. В кооперативе редко бывает, тот, кто работает, не успевает получить, а больницу снабжают аккуратно. Вот посмотри — наверно, не меньше килограмма хорошего крупного чеснока перепало на нашу долю, а старому Буйлашу вдвое больше.

Салима радостно всплеснула руками. Приняв из рук мужа мешочек, она бросила в бешбармак несколько долек, а мешочек подвесила на стенку юрты.

— Давай я отнесу дедушке Буйлашу тот чеснок, что ему прислали, — сказал Дардаке.

— Что ты, разве так можно! — воскликнула мать. — Туда, наверно, и без того донесся по ветру запах бешбармака. Если ты сейчас пойдешь…

Сарбай понял жену не так, как она хотела. Улыбнувшись, он перебил ее:

— Какая же ты, байбиче, хорошая! Ветер и правда летит в сторону юрты старика. Было бы грешно не позвать аксакала и не угостить его горячим мясным блюдом…

— Ну конечно! — слегка скривившись, сказала Салима. — Такую благословенную пищу нельзя есть одним. Пожалуй что, животы разболятся.

Но Сарбай сделал незаметный знак Дардаке, и тот пулей вылетел из юрты, забыв даже мешочек с чесноком. Мать не успела его удержать. Она хотела было сказать, что не ради чужих людей отказывала себе в мясе все это время, но сдержалась и, передернув плечами, разостлала в женской половине юрты коврик — ширдак…

…Обе семьи за дружеской беседой хорошо пообедали. Старый Буйлаш погладил живот, сытно рыгнул и, глянув искоса на блюдо, край которого остался нетронутым, произнес:

— Да будь благословенна твоя трапеза, дорогая Салима! Дай тебе бог, чтобы дастархан твой никогда не оскудевал. Пусть в доме этом не убывает довольство и счастье. Аминь!

Он благословил хозяев и погладил свою бородку, после чего застыл, сложив руки на груди и полуприкрыв глаза, что служило признаком особого благоволения и означало, что он молит аллаха о покровительстве всем сидящим.

Салима радостно ответила:

— Да исполнится все, что вы сказали, аксакал! — И, обратившись к Сайраш, показала пальцем на остаток еды: — Давай доедим это.

Сайраш, которая успела уже вытереть руки салфеткой, сложив щепотью пальцы, взяла немного теста, захватив и кусочек мяса:

— Ракмат тебе, джене. Ты необыкновенно радушна и щедра. Я учусь у тебя хозяйничать. Твоя запасливость меня изумляет. Я купила зимнего ягненка, он подрос, к осени мы его зарежем, и по примеру твоему я тоже поставлю вялить два хороших куска мяса и надеюсь будущим летом пригласить тебя и твою семью на бешбармак.

23

Сузьмá — процеженный творог.