Сын Сарбая

— Ах, жаль, что мордочкой попалась. Ну и везучий же ты! Где поймал? На высокогорье, да? — Зейнины глазки сверкали. Она так говорила, будто и не помнила о вчерашней ссоре. — Ну, что же ты окаменел? Вижу, вижу: даже не знаешь, какой это зверь. Идем скорей, я тебе покажу.

— Я-то знаю, — решил схитрить Дардаке, — а вот скажи ты…

— Идем, идем! — тянула она его за рукав. — У нас есть книжка, и в ней рисунки всех зверей и птиц Киргизии. Это горная куница… А вот и дедушка идет, пусть он тебе скажет…

Старый Буйлаш осторожно взял мертвого зверька, нацепил на нос очки и, качая головой, долго его разглядывал.

Дардаке с нетерпением ждал приговора. Как бы он хотел, чтобы Зейна ошиблась! Кому приятно, чтобы девчонка опередила тебя в знании горных животных. Ну, а если даже и куница — не все ли равно, как называется та или иная крыса. Зачем она нужна, такая противная?

Услышав разговор, прибежала Салима. Женским чутьем она угадала, что происходит что-то важное. Старый Буйлаш сказал, обращаясь к ней:

— Твоему сыну, Салима-келин[20], сопутствует в охоте редкая удача. Куний мех очень высоко ценится, в прежние времена только самые богатые баи шили из него оторочку на тюбетее, а байские жены делали себе из меха этого зверя воротники. Посмотри — шерсть переливается, как жемчуг, ворс не ломается, не мохнатится…

Слушая старика, Дардаке с удивлением видел, что в его руках мех зверька и в самом деле стал как бы искриться на солнце, переливаться и сверкать. Буйлаш слегка его изогнул и приложил к голове своей внучки. Девочка вспыхнула от мягкого прикосновения, подняла на деда глаза и сразу так похорошела, что у Дардаке занялся дух, он даже рот раскрыл.

— Ой, Зейна, да ведь ты красавица! — всплеснув руками, воскликнула Салима.

Старый Буйлаш на двух ладонях протянул зверька Салиме.

— Это драгоценная вещь, — сказал он. — Пусть в твой дом войдет богатство и счастье. Аминь!

— Да исполнится ваше желание, уважаемый аксакал, — так же торжественно сказала Салима-апа. — Семь хлебцев пожертвую в честь святого Баабедина… О господи, если вы понимаете все так хорошо, может быть, взялись бы снять шкурку?

— Ну что ж, — согласился старый Буйлаш, — если ты мне доверяешь, я это сделаю для тебя и твоего сына. И шкурку сниму, и выделаю. А вы пока готовьте золу рябины и арчи… Шкурку надо снять осторожно, чтобы не прорезать ножом… Куница эта живет среди камней и попадается только самым метким стрелкам, охотникам из охотников. Ну, смотри, Дардаке, дела твои пошли на лад…

Сам виновник торжества и длинных речей то краснел, то бледнел. Он и рад был, и счастлив, но стоило ему взглянуть на Зейну, стыд и досада охватывали его. А девчонка смотрела на него в упор, слегка улыбаясь и будто ожидая от него чего-то важного.

И она дождалась.

Дардаке и сам бы не мог сказать, почему это сделал. Он кивнул головой в сторону Зейны и во всеуслышание произнес:

— Это она первая определила, что я поймал не крысу, а ценного зверька — куницу. Видите, яма — я хотел закопать. Ракмат тебе, Зейна! — И он неуклюже поклонился.

Зейна широко улыбнулась, поклонилась ему в ответ и при этом зарделась от удовольствия.

Салима-апа сердито покосилась на сына, а старый Буйлаш посмотрел на него с нескрываемым удивлением. Дардаке знал, что мужчина не должен признавать в присутствии людей превосходство или даже правоту женщины. Да, он знал, что его никто не похвалит за то, что он поклонился девчонке и поблагодарил ее, но сделать с собой ничего не мог.

Сейчас он повернулся и пошел сам не зная куда. Он долго ходил один и думал, думал.

Утром, отправляясь, как всегда, со стадом на пастбище, Дардаке попросил Зейну дать ему с собой книжку:

— Я раньше не догадывался. Там ведь у меня много времени. Буду сидеть и читать.

Ни на этот, ни на другой день отец не приехал. Дардаке и раньше приходилось подолгу не видеться с ним, но впервые он ждал его с таким нетерпением. Перед отъездом отец долго с ним разговаривал, вспоминал предков. Но о себе и о своей жизни ни разу как следует не рассказал. Как это раньше не приходило в голову расспросить отца о большом городе, о заводе? Зейна родилась во Фрунзе и считала себя горожанкой. Ее отец работал в железнодорожных мастерских. Но ведь и его отец жил в городе и работал на заводе, выпускавшем танки. Челябинск вчетверо больше Фрунзе, а танковый завод, где служил отец, до войны выпускал тракторы. Кто не знает, что тракторы и танки во многом похожи, они родственники. Дардаке был уверен, что рано или поздно станет трактористом. Кончит семилетку и поступит на курсы при машинно-тракторной станции. Разгуливая по горам с коровами, он теперь часто думал о своем будущем. Хоть он и добился успеха в охотничьем промысле — поймал капканом козла и куницу, — его почему-то не влекла охота. Правда, он никогда еще не стрелял из ружья, и, конечно же, ему очень хотелось испытать свою способность выслеживать животных и птиц. Случалось, он прикладывал к плечу палку и даже зажимал один глаз, чтобы лучше прицелиться, но ему было стыдно перед самим собой: разве мужчина позволит себе так играть! Эх, было бы настоящее ружье… «Вот стану трактористом, заработаю деньги и после первой получки пойду в райцентр и куплю ружье». Однако, подумав, он решил, что первую получку истратит на одежду — купит отцу вельветовый костюм и шляпу, как у финагента. И матери купит бархатное пальто. «Если я научусь управлять трактором, — думал в другой раз Дардаке, — мне будет нетрудно, когда меня возьмут в армию, пересесть на танк, а может быть, даже на самолет». И опять он вспоминал, что отец работал на танковом заводе и может рассказать такое, чего не знает у них в кыштаке ни один парень.

Но не только это вызывало в Дардаке нетерпеливое желание встречи с отцом. За лето в нем созрели какие-то до сих пор неведомые силы и стремления. Что-то в нем бурлило и рвалось наружу. Коровье стадо ему надоело, одиночество и однообразие угнетали. И все же он готов был бы продолжать изо дня в день пасти скот, если бы… Ну как бы это лучше сказать? Вот если бы приехал председатель, бригадир или хотя бы бухгалтер и стал с него спрашивать, пусть даже ругать, тогда бы он почувствовал себя на работе, его труд был бы учтен наравне с трудом взрослых. Учтен и признан… Для чего ему такое признание, почему его беспокоят подобные чувства, Дардаке себе объяснить не мог.

Однажды, пригнав коров с дойки, Дардаке увидел, как на далеком зеленом склоне замелькали пушистые светлые пятна, будто разбросанные там и сям раскрывшиеся коробочки хлопка. Всадник на низкорослой лошаденке с гиканьем помчался навстречу.

Дардаке поскорее снял с головы свой колпак, сунул в него книгу, что дала ему Зейна, и крепко зажал под мышкой.

— Привет, Дардаш! — крикнул всадник. — Глаз и висок у тебя зажили? Мать очень ругала за то, что порвал рубашку? Ты, я слышал, куницу поймал. Правда это? А твой отец почему не едет?

Дардаке ничуть не удивился этому потоку вопросов. Он с радостью смотрел на Чекира: наконец-то появился! Живой, здоровый, веселый.

— А у тебя нигде не болит? Ой, я боялся — думал, умрешь в дороге.

Чекир схватился за гриву лошади, Дардаке взял ее за повод и, подхватив всадника под руку, помог ему спешиться. Этим он показал, что не только не сердится, но рад приезду гостя. Так встречает старик старика, сосед соседа. Во всем, что бы ни делал Дардаке, чувствовалось желание казаться взрослым.

И Чекир подхватил игру: прижав ладонь к груди, поклонился и торжественно помолчал. За руку ребята не поздоровались. И хоть они разыгрывали из себя мужчин, по их смущенным улыбкам можно было догадаться, что оба они жалеют о той некрасивой драке, которая произошла несколько дней назад.

Продолжая быть степенным и по-стариковски медлительным, Чекир отвязал притороченный к седлу узелок-салфетку и расстелил на цветущей траве:

— Прошу тебя сесть со мной. Я хотел встречи и попросил дома сварить мясо ягненка, изжарить боорсóки, а также приготовить свежий сыр эжигéй. Доставь мне удовольствие — бери все, что захочешь, и насыщайся.

20

Келин — невестка, сноха.