Букет эмоций

– По прямой линии, кажется, находится рядом. А до неё надо плестись ещё два часа…

Было время послеобеденного намаза. Аслан угрюмо разглядывал свою лошадь, обвешанную поклажей спутницы. Ему со спины лошади придётся снимать всю поклажу. Затем заново вешать на неё. Недовольно бурча, взялся высвобождать лошадь от поклажи. Не оставлять же её под тяжёлым грузом, пока они с этой тюремной крысой сделают намаз!

Он быстро управился со своей задачей. Прогулял лошадь после дальней дороги, давая возможность остыть. Напоил, стреножил, отпустил на луг. У ручья сделал омовение, помолился.

Бригадир понял, что спутница не собиралась молиться, вдоль ручья пошла за кусты, остановилась у небольшого углубления с водой. Присела на валун, сняла обувь, чулки. Горсточками вычёрпывая, плеснула воду себе в лицо, от пота вымыла глазницы. Опустив ноги в углубление с водой, блаженно зажмурилась. С головы стянула шаль, бросила в заводь. Затем, встав на колени, опустила голову в воду. Но этого ей показалось мало. Вытаскивая камни наружу, она освободила себе место так, чтобы, растянувшись, смогла прилечь. Легла, наслаждаясь. Холодная вода, как рукой, с неё сняла усталость. Она интуитивно оказалась в месте сбора магической силы воды. С себя стащила всю одежду. Ополоснула в воде, повесила сушиться. Помыла азиатские калоши. Прислонила их к кустам. Вновь легла в выбоину, довольно покряхтывая. Речная вода бодрила её, придавала лёгкость, свежесть. Вышла, из узелка достала холстяное полотенце, чистое платье. Вытерлась, оделась. Присела за кустами, подставляя открытую грудь, руки, рукава на которых были закатаны до локтей, лучам солнца. Зажмурила глаза. Не заметила, как задремала.

Перед глазами пронеслись картинки из её тюремной жизни. Вздрогнула, ужаленная оводом. Приоткрыла глаза. Ей показалось, долго спала. Она испуганно огляделась, но, заметив лошадь, которая мирно паслась неподалёку, успокоилась.

Её вещи высохли. Босыми ногами ощущая приятную свежесть луговой травы, прошлась к месту стоянки. Из мешка вынула узелок с едой – лаваш, кусок сыра, бутылочку с молоком. Перекусила на скорую руку. Крошки смахнула в рот, а оставшуюся еду завязала в узелок. В солдатскую фляжку набрала воды. Узелок с фляжкой сунула в мешок, перевязала тесёмкой. Она готова отправляться дальше.

Прежде чем запрячься в мешок, ещё раз оглядела горизонт на западе. Он, искрясь ледяным панцирем и снегом, возвышался над нею. Главный Кавказский хребет, из селения казавшийся далёким и чужим, перед ней, казалось, находится на расстоянии вытянутой руки. С этой площадки ей открывался совершенно другой вид – дикий, первозданный. Хребты главного Кавказского хребта, его вершины упирались в небесный купол. Под ней углублялись бездонные ущелья, распады, откуда выползали караваны кочующих белёсых в лучах солнца туч.

Аслан, сидя спиной к спутнице, тоже обедал. Покончил с обедом. Остатки еды, завернув в полотенце, положил в хурджины. Быстрыми уверенными движениями весь скарб повесил на спину лошади. Поклажу накрепко перевязал бечёвками. Не перекинувшись ни словом со спутницей, взяв лошадь под узду, двинулся дальше.

Спутница присела перед мешком, сунула руки в лямки, встала, последовала за ним.

Они безостановочно шли долгих мучительных два часа.

Наконец за очередным холмом показалась животноводческая ферма, крытая шифером. Рядом с фермой приютились два домика, тоже под шифером. Бригадир остановил лошадь у первого домика.

К приходу гостей животноводы после чаепития с веранды расходились по своим каморкам. Собирались отдохнуть перед вечерней дойкой. Но, когда с каменистой вершины за домиком послышался стук копыт лошади и недовольное ворчание Аслана, доярки из каморок, хлопая дверьми, стали вновь выходить на веранду.

Одна из них проговорила:

– Я же говорила, сегодня к нам прибывает бригадир с новой дояркой.

Из-под арбы, которая долгое время стояла во дворе без дела, высунула голову старая собака. Два-три раза тявкнула. Чихнула, почуяв знакомый запах спиртного вперемешку с чесноком и кислым запахом овчинной телогрейки, пропитанной потом; задней лапой почесав за ухом, уползла обратно.

– Старый козёл! Кажись, явился. – Ашаханум, вечно недовольная языкастая доярка, с дочерью Зайнабат вышли первыми. Прибывшая с бригадиром женщина не замечала их, чем нажила себе врагов.

Аслан остановил лошадь у крыльца домика. Стал с её спины стаскивать поклажу.

– Вот, бабы, примите помощницу. Она не простая. Самая что есть бубновая, – бригадир злорадно улыбнулся, смакуя, какую ядовитую змею в их логово запускает.

– Нам нужна доярка не бубновая, а самая работящая! – выпалила тётушка Ашаханум.

Прибывшая мужеподобная женщина, не замечая доярку со злющими глазами, ни с кем не здороваясь, свои вещи, принимая с рук бригадира, складировала на веранде. Там же собирались остальные доярки, пастух с соседнего дома, какие-то оборванцы с пастушьими палками в руках.

С костлявых плеч Гадалки – так представил бригадир новую доярку – как с вешалки, свисало старенькое выцветшее зелёное платье. Несмотря на майскую жару, голова была закутана тонкой шерстяной шалью такого же цвета. Гадалка была высокой и до неприятности худой. Занося на веранду поклажу за поклажей, каждый раз недружелюбно косилась на бригадира.

Наконец бригадир высвободил лошадь от скарба, снял седло, сухой тряпкой вытер ей спину. Минут пять, давая остыть, ведя под узду, крутился с ней перед домиком. Затем стреножил, отпустил пастись.

По скрипучей деревянной лестнице из четырёх ступенек, стуча подошвами кирзовых сапог, бригадир поднялся на веранду. Сел на лавку возле стола.

– Принесите холодного айрана.

Одна из доярок забежала в кладовую, со скрипом открывая дверь, сколоченную из неструганных досок, вернулась с глиняным горшком. Поставила его на стол перед бригадиром.

Аслан поднёс горшок ко рту, пригубил. Понравилось. Губами жадно припал к нему, не отрываясь, с шумом дыша через нос, делал большие глотки, пока не опустошил. Довольно крякнул. Вопросительно глянул на доярок.

– Ну, и как вам новая доярка? Довольны?

– Довольны, не довольны… – уклончиво ответила Ашаханум, – она мне не невеста, чтобы ею быть довольной… Запряжётся в работу, покажет себя, тогда скажем…

– Смотрю, закаркала тут… – Гадалка враждебно фыркнула, осматривая Ашаханум неприятным взором. – Мне по барабану, останутся мною довольны эти вшивые бабы или нет!

Ашаханум открыла рот, чтобы осадить хамку, как это она умеет. Но тут, встретившись с её уничтожающим взглядом, запнулась, холодея душой.

Обмены уколами двух женщин, не понравившихся друг другу при знакомстве, Аслан пропустил мимо ушей.

Понял – схватка между ними ожидается смертельная.

– Примите какая есть. Другой бабы, пожелавшей с вами ужиться, в селении не нашлось… Правда, чуть чудаковатая. Но зато, в селении говорят, работящая.

Гадалка, ни на кого не обращая внимания, с улицы на веранду безостановочно носила свой багаж: тюки, узлы, противно гремящую кухонную утварь.

Никто не взялся ей помочь.

Доярки разочарованы. Была бы эта жердь хоть приветливой, а то слишком уж кусачая. По глазам поняли – никому не даст собой понукать. С ними не то что общаться, здороваться не захотела. Доярки стали недовольно рассасываться по своим каморкам.

Наконец Гадалка, вытирая пот со лба, перенесла на веранду весь свой багаж. В спины удаляющимся бабам глянула злобно, скривив губы.

Она прибыла на животноводческую ферму не лясы точить. Ей надо было на что-то жить после возвращения с зоны. За отсутствием другой работы была вынуждена согласиться доить коров. Хотя жизнь на ферме у чёрта на куличках не малина. Но это и не тюрьма с зеками, готовыми по любому поводу хвататься за заточки. К тому же она здесь, если включит извилины серого вещества, заживёт намного лучше, чем в зоне…

Гадалка присела на край лавки. Прикрыв глаза, тяжело вздохнула. Не о такой работе грезила, «греясь» на тюремных нарах. Условия жизни ничем не лучше. Чем дольше она вглядывалась в домик животноводов, тем сильнее внутри неё назревал протест. Перед ней открывалась длинная закопчённая веранда с пятью стойками под сосновой перекладиной, протянувшаяся вдоль всего домика. В углу стоит печка с чугунной тахтой, дымоходом из жестяных труб, коленом, выведенным наружу. Посредине веранды стоит стол с въевшейся годами маслянистой грязью, сколоченный из неотёсанных досок. Две лавки из длинных досок на деревянных ножках приставлены к столу. На веранду настежь приоткрыты одностворчатые двери, грубо сколоченные из сосновых досок, выходящие из пяти каморок.