Страница 52 из 56
Тут легионеры заметили, что один из большевиков, Ром, еще дышит. Кто-то из них навел на него карабин…
Но Домбровский остановил:
— Бэндзе спевал!
«Бэндзе спевал!..» Вот оно что! Запоет еще, будет давать показания…
Пригнали повозку, чтобы отвести его в госпиталь. Рома вытащили за руки во двор и бросили в повозку головой вниз. Сверху на нем уселся легионер. И повезли в госпиталь святого Якуба.
Трупы забрали в морг при госпитале.
VIII
РАСПРАВА
Vae victis.
Гope побежденным. Латинская поговорка
Бундовцы стояли на улице, неподалеку от клуба, с одиннадцати часов утра, с момента сдачи. Все замерзли, стоя на морозе, без движения, голодные, подавленные.
Ни двигаться, ни разговаривать не разрешали. Издевались. Шпыняли. И все допытывались:
— Кто там еще есть? Много осталось там?
Но никто не проговорился.
Наконец, уже в сумерки, снова привели Тараса и всех погнали по Вороньей к Юрьевскому проспекту. Куда нас гонят, мы не знали и не могли понять. Гнали, окружив со всех сторон плотным кольцом, наведя карабины, как на самых опасных преступников. Процессия растянулась… На тротуарах стояли, злорадно усмехаясь, патриоты, торжествуя победу… Так мне казалось, и было противно, и брала злость.
На Юрьевском нас только подвели к дому № 8. Это — огромный белый каменный дом, в котором раньше помещался Земельный банк.
И загнали всех внутрь…
* * *
Водили, водили по лестницам — снизу вверх, сверху — вниз, то туда, то сюда, словно взбесились и не знали, куда бы нас загнать.
И, прогоняя сквозь строй, шпыняли, били, ругали:
— Большевики! Жиды! Пся крев! Холера!
У меня кровь лила из носа, голова гудела, и все же сознания я не потерял. А некоторые товарищи уже и ходить сами не могли…
Но ведь и самый лучший вид спорта может когда-нибудь надоесть даже самому тупоголовому спортсмену. Вот и им наконец наскучило учить нас этой нехитрой шагистике. И впихнули всех в зал. Худо-бедно, человек сто! И сразу же занялись художественной гимнастикой: велели всем встать на колени, поднять руки вверх, держать их прямо и не шевелиться. Замри!
Главным «физкультурником» был тут какой-то человечек в штатском, но, полагаю, военный, потому что все обращались к нему не иначе, как «пан капитан».
Он здесь командовал всеми. А злой, кривомордый!..
Капитан Ёдка и поручик Хвастуновский своей внешностью и манерами были в сравнении с ним, с этим дьяволом, — просто херувимчиками.
Они тоже вертелись тут, но недолго. Пан так рявкнул на них пару раз, что они живо смотались и больше не показывали носа.
Перед ним все тряслись. Разумеется, все, кроме нас. Он было напустился на Тараса, почему тот плохо держит руки. А Тарас взял и совсем опустил их. За Тарасом — и мы все. И все сели, а кое-кто даже лег. И он ничего не смог с нами поделать, как ни прыгал.
По его приказу в зал внесли длинный стол, накрыли черным, траурным покрывалом с кистями. За стол уселись в один ряд сам этот дьявол, а по правую и левую руку от него по три дьявола рангом ниже.
К этому семисвечному светильнику нас вызывали по одному, предварительно велев раздеться догола и подойти в чем мать родила. Только после этого приступали к исповеди…
Пока паны исповедовали, легионеры-чернорабочие обыскивали грязное белье грешников. И все, что они находили в карманах, выкладывали на стол, записывали в гроссбух и прятали в мешки.
Рядом с голым грешником стоял палач-верзила с кольтом в руке и в гражданской одежде. Как только исповедуемому разрешали взять одежду и он нагибался за ней — палач поддавал ему сзади ногой.
Мы, понятно, не сидели при этом сложа руки: шумели, кричали, протестовали, — одним словом, активно исполняли роль «толпы». Но театр оказался неинтересным — полным примитивной человеческой пошлости со стороны наших малокультурных и в большинстве своем еще только начинающих постановщиков… Чем они могли удивить нас, людей высшей культуры?
Меня так огрели по лицу, что кровь хлынула из носа… Но это было в самом начале, когда нас еще вели по лестнице вверх. Счастье его и мое, что я не видел, кто ударил: я бы дал ему сдачи полной мерой, даже если бы он и убил меня на месте.
Характер у меня раздвоенный: с одной стороны ум как будто бы трезвый, на рожон никогда не попру, с другой стороны — сердце иной раз так зайдется, впопыхах, сгоряча могу наделать такого шума, что потом и сам не рад…
Тарасу надавали оплеух. Хорошо еще, что вышел он из всей этой истории с душой в теле: ведь могли расстрелять.
Арон что-то брякнул перед столом напрямик, по-кузнечному, с открытым сердцем, а они, дураки, навалились на него за грубость и покатили по полу всей оравой…
Это был момент, когда все мы дружно и грозно зарычали и поднялись со своих мест ему на выручку. После этого наш дьявол немного присмирел в своем зверстве. Осадили! Ведь такой зверь всегда трус.
А товарища из Москвы, еврея, большевика, в кожушке, куда-то увели…
Чернявый, суровый, в изодранном кожушке, страшный. Помните господина из-под Орши, который выступал на хадецком митинге? Так вот, теперь он каким-то образом очутился здесь. И донес на московского товарища:
— Он у меня в имении речи говорил. Грабил. Дочь мою, девочку десяти лет, напугал. Я, — говорит, — могу сейчас привезти ее сюда, она тоже покажет, что это тот самый, да боюсь, как бы она снова не занемогла…
Внесли в зал московского товарища, на руках, идти он уже не мог…
«Всенощная» окончилась только в седьмом часу утра.
Это была ночь!..
Все наши мысли летели теперь к одному спасителю — к Красной Армии.
IX
РАЗВЕДКА
Отец вышел из Вильно в девятом часу утра 2 января, когда мы еще держались на Вороньей. Вечером он был уже в Неменчине, где встретил 33-й Сибирский полк. Впереди полка, вспоминал отец, шел полковой командир Мохначев. Отец подлетел к нему.
Хотел за одну минуту рассказать, что Воронья окружена и засели там такие дурни, вроде его сына Матея, что перестреляют их там всех, как куропаток, если не подойдет вовремя помощь…
Так он мне позже рассказывал, но я думаю, что не назвал он нас тогда дурнями и о себе, что он меньшевик, тоже, наверное, не стал бахвалиться, а вежливо промолчал.
— Скорей же, ведь помочь надо! Всего двадцать пять километров! К утру будем там! — старался он, рассказывал, «расшевелить» товарища Мохначева.
Однако сначала его отвели в штаб. Там попросили рассказать подробно, что ему известно о положении в Вильно. Потом долго вдавались в разные мелочи. Наконец один из красных командиров сказал:
— Ну что ж… Вполне возможно, что завтра к вечеру будем наступать на Вильно.
Только завтра вечером?.. Отец пришел в замешательство. Но из дальнейшей беседы он понял, что воюют не так быстро, как ему хотелось бы, а наступление поведут, как видно, даже не из Неменчина, а с другой стороны — из-за Вилейки, от Бездан. Зачем нужно так кружить, если там, на Вороньей, гибнут люди, отец никак не мог понять…
* * *
В Неменчине полк переночевал (в это время шла уже наша первая ночь на Юрьевском).
На следующий день, 3 января, отец повел полк до Бездан (приблизительно двадцать километров).
Пришли в Безданы лишь около полудня. Походным порядком, всем полком, пока дотянулись тылы… В Безданах сделали привал на обед.
От Бездан до Вильно еще километров двадцать.
Отец места себе не находил. А командир полка товарищ Мохначев вызывает его к себе и говорит: