Прощание в Ковальцах

Еще не поздно, девять часов. Но мне нельзя забывать, что завтра уроки.

— Пойдем, — предлагаю Антонине. — Пока до электрички, пока сядешь...

— Побудем. Неужели тебе не весело?

Чаше всех уводит Антонину высокий, с бачками. Танцует хорошо, и лицо у него приятное. Умеет обхаживать девушек. Провожает Антонину к столу, вежливо улыбается. По-моему, он вообще не прочь пересесть к нам.. На девушку, с которой пришел, и не глядит. Я украдкой наблюдаю за ней. Черненькая, щупленькая, с накрашенными губами, подведенными веками. Была шустрая, как змейка, а теперь притихла. Из-за невнимания своего кавалера. От Антонины особого внимания я тоже не вижу, и в самый раз мне объединиться с черненькой...

Уже десять часов, веселье в разгаре. Последний автобус в Ковальцы отходит в половине одиннадцатого, и раз я на него не попаду, надо думать о ночлеге. Я иду в буфет. Там в застекленном шкафу стоят плоские бутылки «беловежской», которые удобно носить в кармане. Беру одну бутылку с собой. Если заночую в городке, приду к знакомым не с пустыми руками.

Еще играют аккордеоны, не окончился танец, но Антонина вдруг выходит из круга. Одна, без кавалера.

— Идем. Я не хочу здесь оставаться.

— Погоди. Что случилось?

— Ничего, — не ожидая меня, она направляется к выходу.

Наскоро рассчитываюсь с официанткой, через три ступеньки скатываюсь с лестницы и догоняю Антонину в вестибюле. Мы одеваемся, выходим.

— Что все-таки случилось, Антонина?

— Он сказал мне гадость...

— Хочешь, набью ему морду? Она берет меня за лацкан пальто, слегка притягивает к себе.

— Не надо бить морду. Он просто дурак. Предложил мне свидание... Но с кем попало я на свидания не хожу.

Чудесный вечер. Над головой висит круглая луна, зыбким маревом окутано все вокруг. Снег на водохранилище отливает густой синевой, темными уступами поднимается далекий бор, в деревнях на том берегу чуть заметно переливаются огоньки.

У гостиницы дежурит такси.

— Хочешь, поедем прямо в Минск?

— Богач нашелся. Еще ходят электрички. — Я всерьез говорю. Давай, хоть раз.

— Не выдумывай. Едем на станцию. От машины у меня болит голова.

Такси мчится вдоль водохранилища, минуя городок, сворачивает на шоссе. Можно было прямее проехать, но таксист не зря дежурил. Теперь, чтоб попасть на станцию, еще раз прокатим по всем улицам.-

Проезжаем мимо кладбища. Самое примечательное в городке место — это остров кладбища, заросший высокими соснами. На радуницу тут собирается народ со всей округи. Моя мать здесь похоронена. Если и славится чем городок, то остатками старой крепости, руинами замка, где ведутся раскопки, и этим огромным кладбищем, которому, должно быть, не менее тысячи лет.

Зал ожидания маленький и неуютный. С потолка свисает на электрическом шнуре заляпанная побелкой лампочка, на стенах два плаката:, один первомайский, на другом — неосторожный гражданин в плаще, с чемоданчиком, устремляющийся прямо под колеса поезда. Мы с Антониной сидим на дубовой лавке, сплошь исцарапанной надписями — инициалами пассажиров, некоторые даже ножом вырезаны. Кислый, спертый воздух, пахнет мазутом, табаком.

На автобус не попал. Рядом Антонина, и я совсем не думаю, как доберусь до Ковальцев.

В половине двенадцатого прибывает наша электричка. Она дальше не идет. Отправится в Минск и в два часа ночи вернется сюда. Из вагонов выходят запоздалые пассажиры. Не садится никто.

Наш вагон пустой. И весь поезд пустой. Странно думать, что электричка повезет только меня и Антонину. Во венком случае, до ближайшей станции будем роскошествовать одни.

— Выходи, — говорит Антонина. — На автобус опоздал?

— Опоздал.

— Что будешь делать?

— Поеду с тобой.

Она тихонько, озорно смеется.

— В Минске к сестре пойдешь?

— Вернусь назад этой же электричкой.

— Не знала, что ты такой рыцарь.

— Теперь знай...

В вагоне полумрак. Когда электричка трогается, вынимаю из кармана плоскую бутылку. Антонина вскрикивает, как испуганная птичка.

— Ты загодя надумал. Наметил план.

— Наметил.

— Не рассчитывай. Думаешь напоить меня, начнешь говорить нежные слова, полезешь обниматься, целоваться. Ничего не выйдет...

— Отпей немножко. Не буду говорить нежных слов.

Она, однако, решительно отказывается, и я прячу бутылку. За окном проплывает заснеженный сосняк, темные лозы вдоль насыпи, и сразу же поезд тормозит. Петля замерзшей речушки под склоненными голыми ольхами, козырек навеса пригородной станции, сонные домики у стены леса кажутся странными, необычными. В вагон и здесь никто не входит.

— Я здесь знаю все, — хвастаюсь Антонине. — Каждую рощицу, стежку.

Она смотрит на меня с недоумением:

— Зачем тебе?

Как ей сказать? Когда вернулся из армии, летом, осенью недели не мог выдержать, не наведавшись в лес. После смены или в выходной — на автобус и в березняки у Слуцкого шоссе, в Лагойские боры. Собирал грибы. Да не одни грибы влекли меня. Жила в душе потребность коснуться привычного, почуять, как пахнет земля, увидеть деревенские хаты, дворы.»

— Вырос на природе, — говорю Антонине. — Ты, может, помнишь, пас коров.

Спит укрытая снегом земля, дремлют пригородные поселки. Электричка останавливается каждые пять-шесть минут. В наш вагон по-прежнему никто не садится. Светлый лунный полог, накинутый на перелески, деревья,, кусты, дома, смягчает очертания, придает всему зыбкость, расплывчатость. Красота необычайная. И Антонина красивая.

— Ты любила кого-нибудь? — охмелев от наплыва чувств, спрашиваю я.

— Так, как в книгах пишут, нет.

— С кем приезжала в Осовец?

— Просто знакомый. Мы вместе работаем.

— Антонина, пять лет, как я снова увидел тебя. И никак не могу познакомиться...

— Сделай так, чтоб день и ночь о тебе думала.

— Что я должен сделать?

— Не знаю.

Где-то в глубине души накапливается грусть. Сколько мечтал я о встрече, когда останусь с Антониной вдвоем, выскажу дорогое, заветное. Встреча состоялась, и что? Ничего. Все то же...

— У тебя кто-то есть, Антонина. Скажи откровенно.

— Ты же видел в ресторане. Таких ухажеров хоть отбавляй.

— Неужели никто не нравится?

— Один ты. Можешь радоваться... Слушай, Женя, я хочу спать.

На какой-то миг мне кажется, что Антонина

такая же, как в детстве. Говорит, что думает, и делает, как говорит.

Склонив голову мне на плечо, Антонина засыпает. Лицо спокойное, безмятежное, как у ребенка.

Тем временем приехали в Минск. Электричка останавливается. Я не трогаюсь с места. Даже пальцем боюсь шевельнуть. Пусть спит Антонина. Ничего плохого не случится. Электричка уйдет в городок и утром вернется в Минск. Я буду оберегать Антонинин сон...

Через некоторое время в вагон заходит проводник. Удивленно на нас взирает:

— Молодые люди, вам куда?. Антонина просыпается.

— Ой, я, кажется, проспала! Прощай!.. Передай дома привет!..

Схватив саквояжик, она выскакивает из вагона.

X

Наконец я узнаю историю, которая случилась с Вандой, той самой женщиной, что вечерами бродит по Ковальцам. Ее мне рассказывает Микола. Страшная история. У Ванды был парень, который в начале войны пошел в партизаны. Воевал в окрестных лесах, иной раз ночью приходил к девушке. Полицаи его подстерегли, расстреляли на глазах у Ванды...

Микола тоже был в партизанах. Ушел в лес шестнадцатилетним парнишкой. После войны служил в армии, работал на металлургическом заводе в Челябинске.

— Потом домой вернулся, — хозяин о своих житейских скитаниях рассказывает улыбаясь. — Как вспомнил про Настю, точно магнитом потянуло. В Челябинске такой Насти не было...

— Иди ты, — отмахивается, краснея, хозяйка. — В одной куфайке приехал. Кожа да кости...

Краем уха я слышал, что у Миколы с женой отношения сложились не просто. Она росла в соседней деревне у чужих людей. Мать рано умерла — и то ли из благодарности к своим опекунам, то ли потому, что Микола домой не вернулся, вышла замуж за старшего сына приемной матери. Миколе об этом написали, и он сразу же приехал. Настя бросила все: мужа, дом, хозяйство, прибежала к Миколе...