Последняя осень

Еще издали Василь видит три темноголовых боровика, они сидят вместе, небольшим треугольником, на заросшей типчаком плешине. Коренья у боровиков тугие, шапки снизу белые, не успели позеленеть. Это его лучшая сегодняшняя находка. Будет чем похвалиться дома.

Василь забрел почти под Салахов хутор, что верстах в десяти от местечка, если не больше. Правда, теперь тут никакого хутора нет, на заросшем сорняками поле торчат несколько грушдичек, а на бывшей усадьбе — полуразвалившийся сруб заброшенного колодца и битый кирпич от печи.

Солнце стоит еще довольно высоко, но Василь решил: пора возвращаться домой, — захотелось есть. У него уже полкузовка грибов, да на обратном пути что-нибудь попадется. А не найдет боровиков, подосиновиков, завернет к Галистровой Луже, а уж там наверняка полно горькушек. Это, конечно, не белые грибы, но, как говорят, на безрыбье и рак — рыба. Уж лучше вернуться домой с полным кузовком, чем с полупустым.

Василь достает из кармана завернутый в бумагу хлеб. После долгих лесных блужданий, когда во всем теле чувствуется легкая усталость, нет ничего приятнее взять горбушку зачерствелого магазинного хлеба и не спеша откусывать небольшими кусочками. В такие минуты хлеб — заменяет все: он пахнет дымком, подсолнечным маслом, приятной кислинкой, и его — как раз хватит, чтобы снова вернуть ногам упругую силу.

В светлом, будто по-праздничному одетом березняке — наполовину обсыпанные, поросшие мхом окопы. Они остались еще со времени польской войны. Когда-то здесь две или три недели стоял фронт, польская артиллерия била по местечку — сожгли южную половину нынешней Советской улицы вместе со старинной церковью. Об этом Василь узнал из рассказов бывалых местечковцев.

Тут же, в окопах, он нашел светлый на длинной кривой ножке боровик и несколько подосиновиков. Теперь, пожалуй, нет нужды спешить к Галистровой Луже…

Напоенный солнечным светом березняк — место особое. Всякий раз, когда Василь наведывается сюда, в его памяти непременно возникает образ Нади Меделки. Быть может, потому, что между ними установились необычные отношения, и его лесные прогулки имеют с этим непосредственную связь.

Еще нынешней весной Надя жила у самого леса. Между Романовой и Барсуковой будками в плотном окружении разлапистых дубов стоял неприметный хуторок — небольшая хатка, обычный хлев, гумно.

Несмотря на то что ходили они в одну школу и были ровесниками, встречались редко, — Надя шла классом выше. Возвращаясь из леса, Василь часто видел ее то в огороде среди грядок, то с. коровою в поле. Заметив издали Василя, она никогда не упускала случая первая заговорить с ним, бросить какое-нибудь смешливое словцо, хотя при этом глаза девушки излучали тепло.

Прошлым летом, повстречав Василя в Мульменковом саду, она впервые заговорила с ним серьезным тоном. «Почему ходишь босой? — спросила она. — Ведь работаешь в бригаде, неужто на ботинки заработать не можешь? И шапку эту не носи, не идет она тебе. И вообще кто это ходит летом в шапке…»

Надя разговаривала с ним так, словно он, Василь, был ей братом или близким родственником. И все равно слушать ее было приятно.

Как-то во время своей очередной прогулки в лес Василь подобрал возле ракитовых кустов порыжевшую от времени районную газету с фотоснимком Нади и короткой заметкой под ним: «Она ездила в Артек». Газета под солнцем и дождями пролежала невесть сколько, снимок выгорел, стал невыразительным, однако на нем все же угадывалась стройная Надина фигурка. Василь, помнится, невольно вздрогнул от неясной радости.

Надя, как и он, росла в семье железнодорожника. Ее отец — высокий, неразговорчивый мужчина — работал на угольном складе. У Нади была старшая сестра, очень на нее похожая, такое же красивое лицо, такая же задумчиво-грустная или, наоборот, заразительно-веселая. Возможно, потому, что работает она в станционном буфете, Василь охотно заходит туда. Да и вообще ему нравится это желтое, покрытое железом станционное помещение, в котором также размещены комната дежурного, билетная касса и зал ожидания.

Странно, но, перед тем как наткнуться в кустах на прошлогоднюю газету, Василь как раз думал о Наде, о том, что и путевку в Артек ей дали, скорее всего, потому, что у нее померла мать; ведь училась Надя не лучше других и отличницей никогда не была. Возможно, поэтому и находку свою Василь расценил как необычное знамение, как таинственный знак судьбы. Во всяком случае, Надя часто не выходит у него из головы, тем более что она сейчас почти соседка. Хутор их весной снесли, и хата Меделки теперь стоит сразу за переездом — в самом начале новой улицы. По дороге в школу или из школы Надя проходит мимо Василевой хаты…

Год назад Василь. и не предполагал, что Надя займет в его жизни такое большое место. У него было много знакомых девчат, некоторые из них поначалу даже нравились, но затем по той или иной причине они мельчали в его глазах, и он переставал ими интересоваться. С Надей же все было по-иному. Ко всему прочему, Василь знал, что и она к нему не равнодушна. «У тебя, оказывается, красивая шея и грудь, — сказала она на первомайской демонстрации, увидев его в яркой, с расстегнутым воротником, майке. — А я думала…»

О чем Надя думала, Василь так и не узнал. Но у него в ту минуту даже дыхание перехватило, несмотря на то что она всегда старалась держаться с ним как равная с равным.

Василь все время мечтает встретить Надю в лесу. Ему кажется, что уж тогда он наверняка скажет ей все, о чем думает, и их отношения станут ясными и простыми. Но к грибам Надя безразлична и поэтому в лес ходит очень редко. И тем не менее он верит в такую встречу.

Станция занимает особое место в жизни местечка. Она не очень большая — три невысоких, окрашенных в желтый, цвет домика, в которых размещается железнодорожное начальство и станционные службы. Немного поодаль возвышаются отдельные здания пакгауза и погрузочной конторы.

Местечко с соседним городком связывает ветка-однопутка, так что станция в известном смысле вроде бы узловая. Даже паровозное Депо свое. Низкое закопченное помещение конечно же не ласкает взгляда, да и приписаны к нему всего лишь две «овечки», но когда станция формирует свои составы, то на службе у нее и свои машинисты, и кочегары, и кондукторы.

Паровозы здесь часто заправляются водой. Кирпичная башня водокачки стоит скорее для вида, потому как вода подается из другой, склепанной из больших железных листов башни, стоящей на подходе к станции.

Перед прибытием вечернего поезда на перроне всегда людно. Кто-то из местечковых уезжает, кто-то приезжает, но больше таких, кто просто пришел потолкаться на станционной платформе, разузнать последние новости, а то и выпить в буфете бокал теплого пива.

Василь любит станцию. И не столько потому, что здесь всегда можно встретить кого-нибудь из знакомых ребят, потолкаться в шумной толпе, услышать интересную историю, веселые шутки, сколько потому, что станция — само по себе красивое место. Над невысокими аккуратными домиками огромными шатрами нависают тополя, придавая станции вид зеленого острова. Тополя старые и посажены были, видно, в самом начале строительства железной дороги.

Перед главным входом в зал ожидания небольшой скверик. Тут тоже зеленеют тополя, но они помоложе и не серебристые; стоят плотным полу-. кругом, под ними деревянные скамейки; в центре полукруга, в тени деревьев, — водонапорная колонка.

После отхода поезда перрон обычно быстро пустеет, и на землю незаметно опускаются вечерние сумерки. И тогда в сторожкой тишине лишь прослушивается едва уловимый шелест листвы, чем-то напоминающий чудесную сказку. О чем эта сказка? Быть может, о близком вылете из родного гнезда, о том, как он со своими друзьями вот так же сядет в поезд и уедет в неведомые дали; а может, сказка эта о зовущем будущем, которое ждет его впереди?..

Василь пришел на станцию, когда, окутанный клубами пара и пыли, к перрону с шумом подкатил пассажирский поезд Москва — Брест. Прозвучал первый звонок, и сразу же началась обычная людская суета — к вагонам с узлами и чемоданами бросились пассажиры, на ходу уступая дорогу приезжим.