Страница 67 из 91
Нетрудно убедиться в том, что дети и родители не противопоставляются в «примерах» в качестве носителей разных систем ценностей; дети не обладают идеей об ином образе жизни, который они отстаивают и хотели бы вести, в отличие от старшего поколения. Напротив, судя по проповедям, сыновья желают занять место отцов и быть им подобными. Насколько эта картина соответствовала действительности, трудно сказать, ибо в интеллектуальных кругах того времени наблюдалось иное положение. Немецкий историк Г. Миш говорит о «молодежном движении» XII века[176], и известно о немаловажных противоречиях между поколениями в среде рыцарства[177]. Отсутствие в наших источниках заметных следов подобного протеста дает основание предполагать, что жизнь не ставила проповедников, обычно чутко реагировавших на все возможные случаи социально-моральных отклонений, перед серьезной проблемой «конфликта поколений»; иначе было бы трудно понять, как могли они эту проблему игнорировать. Опираясь на иной, нежели наш, материал, западногерманский исследователь А. Ничке находит возможным утверждать, что в XIII и начале XIV века существовало «движение молодежи», выразившееся прежде всего в ее отказе принимать духовные и материальные ценности отцов[178]. Однако не ясно, в какой мере можно обобщать подмеченные этим исследователем факты.
Не находим мы указаний на почетное положение пожилых людей. Скорее, наоборот: старый отец — обуза для взрослого сына, который оттесняет его и отказывает ему в уважении. Старухи выступают в «примерах» почти неизменно в роли сводниц, колдуний, гадалок или молодящихся мегер. Но здесь перед нами, конечно, литературные штампы, а не зарисовки из жизни, и сделать какие-либо заключения из подобных рассказов невозможно. Однако работы Р. Шпранделя свидетельствуют о том, что в средневековом обществе старость не оценивалась высоко[179].
Почти ничего нет в «примерах» и относительно воспитания детей родителями. На память приходит эпизод, рассказанный Жаком де Витри, но и он опирается на текст, приписываемый Боэцию[180]. Вор, которого вели на виселицу, увидел своего плачущего отца и попросил у него последнего поцелуя. Когда же он целовал его, то больно укусил в губу (руки у него были связаны): «Много зла причинил ты мне тем, что, когда я был мальчиком, ты, зная, что я уже начинал воровать, не бил меня и не наказывал» (Crane, N 287). Пятилетний ребенок погубил свою душу тем, что имел привычку богохульствовать, а родители его не наказывали за это, и, как он при смерти сказал отцу, за ним пришли «черные люди» (Crane, N 294). При этом Одо Черитонский подчеркивает, что отец очень любил и лелеял своего маленького сына, но «телесно» (Hervieux, 315). Забот о физическом здоровье ребенка явно недостаточно, главное — в наставлении его в основах веры и морального поведения. Такова мораль этого повествования[181].
Семейные сцены лишь изредка попадают в поле внимания проповедников, а когда они все же встречаются в «примерах», речь идет скорее о курьезе или аномалии, нежели об обыденной жизни. Чаще других такие сцены упоминает анонимный автор более позднего памятника — «Зерцала мирян» (Speculum Laicorum). Пьяница-муж возвращается домой из таверны, видит жену с двумя сыновьями, принимает их за четверых, решает, что двое — незаконные, и всех убивает, после чего, протрезвившись, вешается сам (SL, 204). Другой пьяный муж устраивает над женой у себя дома божий суд — он пытается испытать ее раскаленным железом, но благодаря ее хитрости сжигает свою руку плужным лемехом, который он предварительно сунул в очаг (SL, 207. Ср. 502). Жена признается мужу в убийстве собственной матери, и он советует ей покаяться. «Но как же могу я покаяться перед теми, кого ежедневно встречаю?» — отвечает она. Когда муж ушел в поле, она, заперев дом, зарезала трех сыновей и самое себя (SL, 134).
Но не нужно воображать, что проповедники вовсе игнорируют нормальные супружеские отношения и чувство привязанности между мужем и женой. Упоминаются и преданные жены, но обычно они выступают в «примерах» в одном качестве — они стараются убедить мужей замолить свои грехи, отказаться от неправедно нажитого богатства и тем самым отвратить погибель души; либо они молятся за умерших супругов, вызволяя их из чистилища. В трирском диоцезе во время добычи серебра одного человека засыпало обвалом породы, и жена, уверенная в его гибели, хотела отслужить поминальные мессы, но не имела на них средств. Поэтому на протяжении года она возжигала перед алтарем благовония за упокой его души, пропустив лишь три дня. Спустя год стали расчищать завал в поисках серебра, и тут несчастный вскричал: «Пощадите, пощадите, осторожнее раскапывайте, не повредите мне!» Сперва его приняли за призрак, но потом убедились в том, что он жив. Как же смог он выжить? Ароматы возжигаемых женой благовоний настолько насыщали его, что он не почувствовал ни голода, ни жажды. Лишения испытывал он только в течение трех дней, пропущенных его женой. Так духовные заботы помогают телу, назидательно заключает Цезарий Гейстербахский (DM, X: 52)[182].
201
Кавалеры и дамы путешествуют по морю. Работа Мастера коронации девы Марии. Конец 14 — начало 15 в.
202
Святой Христофор. Миниатюра из фламандского часослова. Около 1480
Рассказ о чудесном исцелении прокаженного рыцаря Альберта — прототип «Бедного Генриха» Гартмана фон Ауэ — редкое, если не единственное исключение в литературе «примеров», в котором говорится о спасительной силе любви. Но, конечно, до реальной жизни здесь далеко. Рыцарь Альберт по прозвищу Бедный разорился и к тому же заболел проказой. По утверждению врача, его могла исцелить лишь кровь другого человека, который добровольно согласился бы отдать за него свою жизнь. Некая бедная девушка в благодарность за платья, которые когда-то Альберт послал ей с ее отцом, изъявила готовность спасти его. Когда она уже стояла перед сосудом, в который нужно было собрать ее кровь, Альберт отказался от ее жертвы, и на следующую ночь Бог его исцелил и вернул ему отцовские богатства. Выкупив свои владения, Альберт взял эту девушку в жены и прожил с ней долгую, счастливую жизнь (Klapper 1914, N6).
Иногда упоминаются и семьи простолюдинов. Сапожник, имевший жену и детей, усердно посещал церковь и молился Богу и потому жил в достатке, тогда как его одинокий коллега по ремеслу, не обнаруживавший благочестия, едва мог прокормить самого себя (Klapper 1914, N 137). Но в центре внимания и в этой истории — не семья, а благоволение Творца к верующему.
Любовь к семье — естественное чувство, и проповедник его не отрицает. И все же она опять-таки должна быть подчинена спасению души. Сражавшийся в Святой земле рыцарь молил Господа не допустить его возвращения на родину, если он не искупил еще сполна своих грехов. Другой рыцарь спросил его: «Как же хочешь ты оставить жену и детей своих?» — «Лучше оставить их, нежели погубить собственную душу». И желание его исполнилось: он вскоре был погребен, «присоединившись к гражданам Небесного Иерусалима» (DM, XI: 24).
203
Кастрация прелюбодея. Миниатюра из рукописи 13 в.
176
Misch G. Geschichte der Autobiographie. 3. Bd., 2. H. - Frankfurt am Main, 1962, S. 1180.
177
Duby G. Hommes et structures du moyen âge. - Paris — La Haye, 1973, p. 213–225.
178
Nitschke A. Fragestellungen der historischen Anthropologie. Erläutert an Untersuchungen zur Geschichte der Kindheit und Jugend. - Historische Anthropologie. Der Mensch in der Geschichte. Hg. von H. Süssmuth. Göttingen, 1984, S. 37 ff. Его же. Junge Rebellen, Mittelalter, Neuzeit, Gegenwart: Kinder verändern die Welt. - München, 1985.
179
Sprandel R. Modelle des Alterns in der europäischen Tradition. - Historische Anthropologie, S. 110–123; Его же. Altersschicksal und Altersmoral. Die Geschichte der Einstellungen zum Altern nach der Pariser Bibelexegese des 12–16 Jahrhunderts. - Stuttgart, 1981.
180
Boethius. De Disciplina Scholarium, II (PL, t.64, col. 1227). Cp. Hervieux, 316.
181
О покупке отцом индульгенции для недавно похороненного сына см. LE, 166. О матери, которая и на том свете печется о спасении души своего сына, см.: SL, 59.
182
Другой вариантов: Eucharistia. Ср. DM, XII: 7. Вдова отправляется к святым местам, чтобы вызволить душу покойного супруга из чистилища (или ада?).