Страница 70 из 126
Заслуги и знания Гвибера послужили причиной того, что в возрасте между сорока и пятьюдесятью годами он был поставлен во главе монастыря Ножан, близ Лана, монастыря не очень значительного и сравнительно недавно основанного. С момента его избрания Гвибер предается активной деятельности по управлению монастырем, не оставляя и своих ученых занятий.
Собственно, на моменте, когда Гвибер возглавил монастырь в Ножане, его автобиография завершается, ибо во второй ее книге Гвибер менее всего говорит о себе; сюжет ее — описание монастыря, которым он управлял. Правда, и о монахах, отданных на его попечение, тоже ничего не сообщается.
Зато здесь пересказано множество чудесных историй о нечистой силе, постоянно вмешивающейся в жизнь людей и не оставляющей в покое и монахов. Замышляя вселиться в тело человека, бесы предпочитают жирных и богатых, за счет которых они лучше сумеют прокормиться. Существуют демоны, довольствующиеся безобидными шутками над людьми, но есть и злые бесы, причиняющие им большой вред.
Заодно здесь проявляется антисемитизм Гвибера. Он упоминает некоего иудея, сведущего в медицине, но на самом деле занимавшегося maleficia; этот иудей свел одного монаха с дьяволом, а тот, в обмен на обучение его искусству магии, потребовал от него отречься от истинной веры и принести ему жертву: дать ему сперму, «самое дорогое в человеке». Но Гвибер не ограничивается пересказом басней о злокозненности иудеев, он с нескрываемым удовлетворением говорит и о погромах. Когда в Руане люди собирались отправиться в крестовый поход, многие ворчали: «Вот, мы намерены идти на врагов Божьих в дальние страны, а между тем здесь, перед нашими глазами, имеются иудеи, злейшие враги Господа». И с этими словами они напали на иудеев, не щадя ни пола, ни возраста, и оставили в живых лишь тех, кто отрекся от веры отцов, «победив свою дурную природу».
Впрочем, наш автор, «патриотизм» которого несомненен (французы, «народ благородный, мудрый, воинственный, щедрый, изящный», — пишет он в другом месте), недолюбливает не одних только евреев. Немцы также не внушают ему особых симпатий, во всяком случае, по его убеждению, они не выдерживают сравнения с французами, и Гвибера оскорбляют слова майнцского архидиакона, пренебрежительно назвавшего французов «francones». В одном из его рассказов о проделках бесов последние принимают облик шотландцев. Христианство на Западе единое, но нации различны, и их самосознание принимает форму самовозвеличения за счет соседей.
Гвибер вообще скуп на положительные характеристики упоминаемых им персонажей; в описаниях людей, с какими ему довелось сталкиваться, преобладают мрачные тона. Мир одновременно и притягателен для него, и представляет опасность, и это влечение-отталкивание можно проследить на всем протяжении «De vita sua».
Гвиберу присуще обостренное чувство времени. Жизнь не стоит на месте, время несет с собой изменения. Прежде, пишет он, знатные люди были щедры и гостеприимны, а нравы были строже. Еще когда Гвибер был молод, женщины блюли скромность и дорожили целомудрием, теперь же царит распущенность; несчастной ощущает себя дама, не имеющая любовника. Появились экстравагантные моды, мораль, в особенности среди привилегированных, упала.
Сетования на падение нравов и ссылки на «доброе старое время» — общее место в церковной и монашеской литературе той эпохи. Однако в движении времени Гвибер ощущает не только упадок, но и прогресс. Так, он признает, что ныне (в момент, когда он пишет «De vita sua») распространяется образованность.
Любопытно вместе с тем, что если в «Gesta Dei per Francos» Гвибер высоко оценивает крестовый поход как небывалое и важное событие, то в «De vita sua» он умудрился фактически его полностью игнорировать. Не исключено, что Гвибер присутствовал на соборе в Клермоне в 1095 году, когда папа провозгласил крестовый поход, но этот факт вовсе не упомянут в его «автобиографии»: похоже на то, что он не усматривает связи между этим событием и собственной жизнью.
Повторяю, во второй книге «автобиографии», собственно, нет ничего биографического. Подобно своему младшему современнику Сугерию, аббату Сен-Дени, личность которого в его труде как бы растворилась в монастыре, Гвибер забывает о себе. Описание Novigentum, его местоположения и истории, перечисление дарителей земель и других богатств, упоминание древних усыпальниц, там сохранившихся, а главное, всякого рода чудес и видений совершенно вытесняет персону самого Гвибера.
Перед нами — специфический, непривычный для человека Нового времени тип сознания. Индивид поглощается окружающим его миром. «Оптика» Гвибера такова, что его собственная фигура, поначалу видимая довольно отчетливо, по мере приближения рассказа ко времени его написания делается все более расплывчатой и почти вовсе исчезает.
Действительно, в третьей книге личность автора еще дальше отходит на периферию повествования. Центральные ее «персонажи» — город Лан, дурно управлявшие им епископы и тот кровавый конфликт, который разыгрался между ними и горожанами. При всей нескрываемой антипатии Гвибера к провозглашенной бюргерами коммуне — «новому и дурному имени» (communio autem novum ас pessimum nomen), — мятеж произошел, по его убеждению, по вине распущенных и богопротивных прелатов, выходцев из светской аристократии. Здесь Гвибер развертывает необычайно живую и динамичную картину восстания 1112 года, сопровождавшегося убийством епископа Годри и его приближенных, сожжением его дворца и собора. В ходе волнений город был разграблен крестьянами, а затем и знатью, его участь была предречена видениями и знамениями, такими, как, например, рождение двухголового младенца. Между прочим, единственная дата, которую Гвибер считает нужным сообщить в своем сочинении, — это дата выступления горожан Лана.
Гвиберу невозможно отказать в наблюдательности, и многие сцены, им описываемые, происходили на его глазах. Но и в тех случаях, когда он опирался на свидетельства других лиц или на слухи, он демонстрирует выдающееся мастерство при характеристике участников драматичных событий, причем, повторю, характеристики эти, как правило, негативные. Перед читателем проходит вереница злодеев как из простонародья, так и из знати и высшего клира. Гвибер упоминает, в частности, секту еретиков, приписывая им богопротивные деяния, — обвинения, стандартные для средневековой церковной литературы (нечестивые сборища, сопровождавшиеся свальным грехом оргии, ритуальное умерщвление новорожденных младенцев, тела которых они якобы сжигают, чтобы подмешать их пепел в хлеб, поедаемый ими «как евхаристия», и т. п.). Этих еретиков-манихеев церковные власти заточили было в тюрьму, но народ, виня клириков в мягкости, извлек их оттуда и сжег на костре. «Так народ Божий, опасаясь распространения заразы, в своем рвении осуществил собственный суд», — с удовлетворением замечает Гвибер.
Наряду с описанием ордалий вновь перечисляются многочисленные чудеса, подлинность которых не внушает ему ни малейших сомнений. Вот одно из чудесных событий, передаваемое нашим аббатом, — исследователи, склонные к психоаналитическим толкованиям, увидели бы в нем свою добычу, но, полагаю, оно — вполне в духе того времени. Некий молодой прелюбодей вознамерился отправиться в паломничество к святому Иакову в Галисии. На пути в Сантьяго де Компостелла он повстречался с дьяволом, который выдал себя за апостола Иакова. Этот псевдоапостол повелел молодому человеку, дабы он доказал свое раскаянье и заслужил прощенье, отрубить себе член, коим грешил, а затем и вовсе прекратить свою жизнь. Тот так и поступил и после самокастрации закололся кинжалом. Но его спасли спутники, которые умолили Господа возвратить ему жизнь. Воскресший молодой человек поведал, что, оказавшись на том свете, его душа предстала пред Богом, Богоматерью и святым Иаковом. Они обсуждали, как с ним поступить, и апостол вспомнил о добрых его побуждениях, хотя и были они подпорчены греховными делами (обратим внимание на то, что святой Иаков судит грешника не за поступки или не только за них, но за намерения, и именно последние оказываются решающими — апостол, кажется, знаком с этикой Абеляра!). Господь внял мольбам Девы и решил проявить милосердие к жертве злокозненности дьявола: молодому человеку было дозволено возвратиться к жизни, с тем чтобы он исправился и поведал окружающим о случившемся. Гвиберу обо всем этом рассказал старик, который видел воскресшего, и доказательство чуда — след от кинжала на его горле; что касается отрезанного члена, то на его месте оставалась лишь дырочка для испускания мочи.