Страница 97 из 158
Собранный материал, касающийся имущественного расслоения бондов, как уже было подчеркнуто, страдает неполнотой и односторонностью, которые обусловлены спецификой источников. Тем не менее можно утверждать, что термином «бонд» в изучаемый период могли быть обозначены представители весьма различавшихся между собой общественных групп. Судебники не дают возможности проследить выделение зажиточной верхушки бондов и позволяют раскрыть преимущественно лишь одну сторону процесса дифференциации свободного населения — отслоение малоимущих и вовсе разоренных людей.
Бедняки, объект упомянутого выше «рабочего законодательства», превращались в лейлендингов, слуг и работников в хозяйствах зажиточных собственников и представляли собой беспокойный, а по временам и мятежный общественный элемент, который сыграл, в частности, немалую роль в социальных конфликтах второй половины XII и начала XIII вв.90
Имущественная неоднородность свободных не была единственным показателем сложности состава бондов. Мало того, анализ судебников и саг, в частности их терминологии, заставляет усомниться в том, что материальное положение было решающим для определения общественного статуса. Современники были склонны руководствоваться более сложными и многообразными критериями при социальной оценке человека. В их глазах люди не делятся только на богатых и бедных. Более существенной представлялась традиционная противоположность свободных и рабов. В среде свободных выделяли знатных и незнатных, родовитых и неродовитых, причем знатный и родовитый оставался таковым и в том случае, когда он не был имущественно состоятельным, а человек незначительного рода не приобретал знатности, даже обзаведясь богатством91. Это членение по происхождению сочеталось с противоположностью «могущественных» людей и «мелкого люда» — могущество первых заключалось в обладании властью, общественным влиянием, богатством, широкими связями с другими «сильными» персонами, наличием значительного числа сородичей, друзей, приверженцев, слуг, зависимых, дружинников, арендаторов. Наконец, знатный, могущественный человек отличался в глазах современников от всех других тем, что обладал «удачей», «счастьем» — качествами, которые лишь отчасти были обусловлены его личными доблестями, но в большой мере проистекали из его особо тесной связи с сакральными силами: знатным покровительствовали боги, в этих людях как бы персонифицировалась судьба, в которую верили скандинавы (от веры в нее они далеко не сразу отказались и много времени спустя после принятия христианства)92. Эта уверенность в том, что вожди и «могучие» люди обладают «удачей», в свою очередь являлась немаловажным фактором общественной жизни; сознание, что некий могущественный муж «богат удачей», побуждало многих искателей славы и добычи вступать к нему на службу, дабы приобщиться к его «везенью».
Социальный анализ состава норвежского общества в период раннего Средневековья был бы неполным и односторонним, если б исследователь отвлекся от упомянутых сейчас критериев и воззрений. Самосознание членов этого общества, социальная рефлексия средневекового человека — неотъемлемая часть общественной структуры и важный ключ к ее пониманию93.
Поэтому очередная задача нашей работы — это исследование социальной терминологии средневековых норвежских памятников, терминологии, отразившей внутреннее размежевание в среде широкой и неоднородной массы бондов. Прежде всего это проблема соотношения понятий «бонд» и «хольд».
Слово «хольд» (hauldr, liöldr) по своему первоначальному содержанию означало «воин», «герой»94. В произведениях поэзии оно употребляется неизменно в этом именно смысле, иногда даже еще шире, и тогда оно равнозначно понятию «человек» вообще. Введенные в поэтический обиход термины обычно употреблялись скальдами на протяжении столетий без всякого изменения их значения, даже если оно архаизировалось в результате перемен, совершавшихся за это время в действительной жизни. Поэтому скальдическая и эддическая поэзия не отразила эволюции, которую претерпело содержание термина «хольд» с IX по XIII в. Между тем в памятниках права и некоторых других источниках эта эволюция видна достаточно отчетливо. В свое время К. Маурером были рассмотрены все источники, в которых упоминаются хольды95. Тем не менее представляется необходимым вновь подвергнуть анализу положение этой категории населения.
Судебники для Юго-Западной Норвегии («Законы Боргартинга» и «Законы Эйдсиватинга»), по справедливому мнению К. Маурера, отражают более раннюю стадию эволюции хольдов, нежели другие сборники права. Хольды в обществе, рисуемом в сохранившихся фрагментах этих двух судебников, занимают промежуточное положение между служилыми людьми (лендрманами) и вольноотпущенниками (лейсинга-ми). В церковном праве «Законов Боргартинга» сказано: «Церковный двор должен быть поделен на четверти для погребений. Лендрманов нужно хоронить на восток и юго-восток от церкви под выступом крыши96. Но если они не участвовали в ремонте церкви, то пусть они лежат вместе с бондами. Далее [т.е. по соседству с лендрманами] нужно хоронить хольдов и детей хольдов97. Далее нужно хоронить лейсингов (lœysingia) и детей лейсингов. Еще дальше — вольноотпущенников (frialsgiafa) и их детей98. Вдоль церковной ограды пусть хоронят рабов (man ma
Итак, церковное право Боргартинга, вопреки христианскому учению о всеобщем равенстве перед Богом, предписывало (под угрозой штрафа за нарушение) раздельное погребение в различных местах кладбища останков представителей различных социальных слоев. Как явствует из приведенного и других текстов (см. ниже), в области Боргартинга в период записи церковного права население по социальной принадлежности и личным правам делилось на лендрманов, хольдов, вольноотпущенников высшей и низшей категорий и рабов. Если оставить в стороне лендрманов, служилых людей короля, привилегии которых не были наследственными, то на верхней ступени социальной лестницы окажутся хольды, ниже их стоят вольноотпущенники. Приведенный текст свидетельствует, что в Восточной Норвегии в XI в. хольды не составляли особой категории помимо бондов или среди бондов, они-то и были бондами. Это подтверждается и другими постановлениями «Законов Боргартинга». В перечне платежей за погребение, которые нужно было уплачивать приходскому священнику, указано, что за лендрмана, или его жену, или его детей следовало уплатить 12 локтей ткани, за человека из рода хольдов (hauldboren man), нужно давать 6 локтей ткани, за сына лейсинга — 4 локтя, за лейсинга — 3 локтя100, за вольноотпущенника (frialsgiavi) — 1!4 локтя, пенни — за раба...101 Точно также существовали разные по величине возмещения за женщин, принадлежавших к этим социальным категориям: 6 марок за жену хольда, 4 — за дочь лейсинга, 3 — за вольноотпущенницу из лейсингов и 12 эре за вольноотпущенницу (frialsgjafiiu)102.
В «Законах Эйдсиватинга» мы находим сходные предписания относительно погребений. В отличие от приведенного выше постановления «Законов Боргартинга» здесь упомянут не только сам лендрман, но и его дети и жена, их всех следовало погребать близ церкви. Далее идет речь о хольдах, затем о лейсингах, frialsgjafi и, наконец, о рабах и рабынях103. Плата за погребение и здесь варьировалась в соответствии со статусом покойного104. Отличие этого постановления от соответствующего предписания «Законов Боргартинга» состоит в том, что разница в платежах за погребение хольда и лендрмана здесь меньше. Несмотря на некоторую неясность этого текста, можно высказать предположение, что дети лендрманов пользовались здесь (подобно тому, как то было в Западной Норвегии) такими же правами, что и хольды.