Страница 149 из 158
Таким образом, понятие ценности было здесь наполнено магичес-ки-религиозным и этическим содержанием. Экономическая деятельность обставлялась ритуалами и окружалась мифами, образуя неразрывную составную часть социального общения17.
Имеют ли вышеприведенные наблюдения силу только применительно к туземным племенам, изучаемым культур-антропологами, или же могут быть распространены в какой-то мере и на интересующие нас варварские общества Европы эпохи раннего Средневековья? — Μ. Мосс убежден в последнем. Характерно, что свое исследование он открывает цитатой, взятой в «Речах Высокого» — одной из наиболее известных песен цикла «Старшей Эдды». Действительно, мы читаем в ней: «На дар ждут ответа» (145) и выше:
«Не знаю радушных и щедрых, что стали б дары отвергать;
ни таких, что, в ответ на подарок врученный, подарка б не приняли» (39).
И еще:
«Надобно в дружбе верным быть другу, одарять за подарки
(ос gialda giöf viö giöf...)» (42)1K.
Такого рода высказывания могли бы быть приняты за общие сентенции и афоризмы «житейской мудрости», каких немало в «Речах Высокого»19: афоризмы эти не следовало бы понимать в строго юридическом смысле, если бы аналогичные максимы не повторялись — уже в качестве правовых норм — в норвежских и шведских средневековых областных законах20. В норвежском судебнике Гулатинга принцип требования равноценной компенсации за полученный дар сформулирован следующим образом: «Каждый имеет право [отобрать] свой подарок (giöf), если он не был возмещен лучшим платежом: дар не считается возмещенным, если за него не дано равного»21. Понятие «laun» (от launa), употребляемое в норвежских и шведских законах, в исландских сагах и поэзии, означало «вознаграждение», «возмещение за дар». В формуле, которую должен был произносить отец при «введении в род» своего незаконнорожденного сына (т.е. при наделении его всеми правами наследника и члена семьи), в числе терминов, обозначающих права, приобретаемые этим усыновленным ættleiôingr’oM, приведены два аллитерированных термина: gjald ос giöf22. Дарение и возмещение за него («антидар») мыслятся здесь тесно связанными23. Соответствующие предписания Эсть-ётского и Вестьётского судебников Швеции (löna giæf, ællær gæf at lônæ), по мнению К. Амиры, находят параллель в лангобардском launegild24.
Здесь нельзя не упомянуть отмеченную лингвистами близость понятий «брать» и «давать» в индоевропейских языках. Слово «dö», по наблюдению Э. Бенвениста, первоначально могло приобретать либо значение «брать», либо значение «давать» в зависимости от грамматической конструкции, в которой оно употреблялось. Этот глагол означает лишь факт взятия, однако синтаксисом определялось, какой именно смысл имеется в виду: «брать» или «дать». Эти понятия были органически между собой связаны. Э. Бенвенист видит в этой близости полярных значений отражение принципа взаимности, проявлявшегося в обмене дарами, предоставлении гостеприимства, принесении присяг верности и в обмене услугами, и считает приведенный им лингвистический материал иллюстрацией к исследованию Μ. Мосса25. Расширяя круг примеров, данных Э. Бенвенистом, мы хотели бы указать на то, что и в древнескандинавском языке понятия «брать» и «давать» могли обозначаться одним глаголом «fá», причем значения и здесь дифференцировались как по контексту, так и грамматически26.
Очевидно, мы сталкиваемся здесь с явлением, имевшим широчайшее распространение у самых различных народов мира на соответствующей стадии их развития. Обмен дарами, услугами, пирами был существенным аспектом общественных связей в коллективах и социальных образованиях, строившихся на личностной основе.
О том, что правило обязательного возмещения дара действовало у скандинавов на практике и что люди в самом деле остерегались безвозмездно принимать чужое имущество, боясь оказаться в зависимости от дарителя, свидетельствуют исландские саги. Знатные лица, переселяясь в Исландию, отказывались принять участки земли от первопоселенцев, не расплатившись с ними. Так, первооткрыватель острова Ингольф Ар-нарсон предложил своей родственнице Стейнуд Старой одно из принадлежащих ему владений, но она сочла лучшим дать ему за землю расшитый плащ английского производства и пожелала, чтобы ее приобретение считалось покупкой, — «так ей казалось безопаснее в отношении расторжения [договора]»27. Многие переселенцы в Исландию предпочитали отнять землю силой, чем получить ее в дар от другого. Показателен мотив, которым руководствовался при этом переселенец Халькель. Прибыв в Исландию, он провел первую зиму у своего родственника Ке-тильбьярна. Тот предложил ему часть своей земли. Но «Халькелю показалось унизительным брать у него землю» (Hallkatli ķotti litilma
О случаях насильственного захвата земли в период, когда в Исландии было очень легко приобрести ее у первопоселенцев, «Книга о заселении Исландии» сообщает неоднократно29. Когда исландец Кьяртан Олафссон получил плащ с плеча норвежского конунга Олафа Трюггва-сона, спутники Кьяртана «не проявили радости по этому поводу. Они полагали, что Кьяртан таким образом кое в чем признал над собой власть конунга»30. После некоторых колебаний Кьяртан принял, по настоянию конунга, крещение, получил от него новое пурпурное одеяние, богато украшенный меч и стал его приближенным.
Вряд ли можно сомневаться в том, что в основе дарений у скандинавов лежали, по сути дела, те же самые представления, что и у туземцев, о которых пишет Μ. Мосс. Еще до него датский исследователь В. Гренбек рассматривая принцип возмещения дара у скандинавов языческой поры, высказал мысль, что, согласно тогдашним воззрениям, любой дар налагал на его получателя обязательства по отношению к подарившему. В основе благодарности принявшего дар лежало сознание, что через посредство полученного имущества он мог оказаться неразрывно связанным с дарителем. Но подобная связь не всегда желательна — она могла быть и унизительной для одаренного (это явствует и из приведенного выше материала), ибо в случае, если дарение не сопровождалось компенсацией, получивший его оказывался во власти давшего31.
Таким образом, дарение, требовавшее компенсации, и у скандинавов имело как юридическую, так и социально-этическую сторону, разграничение между которыми можно проводить лишь условно. Ведь и жертвы богам приносили, исходя из принципа «do ut des»32.
Сопричастность между дающим богатство и получающим его — один из ведущих мотивов поэзии скальдов, воспевавших щедрость конунгов и верность дружинников, которые служили им за розданное золото, оружие и другие ценности. Такое пожалование привязывало дружинника к господину нерасторжимыми узами и налагало на него обязанность соблюдать верность вплоть до самой смерти.
Здесь необходимо возвратиться к более раннему времени. Жажда серебра, столь сильная у скандинавов эпохи викингов, будет непонятна, если не принять в расчет их религиозных верований. Скандинавы познакомились с драгоценными металлами, когда еще не могли использовать их в качестве средств обмена: продукты на Севере либо обменивались непосредственно одни на другие, либо средствами обмена выступали скот, домотканое сукно — vaömal и другие изделия33. Долго благородные металлы и монеты применялись преимущественно в виде украшений. Но вместе с тем у скандинавов складывается взгляд на золото и серебро как на такой вид богатства, в котором материализуются счастье и благополучие человека и его семьи, рода. Тот, кто накопил много ценных металлов, по их представлениям, приобрел средство сохранения и приумножения удачи и счастья. При этом золото и серебро сами по себе, безотносительно к тому, в чьих руках они находятся, не содержат этих благ, — они становятся сопричастными свойствам человека, который ими владеет, как бы «впитывают» в себя благополучие их обладателя и его предков и удерживают эти качества до тех пор, пока богатства не утрачены их обладателями.