Страница 111 из 158
Наличие в среде бондов особой категории хольдов, которая до конца от них так и не обособилась, свидетельствует о том, что, хотя расслоение бондов и начинало перерастать в классовое деление (ибо трудно удержаться от предположения, что часть хольдов — зажиточных одальманов со временем сумела войти в состав господствующего класса, тогда как значительная масса бондов превратилась в лейлендингов), все же одно это внутреннее расслоение, по-видимому, само по себе не могло привести к победе классовой структуры, ибо процесс классообразова-ния должен был получить новый импульс со стороны возникшей в его ходе политической власти.
Отмеченная выше противоречивость социальной структуры Норвегии проявилась и в положении аристократии. Родовая знать как таковая нс могла удержать своего былого господствующего положения в складывавшемся классовом обществе, и если перспективой для одной ее части было уничтожение в борьбе против королевской власти, то другой удалось включиться в состав служилых людей государя. Обе эти возможности реализовались на протяжении всего изучаемого периода. Саги заполнены рассказами об острых конфликтах между родовитыми людьми и государями, опиравшимися на дружинников и иных приближенных. Огнем и мечом конунги выкорчевывали глубоко вросшие в социальный организм знатные роды. Тем не менее родовая аристократия в какой-то мере еще сохранялась. До тех пор пока не исчезли полностью старые источники ее материального могущества — рабовладение, пиратство, пока не были ликвидированы остатки язычества, самостоятельности органов местного самоуправления, в которых она играла ведущую роль, родовая знать имела силы сопротивляться королевской власти и поддерживавшим ее новым социальным группам. По свидетельству саг, наиболее драматичные конфликты между отдельными ее крупными представителями и носителями государственного верховенства наблюдались в XI и XII вв.
Приходится констатировать одновременно и далеко зашедшее разложение дофеодального строя и незавершенность этого процесса. Иначе говоря, мы должны отметить чрезвычайную медленность и неполноту перестройки норвежского общества, отсутствие в Норвегии того бурного и относительно быстрого формирования феодализма, какое имело место у франков и в некоторых других странах Европы в раннее Средневековье. Здесь переход от доклассового общества к феодальному в силу своей замедленности имел характер более постепенный, что, однако, не делало этот процесс менее богатым катаклизмами. Напротив, долго сохранявшееся в Норвегии свободное крестьянство оказалось способным сопротивляться натиску феодальных сил в большей мере, чем крестьянство многих иных стран Европы того времени.
Примечания
1 G. 3-11, 19-24, 27, 28, 30. 31, 32, 37, 54, 55.
2 См. Введение.
? Dahl О. Norsk historieforskning i 19. og 20 ârhundrc. Oslo, 1959, s. 204, 236, 241.
4 Sandvik G. Hovding og konge i Heimskringla. Oslo, 1955, s. 54, 99.
5 О возможностях применения ретроспективного метода исследования социально-экономических отношений в средневековой Норвегии см.: Hohnsen A. Nye meioder i
6 Авторы королевских саг располагали в качестве источников, наряду с песнями скальдов, и прозаическими произведениями (см. Beyschlag S. Möglichkeiten mündlicher Überlieferung in der Königssaga. — «Arkiv för nordisk filologi». 68, bd., 1958, s. 109-137).
7 Storm G. Norske Historicskrivere paa Kong Sverres Tid. — «Aarboger for nordisk Oldkyn-dighed og Historie». Kobenhavn, 1871; idem. Snorre Sturlassöns Historieskrivning, en kritisk Undersögclse. Kjöbenhavn, 1873; Schreiner J. Tradisjon og saga om Olav den heilige. — «Skrifler utg. av Det Norske Videnskaps — Akademi i Oslo» IĪ. Hist-filos. Klasse, 1926, № 1, Oslo, 1926.
x Напомню, что «Сага о Сверрире» начинает повествование с 1177 г., все «королевские саги» о предшествующем времени были написаны позднее «Саги о Сверрире» и заканчивают изложение 1177 г. или более ранней датой (см. Введение).
9 Против гиперкритического отношения к исландским сагам как источникам по истории права протестует Б. Рефельдт (Rehfeldt В. Saga und Lagsaga. — ZSSR. Germ. Abt., 72. Bd., 1955, S. 42, 45. 54).
l" «В древнескандинавскую эпоху bóndi - скорее правовое понятие, нежели обозначение профессии» (Reallcxikon der Germanischen Altertumskunde, 2. Aufl., Bd. 2, S. 100). Cp. Wort und Begriff «Bauer», hg. von Wenskus R., Jankuhn H. und Grinda K. Göttingen, 1975, S. 58, 64 ff., 72.
11 G. 6.
12 См. выше, c. 99.
17 В. I, 5.
14 F. IV, 44. Более того, постановление предусматривало, что в случае гибели этого хозяйства виновные в ослеплении должны были вторично предоставить пострадавшему такое же количество домашних животных и рабов, и так же в третий раз.
15 F. V. 14. Ср. F. XIII, 21.
F. II, 27. Ср. 0.2: «Если кто-либо убьет домашних животных, принадлежащих другому человеку, даже если он убьет не более одной коровы, но тем самым будет умерщвлен весь его скот — все люди, виновные в содеянном, лишатся права на получение возмещения...»
17 F. И, 20.
|к G. 115. Полмарки - это цена примерно двух коров; корова в Вестланде, по оценке «Законов Гулатинга», стоила 2-2,5 эре (эре - */s марки). См. G. 218, 219, 223, 303.
19 См. Гуревич А.Я. Норвежские лейлендинги в X—XII вв. — «Скандинавский сборник», ѴИ. Таллин, 1963, с. 13, 24.
20 В суде от ответчика требовалось предоставление залога в размере 3 марок. В счет их мог быть дан скот. В «Законах Гулатинга» сказано: «...но если он [ответчик] не имеет скота стоимостью в 3 марки, пусть за него предоставит залог кто-либо, владеющий скотом стоимостью в 3 марки» (G. 102. Ср. G. 32, 109; Е. 1, 37, 45).
21 F. Indi, 20.
22 В Швеции того же времени люди, имевшие земли и имущества менее, чем на 3 марки, считались бродягами (lôskæ mæn) и подвергались принуждению к труду. Только земельные собственники с бульшим достоянием допускались в число полноправных участников тинга. Принудительный труд для малоимущих и неимущих людей служил средством обеспечения рабочей силой зажиточных одальбондов и крупных собственников в период, когда исчезало рабство, а также являлся мерою искоренения бродяжничества (Beauchet L. Histoire de la propriété foncière en Suède, p. 169—180. Cp. The Cambridge Economie History of Europe, vol. 1, Cambridge, 1942, p. 487).
23 E. 1, 12; B. 1, 5, 14.
24 F. IV, 5; cp. F. XV, 15, 16.
25 G. 70. Характеризуя войско противников конунга Олава Харальдссона, выступившее из Трандхейма, Снорри отмечает его пестроту: «В него входили многие лендрманы и большое число крупных бондов, но главную его массу составляли мелкие земледельцы и работники» (en [ю var liitt allr mugr, er varu ßorparar ok verkme
26 F. Xlll, 2.
27 G. 296.
28 F. II, 7. Cp. G. 290.
29 F. 1, 4. В XI в. положение еще было, по-видимому, иным: во всяком случае, в Morkinski
30 G. 131.
31 F. 11, 33. Ср. B. 1, 12. В сагах иногда термин «бонд» фигурирует в качестве синонима богатого человека. Так, в «Саге об Олаве Трюггвасоне» монаха Одда в рассказе о хороших рыбных ловлях в Халогаланде в одной рукописи сказано, что это давало существенную поддержку «как богатым, так и бедным» (rikra ok urikra), а в другой рукописи та же мысль передана иначе: «как малоимущим людям, так и бондам» (bæôi fatokum mo
32 F. il, 18; X, 9, 10; XIII, 2 и др.