Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 48 из 130

Энн пребывала в безутешном отчаянии целую неделю. За все это время она ни разу не вышла из дому и каждый день мыла голову. Из всех посторонних в роковую тайну была посвящена только Диана, поклявшаяся никому ее не разглашать и, можно об этом сообщить заранее, сдержавшая свое слово. В конце недели Марилла решительно сказала:

— Ничего у тебя не получится, Энн. Такой прочной краски свет не видывал. Придется тебя остричь — в таком виде, как сейчас, из дому не выйдешь.

У Энн задрожали губы, но она понимала, что Марилла права, и с горестным вздохом отправилась за ножницами.

— Остриги меня, Марилла, и дело с концом. У меня просто сердце разрывается. Это так неромантично. В книгах девушек стригут, потому что они тяжело больны, или они продают свои волосы, чтобы найти деньги на какое-то доброе дело. Для этого и мне не жалко было бы расстаться с волосами. Но чем можно утешиться, если тебя остригли наголо, потому что ты выкрасила волосы в жуткий зеленый цвет? Я буду плакать все время, пока ты меня будешь стричь, Марилла. Надеюсь, это тебе не помешает. Какая меня постигла трагедия!

И Энн действительно заплакала, а после, когда она пошла к себе наверх и взглянула в зеркало, у нее от отчаяния окаменело сердце. Марилле пришлось остричь ее очень коротко, и внешность Энн от этого, мягко говоря, не выиграла. Девочка повернула зеркало к стене.

— Я ни разу на себя не взгляну, пока не отрастут волосы! — поклялась она.

Но потом вдруг передумала и повернула зеркало обратно.

— Нет, буду глядеть. Это получится своего рода епитимья. Каждый раз, заходя в комнату, я буду видеть, как я себя изуродовала. И даже не стану воображать, что ничего подобного не произошло. Вот уж никогда не думала, что дорожу своими волосами. А оказывается, я ими дорожила, пусть они и рыжие. Они все-таки были пышные, длинные и волнистые. Наверное, теперь надо ждать чего-нибудь плохого с моим носом.

В следующий понедельник Энн пошла в школу. Ее остриженная голова произвела сенсацию, но, к ее облегчению, никто не догадался, почему ей пришлось остричься, даже Джози Пайн, которая, однако, не преминула сообщить, что она похожа на огородное пугало.

— И я ей даже ничего не ответила, — рассказывала Энн вечером Марилле, которая отдыхала на диване после приступа мигрени, — потому что считаю, что это мне тоже послано в наказание и его нужно покорно нести. Знаешь, Марилла, как это неприятно, когда тебе говорят, что ты похожа на пугало! Мне ужасно хотелось тоже сказать ей что-нибудь обидное. Но я сдержалась. Я бросила на нее презрительный взгляд, а потом простила. Когда прощаешь, чувствуешь себя очень добродетельной, правда? Я собираюсь употребить все силы на то, чтобы быть добродетельной, и больше никогда не буду мечтать о том, чтобы стать красивой. Конечно, быть добродетельной лучше. Я это твердо знаю, но иногда так трудно поверить даже в то, что твердо знаешь. Я очень хочу стать такой же, как ты, Марилла, и мисс Стэси, и миссис Аллан, и еще я хочу, чтобы ты мной гордилась. Диана говорит, что когда мои волосы немного подрастут, их можно будет перевязывать черной бархатной ленточкой с бантиком сбоку. Она считает, что мне это пойдет… Я не очень много болтаю, Марилла? У тебя от меня еще не разболелась голова?

— Голова почти прошла. Вот после обеда болела ужасно. Эта мигрень совсем меня замучила, и приступы делаются все чаще. Придется сходить к доктору. А твоя болтовня — да нет, от нее у меня голова не болит. Я к ней как-то привыкла.

Не могла же она в самом деле признать, что болтовня Энн ее забавляет.



Глава двадцать шестая ЛИЛЕЙНАЯ ДЕВА И ЕЕ СПАСИТЕЛЬ

— Конечно, тебе надо быть Элейн, Энн, — сказала Диана. — У меня просто смелости не хватит пуститься вниз по течению на плоскодонке.

— И у меня тоже, — добавила Руби Джиллис. — Я согласна плавать на ней вдвоем или втроем, и сидя. Но лечь на дно и притвориться мертвой — нет, этого я не могу. Я умру от страха.

— Конечно, это очень романтично, — признала Джейн Эндрюс. — Но я просто не смогу лежать не шевелясь. Я буду все время подскакивать, чтобы посмотреть, где я и не занесло ли меня слишком далеко. И получится уже совсем не то, Энн.

— Но мои рыжие волосы Элейн тоже не подходят. Я не боюсь плыть по течению, притворяясь мертвой, и мне ужасно хочется изображать Элейн. Но куда мне, с рыжими-то волосами? Элейн должна изображать Руби — у нее такое нежное личико и такие чудесные белокурые волосы. Помните, как у Теннисона: «Золотистые кудри рассыпались по плечам»? Элейн была Лилейная дева. Рыжая девочка не может быть Лилейной девой.

— Ну, предположим, цвет лица у тебя не хуже, чем у Руби, — убеждала ее Диана, — а волосы, после того как ты постриглась, стали гораздо темнее.

— Ты и правда так думаешь? — воскликнула Энн, вспыхнув от радости. — Ты знаешь, мне иногда тоже так казалось, но я не смела никого спросить: боялась услышать, что какими они были — такими и остались. Как ты думаешь, Диана, их теперь можно назвать каштановыми?

— Конечно, можно, и они очень даже красивые, — ответила Диана, любуясь короткими шелковистыми кудряшками на голове Энн, перехваченными черной бархатной ленточкой с бантиком.

Девочки стояли на берегу пруда, где в воду вдавался небольшой, поросший березами мысок. На конце его находились маленькие деревянные мостки, к которым причаливали рыбаки и охотники на уток. Позади возвышался холм, на котором располагалась ферма Барри. Руби и Джейн пришли после обеда к Диане, и Энн тоже присоединилась к ним, чтобы во что-нибудь поиграть.

В это лето Энн с Дианой проводили почти все свободное время на пруду. Их шалаш в роще перестал существовать — весной мистер Блэр безжалостно срубил рощицу, примыкавшую к его выгону, где Энн с Дианой провели столько счастливых часов. Энн просидела добрый час среди пеньков, горько оплакивая потаенное место игр, не забывая при этом, что, очевидно, представляет собой весьма романтическое зрелище. Однако она быстро утешилась. В конце концов, как сказала Диана, им уже пошел четырнадцатый год и детские игры пора бросать. А на пруду можно найти массу гораздо более увлекательных занятий. Они ловили форель с мостика, научились грести и плавали на маленькой плоскодонке, которую мистер Барри держал для охоты на уток.