Страница 88 из 93
Ма"элКот произносит: - Меч Мужа.
- Чертовски верно.
- Чистое истребление. Вечное истребление.
Он дергает плечом. - За всю жизнь не помню случая, чтобы мне удавалось исправить содеянное.
- Власть карать богов... - бормочет Делианн и тоже пожимает плечами. - Мне нравится.
Дункан трясет головой. - Мне это кажется жизнью во мраке.
- Постараюсь справиться. Еще одно. Когда мы с Ангвассой мгновенно сгорим - или еще что - воссоединив Силы в Пурификапексе... ну, слушайте, я намерен вложить нас в Привратника, и кое-что Его в нас. Так Делианн объединялся с рекой. Слушайте дальше. Я сражался плечом к плечу с Ангвассой и ценю ее. Потому что она героиня. Настоящая героиня, имеющая силы для великих дел, живущая ради людей. Защищающая людей от того, от чего мы сами не найдем защиты. Итак, если нам понадобится героиня, Привратник сможет ее сделать. Пока Он на страже, новая Ангвасса Хлейлок, блестя фирменным клеймом, сможет выйти из любого дила. В любом мире.
- Неистощимый запас героинь, - бормочет Дункан. - И как ты это устроишь?
- Были переговоры. Чтобы получить, ты всегда отдаешь.
- И что ты отдал?
Кейн пожимает плечами. - Мою отставку.
- Прости?
- Я продал душу Пиришанте.
- Свою душу?
- Или что там есть. Слушай, Сила Пиришанте была Связана, чтобы держать крышку над богами человечества. Вот единственная причина ее бытия. Но она не справлялась - мы находили способы трахать этот мир - так что она решила, что было бы лучше найти кого-то, кто не побоится встать на дыбы и схватить бога за яйца.
- Метафорически.
- Думаешь? Спроси Ма'элКота.
Дункан щурится. - И в обмен на вечную героиню...
- Она получает монстра в соседнем квартале.
- Единственная причина, по которой Аттикус имеет роскошь быть цивилизованным, - бормочет Дункан, - монстр, что охраняет его тылы.
- Похоже, ты цитируешь кого-то шибко умного.
- Ты меня пугаешь, Кейн.
- Так и должно. - Он глядит на всех. - Я должен пугать каждого из вас.
- Кроме меня, - вставляет лошадиная ведьма.
- Кроме тебя. Всех, кроме тебя.
- Мне нравится. Я делаюсь чем-то особенным.
- За минуту до того, как быть убитым, Пуртин Хлейлок сказал мне: "Страх Божий есть начало мудрости". Думаю, он ошибался. Думаю, чем сильнее мы страшимся Бога, тем ужаснее Он становится. Бойся Его гнева, и Он начнет швырять молнии и устраивать землетрясения. Бойся Его кары, и он устроит тебе вечное осуждение. Люди должны узнать, что им не следует бояться. Это Бог должен бояться.
Лошадиная ведьма дружески улыбается. - Для Бога страх пред Кейном есть начало мудрости.
Кейн посылает ей яростную ухмылку. - Пусть кто-нибудь запишет.
Дункан хмурится, глядя на нее. - Кейн тебя не страшит?
- Конечно, страшит. Кейн - монстр, которого другие монстры видят в кошмарах.
- Но тогда...
- Мы не используем его имя, - говорит она. - Назови монстра по имени, и он вспомнит, где ты спишь.
- Именно, - вмешивается Кейн. - Когда всякий мудак понимает, что нужно проверить толчок и заглянуть под кровать, прежде чем гасить свет - множество потенциальных проблем решается само собой.
- Последствия.
- Поверь.
- А Привратник...
- Сможет выбросить Кейна из любого дила. Как Ангвассу. Где угодно и когда угодно, если решит, что кому-то нужна помощь.
- Ты даешь Привратнику изрядный объем опасной власти.
- Потому и выбрал того, кому доверяю.
- И кто это... - Дункан говорит и понимает, что все смотрят на него. - О нет... да ладно, ты ведь не станешь...
- Миру нужен ты, Дункан. Ты нужен мне.
- Но я последний из людей, желающих...
- Знаю. "Доверить власть можно лишь тому, кто власти не желает". Постой, кто это сказал?
- Но ты... ты не можешь просить...
- Ты был здесь. Ты видел. Ты познал, что нужда велика. Иисусе Христе, Дункан, кому бы доверился ты?
- Ну... ну, я...
- Я позволю называть себя Хэри.
- Что? Правда? - Он хмурился, недолго. - А ты будешь звать меня папой?
Кейн улыбается. - Уже торгуемся?
- Просто... не знаю. Так много всего, что во мне следовало бы изменить. Что я должен бы изменить.
- Я уже говорил, что нам не следовало бы. Нам следует. Но здесь и сейчас у нас появился шанс слить существующее и возможное.
- Не бойся, - произносит лошадиная ведьма столь тихо, что он едва ли слышит ее. - Будь самим собой.
- Что, если, - произносит Кейн медленно, почти торжественно, - самое дурное совершил уже не ты?
- Что?
- Что, если. Ты ведь не помнишь, как забил маму до смерти?
- Я помню много других побоев.
- И я. Но что, если. Что, если это был не ты?
- Что это значит?
- Что, если ее задушили в переулке? Ее задавил автомобиль какого-нибудь бизнесмена? - Он садится на корточки рядом. - Что, если она не умерла?
Дункан не может дышать. - Ты... - каркает он. - Что ты сказал?
- Старикан в той клинике, тот, что был похож на меня. Что он там делал? Что было в костыле, который он принес?
- Ну... не знаю...
- Подумай. Что, если кто-то Исцелил ее в тот полдень? Забрал с собой? - Он понижает голос, шепча: - Что, если она сидит в той юрте, ожидая, решишься ли ты испытать шанс?
- Она? - Слова вылезают из пересохшего горла так тяжело, что он ощущает вкус крови. - Она там?
- Возможно.
- Возможно?!
- Единственный способ узнать - сказать "да".
- Да.
- Вот именно. Просто "да". Короткое слово.
- Нет, ты не понял. Это было да. Да.
Кейн встает. - Ну, всё хорошо. Иди и посмотри.
Меч пропал. Дункан свободен. Нет даже дырки в серапе. Он озирается, полуоглушенный и недоумевающий.
Кейн пожимает плечами: - Я же сказал: метафора.
- Ты был Мечом.
- Ага. И ты вытянул меня из камня. Добро пожаловать в свое королевство.
- Мое..?
- Чье же еще? - отвечает Кейн. - Думаю, мы можем назвать его Вратами Дункана.
- Если только я сейчас не уничтожил вселенную.
- Ага. Но беспокоиться слишком поздно.
На груди Дункана лежит венок из диких цветов. Он прижимает его, встает, протягивает лошадиной ведьме.
- Бери с собой, - говорит лошадиная ведьма с легчайшим намеком на улыбку. - Девчонки любят, когда им приносят цветы.
Самый счастливый из бесконечно возможных концов:
Расшевели медведя
"Решив потыкать шестом в медвежью берлогу, помни: медведь вряд ли сочтет это веселой игрой".
Об этом я размышлял, в общих чертах, достаточно давно. Прежде чем был похищен рыцарями Хрила. Прежде дня Успения. Прежде "Любви Пеллес Рил". Если нужно выбрать точный момент, когда мысль впервые мелькнула в уме - то конец "Слуги Империи", на платформе с Шенной, когда экстренный перенос Коллберга забирал нас на земную сторону, спасая мне жизнь. На коленях у меня еще лежала голова Тоа-Фелатона, тщеславного и малость туповатого старика, убитого мной за то преступление, что он принимал дурные советы. Я был готов потерять сознание от потери крови, несколько минут назад получил самую скверную рану за всю карьеру... но даже когда ночь окутывала вселенную вокруг меня, я видел взгляд Шенны.
Вижу до сих пор.
У нас было много проблем, у меня и Шенны. Почти все нами же и были созданы. Мы никогда не были счастливы вместе. Никогда. Ни при первой встрече. Ни после свадьбы. Ни даже когда я похитил бога и поджег пламя гражданской войны, искалечился, спасая ее. Она любила парня, который, казалось ей, живет внутри Кейна - грустную страдающую душу, выковавшую маску чудовища, чтобы защититься от унылой реальности Земли.
А я? Я отчаянно старался доказать, что она права.
Изображать, будто достойный парень прячется где-то в окрестностях моего сердца: вот представление, с которым я почти свыкся. Я мало любил себя в те дни.