Страница 84 из 93
Он кивнул и начал вставать, но тяжесть на сердце заставила застыть на одном колене. - Давно ли я здесь?
- С тех пор, как пришел.
- Нет... я о том... кажется, долго. Или недолго. И свет почему-то не меняется...
- За то и люблю ущелья, - отозвалась она. - Темнота кажется вечной. И заря.
Он кивнул. - Дела длятся так долго, как длятся. Не кончаются, пока не кончатся. Лошадиное время.
Голубиный глаз сверкнул. - Мне лучше нравится образ яблока.
- Полагаю, и мне. - Он снова попытался встать, и снова тяжесть превысила силы. - Кажется, я проделал очень долгий путь. Реально долгий.
- Думаю, три или четыре дня. Или шел очень быстро.
- Не, я о том... Скорее двадцать четыре года. Больше. Всю жизнь.
- Давно ли я точна, а ты полон метафор? Разве не должно быть наоборот?
- Вот, дразнишь.
- Чуть-чуть. - Она нежно улыбнулась. - И саму себя.
Через некое время он зашевелился, чтобы заговорить.
- Хочу только... - Он потряс головой. - Хотелось бы встретить тебя давным-давно. И всё было бы иначе.
- Мы встретились давным-давно. И все стало иначе.
- Я не о том.
- Но так и было. Просто ты еще не знаешь.
Казалось, ему больно. - Не надо так, ха? Хватит гномьих эпиграмм.
- Гномьих эпиграмм! - Она восторженно засмеялась. - О, мне нравится.
- Стоп. Хватит игр, ладно? Это серьезно.
- Подойдешь к этому серьезно и решительно - и оно сожрет тебя заживо. Навеки. И зубы будут плохо заточены.
- О чем ты, ради пекла?
- В мир были выпущены силы, сделавшие грядущее безумнее кошмара лунатика, и прошлое стало слабее слов, которые ты мог бы написать на речной глади.
- Гм, на самом... - Он хмурился. - Да, так и есть. Как ты узнала?
- Во многом я подобна обычной женщине, - ответила она. - А во многом я подобна лошади. Лошади не забывают. Не умеют. Научи погодка трюку, и через сорок лет старый мерин исполнит трюк без напоминания. Каждая улыбка, каждая гримаса. Каждая ласка. Каждый шлепок. Каждая порка. Всегда с ними. Всегда. Вот какова я. Я помню. Помню даже лучше лошадей. Помню вещи, которые не случились.
- Помнишь..?
- Прошлое подвижно. В наши дни нет ничего несомненного. Все может измениться. Сам этот миг может испариться росой на полуденном солнце. Но я помню, что потеряно, когда изменился мир.
- Это же... гм, интересная сила.
- Не сила. Лишь память. Я говорю затем, чтобы ты понял: некоторые вещи не меняются.
- Правда? - Чем больше он думал, тем значительнее это звучало. - Ведь ты жила...
- Почти вечно, - сказала она легко. - Я бывала в интересных местах и видела необычайные вещи. Видела события малые и великие. Некоторые еще реальны.
- Догадываюсь, я должен узнать о еще реальных.
- Многое из неизменного не имеет значения; для большого мира они так мелки, что никакой бог не потрудится их менять. Есть и другие, стоящие столь наособицу, что я считаю их неизменными.
- Расскажи.
- Я видела человекобога с мечом, отсекающего руку богочеловека. Я видела человекобога с мечом, загоняющего тысячу тысяч богов в трещину вселенной. Видела, как человек бросается на меч, чтобы сразить дражайшего врага и спасти горчайшую любовь. Видела меч, сражающий богиню, пресуществляющий бога, дарующий виновному миру империю бессмертного правосудия.
- Гм... - Он нахмурился, сглотнул, закашлялся. И начал снова: - Я был при паре этих событий.
- Я видела тебя.
- А я тебя не заметил.
- Ты казался немного рассеянным.
- Но мы... неужели я встречал тебя прежде... стой. Не встречал ли я ту, что была не тобой? Какую-то, ту, что не была лошадиной ведьмой?
- Зачем? - Что-то мрачное и осторожное в ее тоне заставило его повернуться. Она отстранилась от огня, сумрак сгустился, поглотив лицо. - Что ответ может значить для тебя?
- Женщину в Фелтейне. Рабыню в поместье. Она погибла на пожаре.
- Этого не случилось. Ты не встречал ее.
- Знаю. Но прошу. Ты помнишь?
- Да.
- Расскажи про нее.
- Я не хотела бы.
Он кивнул. - Не стану заставлять.
- Это темная сказка, - ответила она. - Опасная дорога, на которой можно повстречать нечто нежеланное.
- Как любая дорога.
Она вздохнула. - Да.
- Не могу представить себя на безопасной дороге.
Она продолжала: - Ее нет, и никто не помнит ее, кроме меня. Рассказ возьмет эту женщину и вставит в историю. В ней было больше, чем можно рассказать. Много больше. Она заслужила истории лучше, чем смогу сплести я.
- Как и большинство людей. Начни с имени.
- У рабов нет имен. Ее звали тем словом, которое в тот день приходило на ум хозяину.
- Ох. Такого рода история.
- О рабстве, да. Но прежде всего о насилии.
Он опустил глаза. Насилие - тяжелое слово. Труднее любых, ему известных. И опаснее. Тошнотно заворочались кишки, протестуя, требуя от головы отказа.
Может, если он будет сидеть, уперев взгляд в землю, ему удастся выдержать до конца.
- Нет, - сказала она. - Тебе не позволяется отводить глаза. Не от этой истории. Если хочешь узнать, смотри истине в лицо.
- Сам не знаю.
- Что ж, мне грустно.
- Как и мне. - Он вздернул голову и заставил себя смотреть в далекий блеск глаз, в тень ее лица. - Когда будешь готова.
- Тогда слушай. Вот ее история. Единственная, которая у нее есть.
Первый ее хозяин был ей отцом, или купил ее из семьи, или украл. Мог и найти в лесу: в ее родной стране для нищих семейств было обычным делом бросить в чаще ребенка, которого не могли прокормить. Тут не все известно. Известно лишь, что первым ее воспоминанием было изнасилование.
- Иисусе.
- Это имя или проклятие?
- Так и эдак.
Она кивнула. - Хорошо.
Через миг она продолжила.
- Известно, что тот человек пользовался ей, как можно пользоваться носовым платком: хватал при каждой минутной похоти. Когда получалось, она убегала. Когда ее ловили, секли.
Едва она подросла и взор хозяина привлекли детки поменьше, он продал ее в публичный дом. Поскольку она была еще юна и стройна, ее научили торговать невинностью. Не настоящей, но той, от которой распаляются похотливые самцы - девством, за которое люди готовы были щедро заплатить. Она расставалась с невинностью по десять раз на дню. Годы.
Повзрослев, она из девственницы стала молодой женой, чьего мужа забрали на войну - подходящая всегда находилась - и которая вынуждена торговать телом, чтобы оплатить пахотную землю, прокормить сына или дочку, или уже двоих детей. За соответствующую цену клиенту могли предоставить также ее детишек.
Ей никогда не перепадало тех денег, разумеется. Как и десяткам девочек, которые были ей дочерями, и мальчикам, которые были ее сыновьями. Наградой за труды им служила скудная пища и еще более скудный отдых перед следующим днем. У нее не было друзей. Мало кто из детишек выживал больше нескольких месяцев. Мало кто из рабынь выживал больше года.
Ее лицо выражало бесстрастие, но смотреть ей в лицо было больно. - И как ты... она - пережила это? Как такое возможно?
- Не всё можно знать, - сурово отвечала ведьма. - В детстве она спасалась припадками воображения, сплетала бесконечные романтические грезы о других жизнях - приключения и драмы, экзотические места и странные твари... Но прежде всего она грезила, что мечты стали реальной жизнью, а реальная жизнь - это лишь кошмарный сон. Когда фантазии уже не удавалось поддерживать, она вообразила иную жизнь, в которой была порочной. Ужасающе порочной. Воплощением злых сил. Это превращало жизнь из бессмысленного ужаса в тяжкое, но справедливое наказание за грехи, которых она не помнила и даже не могла представить.
Такие картины пришли к ней после одной из попыток бегства, лет в девять. Она добралась до храма местной богини урожая, бросилась к стопам жриц, моля о спасении. Рассказала им о свой жизни и попросила позволения мести полы, отмывать кухни, делать что угодно, чтобы избавиться от насилия и кнута. Жрицы взяли ее, вымыли, накормили и переодели; а потом вернули хозяину.