Доверие

Бросив в миску паштета из банки, Лука оборачивается к коридору. Тот определенно пуст, как и квартира. Вот только Луке продолжает казаться, будто там кто-то есть. Кто-то, кто хоть и не угрожающе, но всё же смотрит на него прямо сейчас.

— Бред, — обрывает он себя, прекрасно понимая, если бы там кто-то был, то Тишка не стал бы так спокойно есть.

Пересилив себя, Лука отворачивается к примостившемуся в углу у окна холодильнику. Ему тоже хочется есть.

Глава 2

Меньше чем через неделю Луку наконец-то оставляют в покое: то ли найдя более интересное занятие, то ли попросту устав от односложных ответов. Выяснять, что из этого ближе к правде он всё равно не собирается.

Откинувшись на спинку стула, Лука наблюдает через полуопущенные веки за прибывающим народом. Прикидывает, все ли сегодня соберутся или кто-то так и продолжит прогуливать, мешая ему наконец-то спокойно заняться делом.

— Так это ты тут новенький? — раздаётся ехидно-едкое сбоку.

Лука смаргивает, оборачиваясь. Он не узнаёт говорящего по голосу, поэтому ничуть не удивляется, видя перед собой незнакомца. Видимо одного из тех, кто решил забить на первые дни учёбы и появиться только сейчас.

Высокий, тощий как палка, с острыми чертами лица и густо мелированной, забранной вместе с остальными волосами в хвост чёлкой.

«Цапля та ещё» — возникает сравнение прежде, чем Лука успевает ответить:

— Да.

Оседлав стул передней парты Цапля, чуть склонив голову, растягивает губы в не особо приятной улыбке.

— И как тебе рассадник добра и справедливости?

«Добра и справедливости? — мысленно переспрашивает Лука, чуть выгнув бровь, когда Цапля шугает попытавшегося было вернуть себе законное место и, судя по всему, подготовиться к уроку одноклассника: мелкого, для своего возраста, щуплого парня. — А они есть?»

И видимо Цапля что-то читает по его лицу, потому как улыбается ещё более гадостно-радостно.

— Да-да, ты не думай. Мы тут все добры и справедливы. К тем, кто соблюдает правила.

— И какие же?

— Любить, чтить, уважать и слушаться одного паяца, — не дав Цапле раскрыть рта для ответа, сообщает подошедшая Алиса, бросая рюкзак на парту. — Что на самом деле совершенно не обязательно, ибо он не пуп земли, не учитель и даже не староста. Ты что-то хотел?

— Злая ты, Серова. Вот поэтому парни тебя и обходят десятой дорогой.

— Да хоть одиннадцатой. Тебе то что?

Вытряхнув на стол канцелярку с учебником, Алиса приземляется на соседний с Лукой стул.

— А пару лет назад была такой милой девочкой, — нараспев напоминает Цапля, поднимаясь за мгновение до того, как, едва не оглушая, начинает звенеть звонок. Алиса рядом от этого звука даже уши пальцами затыкает.

— Пару лет назад я ещё не была знакома с тобой, — ворчит она вслед, поднимаясь, как только входит учитель.

От темы урока Лука отвлекается почти в самом начале, решив, что сориентируется потом по домашнему заданию. На переменах весь класс поймать нереально, а задание надо выполнять. Тем более что Лука и так непозволительно долго с ним тянул. Вряд ли ему дадут ещё больше времени.

Урок литературы кажется самым подходящим. Учитель что-то бубнить в фоновом режиме. Кажется, рассказывает о ком то из писателей, книгу которого им вот-вот предстоит начать читать или надо было прочитать на каникулах. Он точно не понял. Потому как вылавливает только отдельные слова учителя, скорее опираясь на интонацию, чем сплетая их в предложения, чтобы успеть вовремя отреагировать, когда монотонность сменится вопросом или раздражением.

«Первым делом работа, уроки потом» — провернув ручку в пальцах, Лука на мгновение прикрывает глаза, сосредотачиваясь, а когда открывает, то всё вокруг уже выцветает, теряя яркость. Мир раскрашивается во все оттенки серого: от слишком светлого, граничащего с туманно-белым, до густо-тёмного, вплоть до черноты. Правда такие контрасты здесь скорее исключение, чем правило.

Странная, почти бесполезная способность, ставшая привычной за последние годы, несмотря на то, что он ей не так уж и часто пользовался.

Собственные руки, невзирая на общую серость, не кажутся размытыми. Только какими-то полупрозрачными, как всегда. Маленькими искрами то тут, то там перемигиваются золотистые огоньки, словно говоря о том, что он всё делает правильно. Этакий индикатор собственных сил.

Вот, совсем рядом, на размытом сером пятне, обозначившем парту, яркими разводами остаётся чей-то отпечаток. Золотистый, как и искры на руках, наверняка его собственный.

Лука улыбается краешком губ, поднимая взгляд выше. Звуки в таком режиме скрадываются: становятся глуше и ещё больше отступают на второй план. Сейчас, даже пожелай, не поймёшь, что говорит учитель. Да и выглядит он… серое размытое пятно. Капля краски упавшая на влажную бумагу.

Первый ряд — пусто.

Серые, безликие человеческие фигуры. Кто-то проступает чётче, кто-то так же размыт, как учитель. И ни единой искры.

Второй ряд…

Лука хмурится, останавливаясь взглядом на одной из фигур. Здесь тоже нет никаких искр. Просто слишком чёткие контуры, резкие штрихи. Словно кто-то нарисовал его чёрной тушью на белой плотной бумаге. Ярко. Контрастно. И совершенно непривычно.

Ещё ни разу Лука не видел такой чёткости в этой размытой серости.

Он едва не закрывает глаза, чтобы вернуть зрение в норму и взглянуть, кому принадлежит этот чёткий силуэт, потому как лица из-за ракурса совершенно не видно. Останавливается в последний момент, не позволяя пойти на поводу у собственных желаний и любопытства. Потом. У него ещё будет время.

Новый ряд.

У окна всё так же серо.

Тусклый мир за пределами кабинета почти не прорисован: не закрашенный квадрат окна и чужое присутствие обозначенное парой небрежных мазков кисти.

Дальше по ряду тоже ничего существенного. Одни пустышки.

Хоть Лука и смотрит краем глаза, чтобы слишком сильно не вертеться, привлекая к себе ненужное сейчас внимание, но там нет ни намёка на искру или ту чёткость, что он увидел совсем недавно. Тускло. Не интересно. Пусто.

«Полтора ряда» — напоминает себе Лука, оборачиваясь в другую сторону, и заворожено замирает.

Совсем рядом, как он только мог не заметить в самом начале, словно подхваченные ветром, танцуют рыжие искры. Раньше он видел нечто подобное, но тогда это походило скорее на костёр. Что вполне неплохо передавало суть чужих способностей.

Более пристальный, но всё такой же осторожный взгляд на соседку по парте доказывает — ему не чудится.

Довольно чёткий, но не контрастный профиль вслушивающейся в слова учителя Алисы насыщен рыжими искрами. Яркий, завораживающий водоворот листопада.

Щипок за бедро оказывается неожиданным. Лука тут же выпадает в реальность, возвращаясь к привычным краскам и звукам, и замирает от недовольного шипения:

— Ты чего пялишься? У меня рога что ли выросли? Учителя лучше слушай!

— Прости, задумался.

Почти честно. Почти не ложь.

Лука щёлкает ручкой, отвлекаясь на учителя и ставя себе зарубку на память: присмотреться к Алисе, а ещё…

Взгляд тут же скользит в сторону той самой, контрастно-чёткой фигуры чуть впереди. Тёмно-русый затылок, прямая спина обтянутая серым джемпером. Мгновение и одноклассник чуть оборачивается, позволяя рассмотреть своё лицо.

Имени Лука не помнит. Он даже не уверен, что этот парень вообще подходил знакомиться в тот первый день. Может, как некоторые, спокойно прогуливал, пока родители не погнали в школу.

— Сивова, хватит вертеться!

Лука непроизвольно щёлкает ручкой ещё раз, соскальзывая пальцем по кнопке от учительского окрика. Хотя и относится тот совсем к другому человеку, он считает за лучшее вернуться к собственной тетрадке, где на чистом листе в линейку даже даты ещё не стоит.

Глава 3

Слуха касается тихий смех, а следом скрипит, открываясь, дверь в родительскую спальню. Кто-то проходит мимо его комнаты, тихо и осторожно, так чтобы не разбудить.