Индивидуум

Если бы не Коул, то Стефана уже давно бы казнили за убийство. Лишь Змееносец, который тогда и был Смотрителем, отбил его у протекторов и эквилибрумов. Стефан не хотел вспоминать черное время после суда, заполненное отчаянием и самоуничижением. Тогда он решил, что обязан понести наказание так или иначе. И если протекторы не довели дело до конца, то прекрасно справился бы сам.

– И все-таки… – вдруг сказал Стефан, помедлив. – Белый сплит там был. В первой комнате.

Он не возвращался к этой теме годами, поклялся никогда не вспоминать. Стеф полагал, что спустя столько времени Коул окажется куда более открытым к обсуждению, но тот решительно закачал головой:

– Мы уже много раз обсуждали и проверяли. Белых сплитов не бывает. Особенно тех, которые умирают от мрачного золота. То, что ты помнишь, вызвано помутнением рассудка. Эквилибрумы называют такую память фантасмеморией – ложными воспоминаниями. И обследования в Соларуме подтвердили, что это она и есть. Лишь Тьма способна захватывать души людей, она – зло. Но не Свет. Поэтому существуют лишь люмен-протекторы, а не тенебра-протекторы.

– Но…

– Стефан, отпусти это! Ты не понимаешь, что, копаясь в прошлом, лишь вредишь самому себе? Произошедшее тогда – безусловная, ужасная трагедия. Но ты такая же жертва, как и те люди. Не вини себя, но и не ищи более сложного оправдания, чем обман падших.

Стеф потрясенно смотрел на Змееносца, тот серьезно глядел в ответ.

– Смирись и живи, – надавил протектор, выдыхая дым. – Как и все остальные. А мы поддержим. Только не погружайся обратно во мрак.

Водолею вдруг показалось, что подобный разговор у них уже был, еще до убийства невинных. Когда Стефан, еще новичок, не хотел мириться с ужасом протекторства и пытался сбежать к падшим. Тогда, дрожа от страха, он сидел на кладбище, где среди надгробий его семьи стояла плита с именем Стефа. Как же давно это было… и насколько же другим человеком он тогда являлся…

Коул каким-то образом выследил Стефа в тот день. И увел его назад в Соларум. Возможно, Змееносец догадывался, что тот замыслил бежать, но ни словом не обмолвился. Они тогда мало общались, поэтому Стефу было странно услышать от Коула предложение помощи. Он с самого начала казался ему важным расфуфыренным выскочкой, слишком занятым и холодным, чтобы разбираться с чужими мелкими проблемами. Но Коул всегда считал, что поддержка протекторами друг друга – обязанность ничуть не менее важная, чем спасение человеческих душ.

В итоге все вышло так, что Коул стал Стефу наставником даже большим, чем надоедливый Дан.

– А что помогло тебе? – спросил Водолей. – Когда твой сын умер. Или когда ты понял, что с семьей тебе больше не быть.

Стефан не хотел поддеть друга. Но он считал справедливым затронуть столь болезненную тему в ответ. Коул никак не отреагировал на вопрос. Лишь задумчиво смотрел в окно и дымил.

Стеф уже давно знал о прошлом Змееносца, хотя тот не спешил делиться пережитым с другими. В день рождения Стефана, когда ему стукнуло пятьдесят, Коул раскрыл ему эту часть своей жизни. После небольшого потрясения Коул предположил, что его «юному» другу надо выпить. Они сидели в баре, Стеф пытался надраться, лишь бы забыть все случившееся, и ныл невозмутимому Коулу про свою тупость. В конце концов тема зашла про «человеческие радости, недоступные протекторам». Тогда-то Змееносец и показал короткую запись отражения, сделанную на энерглассе. Выглядело странно. Записи шестнадцатого века. Двойняшки – мальчик и девочка лет четырех. И их мать – жена Коула – улыбалась, глядя на детей. Невысокая девушка с темными волосами. На ее лице еще оставался отпечаток миловидности, все остальное погребла утомленность. Коулу было двадцать пять, когда он стал люмен-протектором. И примечательно не только то, что он уже был женат. Дети у протекторов – дело не просто редкое, а уникальное. Вполне милая семья, как казалось Стефану – до того момента, пока Коул без хоть какого-то выражения на лице не рассказал о судьбе сына. С тех пор его никогда не удивляло молчание Коула о семье – подробности и вправду знали лишь единицы в Соларуме. Стефану не хотелось представлять, каково это: так сильно пережить собственное потомство и быть повинным в смерти одного из него.

Вот и сейчас, столько лет спустя, Коула по-прежнему преследовали призраки прошлого. Стефан твердо знал это, ведь был таким же. Все они были такими. Сожалевшими об ошибках былого.

– Мне помогла вера, – наконец ответил Змееносец. – Я заставил себя поверить в то, что делаю этот мир лучше для них и для миллионов таких же, как они. Всеми силами.

Стеф кивнул.

– Значит, смотрим на будущее позитивнее, – кисло выдал он. – Отлично.

Коул начал сгружать пожитки в сумку. В отдельный мешок закинул и дичь. Куда она девалась потом – Стефан не ведал, но искренне надеялся, что в общей столовой ее не подавали.

– Хороший настрой нам необходим, – обронил Змееносец. – Особенно теперь. Что-то грядет.

– В плане? – Стеф вопросительно уставился на товарища, пока тот выходил обратно на улицу.

– Предчувствие. Слишком тихо и спокойно в последнее время.

Коул вздохнул и двинулся прочь, в сторону ближайшего транзитного круга. Он шел через белые полевые цветы. Лучи, продравшиеся сквозь облака, золотом омывали его и нити тумана.

– Одно точно можно предсказать. От небес ничего хорошего ждать нельзя.

Вот в этом Стефан был с ним полностью согласен.

Глава IV

Смирение с уродством

В ту ночь небо казалось спокойным, даже ярким. Облака только-только начали собираться. Через орфостекло окуляра я видел вверху множество голубых и оранжевых точек светлых и темных небесных тел. Где-то вдали золотом сияли фонари. На нашей же стороне было заметно темнее. Воздух был холоден и свеж, я дышал полной грудью. Стоящий рядом Дан не высовывался из тени дерева, для чего сильно согнулся при его внушительном росте.

Я многозначительно вздохнул раз эдак в десятый, но протектор упорно не замечал моего раздражения, потому пришлось намекать очевиднее.

– Напомни еще раз, почему мы не пошли туда все вместе и теперь в три часа ночи сидим в кустах?

– Потому что Желторотый проигрался, – невозмутимо ответил Дан, не отрывая взгляда от далекого мрачного проема между зданиями.

– А такое чувство, что наоборот. Вот на кой черт вы снова начали соревноваться? И так по пять вызовов на дню, но нет, надо же растянуть время. Мы бы уже со всем разобрались, если бы пошли с ними, вместо того чтобы прикидываться бомжами.

– Я не думаю, что приземленные видят нас как бездомных. – Дан выдал лукавую улыбку. – Может, им чудятся ночные птицы. Соловьи или козодои.

– Да, с последним у тебя бесспорное сходство.

Тот день выдался несказанно долгим. Часовой пояс был пересечен не меньше шести раз, я даже сомневался, что все еще тянутся те сутки, в которые мы вышли на зачистку по нескольким заданиям. Стоял конец мая, а протекторов и адъютов перед летом любили гонять по заданиям сверх меры. Нет, дело определенно благое: выискивать новые области Тьмы, устранять сплитов, спасать человеческие души от челюстей темных монстров. Но нервы уже порядком сдавали.

Дан последние полдня не прекращал жевать капсулы, отбивающие сон. Мы в шутку звали их «кофеиновыми», но вряд ли там содержался хоть грамм чего-то натурального. Дан так и норовил задремать. Думаю, он выработал к препарату иммунитет. На той неделе, когда у нас была более долгая и ужасная охота, протектор практически только им и питался, а его организм еще умудрялся выделять из этого углеводы для поддержания жизни. Дан сквозил привычной манерностью и аккуратностью, чего у него было не отнять, но все равно заметно поблек. На его фоне я и подавно хуже смотрелся.

Но на сегодня это было последним и самым тягомотным заданием. Мы часов пять таскались по окраинам Брюсселя, вне сомнений прекрасного города, на достопримечательности и завораживающую архитектуру которого нам всем оказалось глубоко плевать. Мы были злы с недосыпа, голодны и явно воняли как помойки и экстравагантные закутки, по которым лазали в поисках сплита. Эта тварь уже неделю попадала в поле зрения индикаторов, но не камер и весело и даже играючи сожрала уже троих приземленных. Именно из-за сложности поиска сюда послали сразу трех протекторов.