Страница 162 из 191
Само собой, мировые события никогда надолго не покидали мысли и беседы Беньямина и его друзей, особенно теперь, когда набирала обороты аннексионистская политика Германии. 12 февраля на встрече с Гитлером в Берхтесгадене австрийский канцлер Шушниг, казалось, пришел к компромиссу, способному гарантировать суверенитет Австрии в условиях германского давления: Шушниг согласился назначить министром общественной безопасности австрийского нациста Артура Зейсс-Инкварта, который таким образом получал полный контроль над всей австрийской полицией. Понимая, что даже эта уступка ничего не дала, Шушниг 9 марта объявил плебисцит по вопросу об объединении Австрии с Германией. Но еще до того, как состоялось голосование, Гитлер предъявил Шушнигу ультиматум, угрожая вторжением, если тот не откажется от власти над страной. Не найдя поддержки со стороны Франции и Великобритании, Шушниг 11 марта подал в отставку, а утром 12 марта германские войска перешли австрийскую границу. Немцы и их австрийские сторонники постарались как можно быстрее подавить всякое сопротивление, как они уже поступили в 1933 г. В течение нескольких дней после аншлюса было арестовано более 70 тыс. противников нового режима – видных деятелей австрийского правительства, социал-демократов, коммунистов и, разумеется, евреев, причем многие из них были убиты, а еще больше людей было брошено в концентрационные лагеря. Карл Тиме отправил Беньямину пылкое письмо, выражая страх за своих австрийских друзей и родственников. «Наконец, я говорю себе, что Бог, должно быть, имеет какие-то грандиозные замыслы в отношении своего народа (его народа по крови и его народа, говорящего по-немецки), раз по Его воле тот испытывает такие непомерные страдания» (цит. по: GB, 6:51n). «Откровенно говоря, что касается меня, – писал в ответ Беньямин, – едва ли у меня осталось представление о том, что делать с идеей об осмысленных страданиях и смерти. В случае Австрии – в не меньшей степени, чем в случае Испании, – меня ужасает то, что причиной людских страданий выступает не их личное дело, а мнимая компрометация, идет ли речь о драгоценной австрийской этнической культуре, скомпрометированной дискредитировавшей себя промышленностью и государственными предприятиями, или об испанской революционной мысли, скомпрометированной маккиавелизмом российского руководства и преклонением местных вождей перед Маммоной» (C, 553). Друзья Беньямина из левого лагеря по-прежнему обращали свои взоры к России с тревогой и чувством утраченной надежды. Жермена Круль отмечала по поводу нескольких публичных признаний: «Они вызывают у меня тошноту, и я не понимаю, что могло заставить этих людей говорить такие абсурдные вещи». Беньямин в типичной для себя манере не собирался доверять свои истинные мысли бумаге, но в условиях того давления, которое ощущали эмигранты, он наверняка время от времени давал выход своим чувствам в отношении российских событий.
Стремительное ухудшение политической ситуации создавало непосредственную угрозу статусу немецких изгнанников. Альфред Кон и его семья бежали из Барселоны и жили в Париже «в полной нищете» (GB, 6:86). А композитор Эрнст Кренек бежал из Австрии, направляясь в Америку. Беньямин, не видя для себя подходящего пути к бегству, попытался ускорить процесс своей натурализации. 9 марта он подал формальную просьбу о получении французского гражданства, приложив к ней поручительства от Андре Жида, Поля Валери и Жюля Ромена. Следующие месяцы были отмечены попытками выполнить различные неудовлетворенные условия, требовавшиеся для натурализации, причем практически каждое из них представляло собой по всей видимости непреодолимое препятствие. Беньямину был нужен certificat de domicile (справка о местожительстве), в котором бы указывалось, сколько времени он прожил в Париже, но поскольку его бывшая квартирная хозяйка Урзель Буд сдавала ему комнату, не поставив в известность домовладельца, тот отказывался подписывать требуемый сертификат. «Тут разучишься чему-либо удивляться», – отмечал Беньямин в письме Штефану (GB, 6:90). Вместо этого документа он запросил в институте certificat de travail (справку о работе). Он даже подумывал о том, чтобы ненадолго съездить в Америку – только для того, чтобы получить titre de voyage (проездной документ), который мог ускорить процесс натурализации. В конечном счете он считал, что ему повезло получить хотя бы какие-то документы; в конце весны 1938 г. их перестали выдавать беженцам. Прошение Беньямина о получении французского гражданства кочевало из одного учреждения в другое еще и два года спустя, когда германская оккупация покончила с этим делом. Однако с этого момента в письмах Беньямина звучит тревожная нота, все более заметная по мере того, как он пытался продлить свой французский вид на жительство, в то же время стараясь по возможности укрыться от пытливого взора германских властей.
Хотя весной Беньямин в основном продолжал работу над эссе о Бодлере, его внимания требовали и другие замыслы. После эссе о Фуксе Беньямин еще не напечатал ничего существенного. В начале марта он наконец смог закончить эссе об институте для Maß und Wert. Он – время от времени при участии Адорно – пытался сочинить текст, который бы верно освещал исследовательскую ориентацию института, но в то же время был бы приемлемым для этого журнала с его либерально-буржуазной ориентацией. Хоркхаймер советовал ему в ответ на строгое предупреждение со стороны редактора журнала Фердинанда Лиона изобразить удивление намеками на «коммунистические аспекты» деятельности института и заверить его в том, что речь идет об «академических делах в истиннейшем смысле этого слова»[442]. Рукопись объемом в 11 страниц далась Беньямину неожиданно трудно: «Сложность этой задачи состояла в необходимости противодействовать явным намерениям Лиона саботировать ее» (GB, 6:37). В конце концов Беньямину удалось сочинить текст, приемлемый если не для него самого, то для журнала и для Хоркхаймера.
Несмотря на весь скептицизм Беньямина и едва скрываемую враждебность по отношению к Лиону, тем не менее он был рад, что в Maß und Wert в начале 1938 г. был напечатан краткий отзыв о «Людях Германии». Авторские отчисления за эту книгу оставались для него одним из самых важных источников дохода, и Беньямин тщательно контролировал денежные поступления из издательства Vita Nova. Он даже спрашивал у Тиме, не стоит ли потребовать от Ресслера сведений о продажах книги, но удовольствовался уверениями Тиме в честности издателя. Беньямина особенно обрадовал отзыв одной из читательниц его книги, его невестки Хильды Беньямин, которая вместе с сыном Михаэлем оставалась в Берлине, чтобы находиться рядом со своим мужем Георгом, посаженным в тюрьму. Она отметила фрагмент из письма немецкого изгнанника Георга Форстера, включенного Беньямином в сборник: «У меня больше нет ни родины, ни отечества, ни друзей; все те, кто был близок ко мне, бросили меня ради других. И если, размышляя о прошлом, я по-прежнему чувствую себя несвободным, то им меня делают мой выбор и мои убеждения, а не внешние обстоятельства. Счастливый поворот судьбы может дать мне многое; несчастливый ничего у меня не отнимет, помимо удовольствия писать эти письма, буде я окажусь не в состоянии заплатить за их доставку»[443]. Хильда Беньямин была глубоко тронута этим письмом; что же касается ее мужа, чье положение в чем-то напоминало положение Форстера, то он в своих письмах упрямо отказывался сочувствовать этому интеллектуалу XVIII в., в отношении которого Беньямин отмечал, что его «революционная свобода» зависела от «воздержания». Георг Беньямин писал жене: «Безнадежность, которой дышат [эти слова], слишком велика; поскольку я не знаю, как он относился к современным ему событиям, личность Форстера остается для меня неясной»[444].
По предложению Адорно Беньямин уделил некоторое время и тому, чтобы написать синопсис трех «звучащих моделей», которые он сочинял для широкой аудитории в последние годы Веймарской республики, – эти сценарии попали в руки гестапо. Работая с 1925 г. на различные радиостанции, Беньямин написал много текстов радиопередач и радиопьес и часто сам выступал у микрофона. Кроме того, начиная с 1925 г. (и по наущению Эрнста Шена, художественного руководителя Франкфуртской радиостанции) он запланировал ряд передач, замышлявшихся в качестве «звучащих моделей»: дидактических выступлений, в которых разбирались весьма своеобразные ситуации из жизни и из профессиональной сферы и цель которых состояла в том, чтобы научить аудиторию искусству слушать. Названием и концепцией этого цикла Беньямин был обязан Брехту, рассматривавшему каждую из своих пьес не как единичное произведение искусства, а как образец определенного типа вторжения в театральную практику; брехтовские дидактические пьесы были призваны реформировать не только аудиторию, но и других драматургов и вообще всю театральную традицию. Сочиненный Беньямином синопсис, как и многое из того, что он написал в свои последние годы, при его жизни остался неопубликованным.
442
Adorno, Horkheimer, Briefwechsel, 340.
443
Benjamin, Georg Benjamin, 255–256. Этот отрывок из «Людей Германии» можно найти в: SW, 3:173.
444
Benjamin, Georg Benjamin, 256.