Страница 152 из 191
Узнав, что Бредель отклонил эссе о произведении искусства, Беньямин в ответ предложил для Das Wort чрезвычайно амбициозный проект: политический анализ «литературных течений в странах Запада». Посредством анализа репрезентативных издательств и журналов из нескольких стран он надеялся показать реальное направление политических течений в литературном антифашизме. Кроме того, в качестве образца такого анализа он был готов взяться за обзор французской литературной культуры. Было у него и более скромное предложение – написать работу о детективах Жоржа Сименона, одного из его любимых авторов, и об Académie Française. Хотя предложения Беньямина не были приняты, его переписка с Бределем содержит едва ли не самый убедительный из вышедших из-под его пера эпистолярный анализ того, как трудно издаваться, живя в изгнании:
Дорогой Вилли Бредель, ваше упоминание о сложном положении ваших «тамошних» друзей более справедливо – в том, что касается меня, – чем, вероятно, вы себе представляете. Заинтересованность в том, чтобы заниматься здесь творческой деятельностью, нерасторжимо переплетена с осязаемым интересом автора к распространению своих трудов. Путь от рукописи до печатного текста заметно удлинился, вследствие чего протяженность времени между самой работой и вознаграждением за нее становится почти невыносимой. Любой литературный труд имеет свои оптимальные сроки, не говоря уже о сотрудничестве автора с редакторами, и всякое серьезное отклонение от них может серьезно повредить работе. Разумеется, вы сами неоднократно с этим сталкивались.
Эти слова можно считать чем угодно, но только не беспристрастной оценкой ситуации. Далее Беньямин уверяет Бределя, что мог бы извлечь больше пользы из их сотрудничества, если бы его тексты издавались быстрее и если бы гонорар за них быстрее доходил до автора (GB, 5:516). Вообще говоря, Бредель в конце марта взял для журнала второе «Письмо из Парижа» о «Живописи и фотографии» (первое письмо, об Андре Жиде, было издано в 1936 г.). Но этот проницательный критический обзор, в котором идет речь о множестве эссе, посвященных современному кризису в живописи, и предполагается, что причиной этого кризиса в первую очередь стала узурпация фотографией «функций» живописи (см.: SW, 3:236–248), так никогда и не был издан, а Беньямин так и не получил за него денег.
Кроме того, Беньямин получил предложения о публикации его работ в двух видных эмигрантских журналах: Maß und Wert («Мера и цена») – центристском журнале, который издавали Томас Манн и Конрад Фальке, а редактировал Фердинанд Лион, и Die neue Weltbühne («Новая мировая сцена») – журнале левой ориентации, посвященном «политике, искусству и экономике». Die neue Weltbühne, редактировавшийся сначала Куртом Тухольским, а затем героическим Карлом фон Оссиецким, был одним из самых влиятельных еженедельников в Веймарской республике: он славился своей гуманистической, толерантной, леволиберальной линией. После его запрета нацистами в 1933 г. журнал, оказавшись в изгнании, пытался найти себе новое место издания, добиться финансовой стабильности и выработать приемлемую линию. К 1937 г. эта линия была в целом определена экономическим журналистом и совладельцем журнала Германом Будзиславским. В данном случае роль посредника в отношениях между журналом и Беньямином играл Блох, опубликовавший там несколько эссе. Беньямин, несмотря на сомнения в отношении обоих предложений, в итоге воспользовался ими, в следующем году напечатав в обоих журналах ряд рецензий, а в Maß und Wert – несколько миниатюр из «Берлинского детства».
Вернувшись в начале нового года в Париж, Беньямин попал в эпицентр скандала, вызванного в парижских литературных кругах последней книгой Андре Жида. Хотя Жид так и не вступил в коммунистическую партию, он неоднократно выражал ей свои симпатии. Союз советских писателей пригласил его в СССР, и он принял предложение, побывав в 1936 г. в разных уголках страны. Однако, надеясь увидеть там освобожденное человечество, он нашел лишь тоталитаризм. Его книга «Возвращение из СССР», ставшая оправданием его политического отречения, произвела убийственное впечатление. Реакция Беньямина на поднятый ею шум, несомненно, была обусловлена сложившейся в Европе ситуацией. «Что касается меня, – писал он Маргарете Штеффин, – я не одобряю этой книги, даже не прочитав ее. Даже не зная, насколько она правдива – и насколько принципиально ее значение… Политическую позицию нельзя публично испытывать на прочность в любой момент, когда этого захочется. Требовать такого – чистый дилетантизм» (GB, 5:438–439). Повышенная тональность дискуссий, окружавших книгу Жида, была связана с мрачным фоном, на котором она вышла в свет: в середине января войска националистов под командованием Франко предприняли крупное наступление на Мадрид, который пал 8 февраля. Любые политические нападки на леворадикальные силы, чем бы они ни мотивировались, неизбежно воспринимались как удар по позициям республиканцев в Испании. При этом обстановка была накалена не только в Испании: Великое восстание в Палестине вышло на новый уровень насилия. 11 февраля Беньямин писал Шолему: «Хотя я не из тех людей, которые легко сдаются, бывают часы, когда я сомневаюсь, увидимся ли мы когда-нибудь снова. Такой космополитический город, как Париж, превратился в очень хрупкую вещь, и если то, что мне говорили про Палестину, верно, то там дует такой ветер, на котором даже Иерусалим может раскачиваться взад и вперед подобно тростинке» (BS, 190).
По признанию самого Беньямина, во время работы над эссе о Фуксе он полностью отдалился от друзей и знакомых. Весной он постепенно начал восстанавливать контакты с Кракауэром и Блохом, а также с некоторыми другими знакомыми. Он стал чаще видеться с писательницей и активисткой компартии Анной Зегерс (урожденная Нетти Рейлинг, 1900–1983), с которой, вероятно, впервые познакомился через ее мужа, венгерского социолога и директора Freien Deutschen Hochschule (Свободного немецкого института) Ласло Радваньи. Зегерс стала знаменитой уже после выхода своей первой книги «Бунт рыбаков в Санта-Барбаре» (1928). В парижском изгнании она входила в число основателей Schutzverband deutscher Schriftsteller im Ausland (Лига защиты немецких писателей за рубежом). Жизнь Зегерс в конце 1930-х гг. во многом шла параллельно жизни Беньямина: ее муж был интернирован вместе с Беньямином в лагере Ле-Верне, а после того, как Зегерс добилась его освобождения, она, ее муж и двое их детей направились в Марсель, где присоединились к постоянно растущему числу немецких эмигрантов, стремившихся выбраться из вишистской Франции. На этом параллели кончаются. Зегерс с семьей сумела добраться через Мартинику в Нью-Йорк и в итоге осела в Мехико. В 1947 г. она вернулась в Германию и стала одним из самых заметных деятелей культуры в Германской Демократической Республике. Кроме того, в те месяцы у Беньямина состоялось еще одно важное знакомство – с философом Жаном Валем, преподававшим в Сорбонне. Хотя Валь начал свою карьеру в качестве ученика Анри Бергсона, к середине 1930-х гг. он приобрел репутацию ведущего гегельянца во Франции. Его учение и творчество оказали глубокое влияние на Коллеж социологии и особенно на Александра Кожева. Также в том году Беньямин познакомился с Пьером Дюбоском, специалистом по китайскому искусству – его коллекция китайской живописи выставлялась той весной в Париже. Небольшой репортаж Беньямина об этой выставке – Peintures chinoises à la Bibliothèque Nationale – вышел в январе 1938 г. в журнале Europe.
С особенным нетерпением Беньямин ожидал возвращения в Париж Штефана Лакнера (1910–2000, настоящее имя – Эрнест Густав Моргенрот), не только из-за интеллектуального общения, которому мог предаваться со своим младшим коллегой, но и потому, что Лакнер и его отец Зигмунд стали для него неинституциональным источником поддержки. Дело в том, что Беньямин переживал очередной мини-кризис. Он несколько лет откладывал покупку очков и плохо видел, заявляя Лакнеру, что едва осмеливается выходить из дома. Просьба о деньгах на покупку очков была симптомом нового финансового кризиса. Французская экономика в 1937 г. еще не оправилась от последствий Великой депрессии, которая задела Францию гораздо сильнее, чем другие страны мира. Страна страдала от массовой безработицы, а промышленное производство сократилось до уровня, на котором находилось до Первой мировой войны. Итогом этого стали рост нестабильности франка и стремительный рост цен, больно ударившие по бюджету Беньямина. Представление о его финансовом положении в те месяцы дает письмо Фридриху Поллоку, отправленное в конце марта: