Страница 164 из 189
Великое герцогство Веймарское было открыто новому. Герцог предоставил своим подданным обещанную «союзным актом» Венского конгресса конституцию, которая давала сословиям право установления налогов и закрепляла свободу печати. Гёте не приветствовал эти изменения, ведущие к утверждению конституционной монархии. Он не видел в герцогстве угрозу правам человека. Демократическому устройству он предпочитал патриархальную власть с элитой, действующей в интересах народа. Он выступал за свободное владение землей без феодальных привилегий, а также за свободную трудовую деятельность. Этим, по сути, и ограничивались его общественно-политические стремления и идеи. Закон о свободе печати он не одобрял, поскольку видел в нем отпускную грамоту для демагогов и невежд и еще один стимул для всеобщей политизации. С 1790-х годов, когда Гёте сочинял свои антиреволюционные пьесы, его неприязненное отношение к «разволновавшимся» ничуть не изменилось. Теперь же Веймар, благодаря своим либеральным законам о печати, стал центром издания сразу нескольких пат риотически-демократических журналов, в частности, «Немезиды» Генриха Лудена и «Изиды» Лоренца Окена. Их авторы резко критиковали реакционный, авторитарный дух германских государств и объявляли национальной бедой господство Габсбургской и русской царской династий в Германии. У патриотов всей страны Веймар пользовался славой оплота свободы и прогресса. В то же время для Меттерниха и большинства других германских правителей Веймар стал настоящим бельмом на глазу, а когда в Йене был основан Союз буршей, великого герцога тут же окрестили «старым буршем». В октябре 1817 года в Вартбурге отмечался национальный праздник, посвященный трехсотлетию Реформации и четвертой годовщине победы над Наполеоном в «Битве народов» под Лейпцигом. Тогда впервые произошло символическое сожжение книг, и среди преданных огню изданий оказались и сочинения Коцебу, которого патриоты считали русским шпионом. Когда полтора года спустя, 23 марта 1819 года, участник движения буршей, студент богословия Карл Людвиг Занд убил Коцебу ударом кинжала, Меттерних использовал это в качестве предлога для принятия Карлсбадских постановлений, чтобы положить конец так называемым демагогическим проискам. Политически неблагонадежные университеты были взяты под присмотр властей, повсюду, в том числе и в Веймаре, была введена жесточайшая цензура. Начались масштабные преследования недовольных. Задушить пробудившуюся политическую активность общества Карлсбадские постановления, разумеется, не могли, но теперь активистам приходилось проявлять хитрость и изобретательность, выискивая скрытые пути, в обход установившемуся авторитарному режиму. Гёте, в последние летние дни 1819 года находившийся в Карлсбаде на водах, имел удовольствие лично встречаться с Меттернихом и другими важными персонами. Общение с ними льстило его самолюбию, а Карлсбадские постановления вполне соответствовали его взглядам. Карлу Августу он писал: «Вашему Королевскому Высочеству наверняка вскоре станут известны результаты этих переговоров, и я лишь желаю, чтобы их успешное завершение полностью оправдало мои предчувствия»[1643].
Последние несколько лет Карлсбад и Теплиц Гёте предпочитал всем остальным курортам. Светская жизнь отдыхающих обладала в его глазах определенной привлекательностью. Августейшие особы, министры, высшее дворянство, красивые женщины – свободные и замужние, богатейшие представители бюргерского сословия и не в последнюю очередь знаменитые художники, литераторы и ученые – на этих курортах собирался поистине самый цвет общества. Утром – вода из целебных источников, вечером – шампанское и танцы. Элегантные наряды и неспешные прогулки. Курортный оркестр в парке. В 1812 году в Теплице между беседами с двумя императрицами Гёте нашел время для встречи с Бетховеном, который потешался над его великосветской жизнью, но, несмотря на это, соблаговолил сыграть кое-что из своих произведений. На Гёте его музыка произвела глубочайшее впечатление, хотя и показалась ему излишне громкой и безудержной. Впоследствии он признавался, что никогда прежде не встречал столь необузданную натуру. Какое-то время они переписывались, но дружбы из их вежливого, но отстраненного общения не возникло. Цельтер мог вздохнуть с облегчением.
В 1820 году Гёте из Карлсбада переехал в недавно отстроенный Мариенбад. Золотые дни этого курорта были еще впереди, а пока Гёте писал Карлу Августу: «Мне показалось, будто я очутился в лесах Северной Америки, где за три года строят целый город»[1644]. Строительство вблизи водолечебниц считалось выгодным капиталовложением, и город переживал настоящий строительный бум. Самым роскошным домом в городе был особняк семьи Брёсигке. Помещик Фридрих Леберехт фон Брёсигке построил его на деньги своего неофициального компаньона графа Клебельсберга, который с нетерпением ждал возможности жениться на его дочери – уже дважды состоявшей в браке Амалии фон Леветцов. Впервые красавица Амалия вышла замуж в нежном возрасте пятнадцати лет и родила двух дочерей. Вскоре этот первый Леветцов ее бросил, и она вышла за второго – кузена первого. Тот проиграл в карты половину ее состояния, но вместо того чтобы расплачиваться с долгами, предпочел погибнуть в битве под Ватерлоо в 1815 году. Поскольку первый Леветцов был еще жив, католик Клебельсберг должен был дождаться его смерти, чтобы, в свою очередь, вступить в брак с Амалией. Гёте познакомился с ней в 1806 году в Карлсбаде и в своем дневнике назвал ее Пандорой, что в его понимании было связано с представлением о высшем блаженстве. В те дни его мысли были заняты идеей торжественной пьесы с одноименным названием. Ульрика, первая дочь Амалии, к тому моменту уже появилась на свет. Мать же была примерно в том же возрасте, что и Ульрика, когда Гёте впервые повстречался с ней летом 1821 года. Так Пандора снова появилась в его жизни.
В одном из стихотворений «Западно-восточного дивана», написанном за несколько лет до этой встречи, говорится:
Однако последнее слово в этом стихотворении остается не за печальными раздумьями и неуверенностью в себе:
Это то, что действительно не покидает поэта. Идей у Гёте и в самом деле предостаточно, а теперь к нему снова приходит любовь.
После первого недолгого посещения в 1820 году следующим летом Гёте отправляется в Мариенбад уже на несколько недель и снимает квартиру в особняке Брёсигке. Здесь же проживает и Амалия с дочерьми. Поначалу семидесятидвухлетний Гёте предстает в образе дедушки, который любит посидеть в кругу этой семьи, поболтать с обитателями дома на террасе и побродить по окрестностям со старшей дочкой, семнадцатилетней Ульрикой, в поисках интересных камней. Постепенно камней у них набирается настоящая коллекция, которую они перед ужином раскладывают на столе и рассматривают. Однажды Гёте незаметно подкладывает плитку шоколада – Ульрика не особо интересуется камнями, они все кажутся ей на одно лицо. Мать Ульрики, Амалия, по-прежнему обаятельная и привлекательная внешне, тоже проводит немало времени с Гёте. Ей немного за тридцать, и в письме герцогу Гёте описывает ее как женщину, «которая пронесла свое очарование сквозь годы и превратности судьбы в полной сохранности»[1646].
В письмах первого мариенбадского лета больше говорится о камнях, чем о дамах. В доме на Фрауэнплан пока не видят причин для беспокойства, когда в одном из писем Августу Гёте пишет: «Передавай приветы жене и детям, а также Ульрике, если она сейчас рядом. По случайному стечению обстоятельств здесь в доме тоже есть одна очень славная Ульрика, так что я волей-неволей все время вспоминаю о нашей»[1647].
1643
WA IV, 32, 5 (3.09.1819).
1644
WA IV, 33, 1 (28.4.1820).
1645
СС, 1, 353.
1646
WA IV, 35, 44 (16.8.1821).
1647
WA IV, 35, 54 (22.8.1821).