Страница 82 из 114
Столкнувшись с таким неприкрытым энтузиазмом, структура управления, совсем недавно восстановленная Муавией, снова зашаталась. Антагонизм, выпущенный на волю фитной, был неослабевающим, ненависть приводила в замешательство, насилие оказалось диким и утомительным. Слишком многое было поставлено на карту. К извечному волнению племенных распрей – все еще сильных, происходивших между разными арабскими эмигрантами – добавились новые аспекты шовинизма. Фракционисты, когда выбирали имама или пророка, за которым собирались идти, одновременно намечали свою судьбу в следующем мире, и так выходило, когда они сражались, что они неизменно делали это до самой смерти. Снова, как во время великой войны между Ираклием и Хосровом или при первом появлении арабов, чувствовалось, что в конфликте решается многое, на карту поставлено значительно больше, чем просто земные амбиции.
Это чувствовали даже те, кому было написано на роду стоять в стороне и наблюдать за агонией времени. Война – не единственное выражение гнева Господа. Чума тоже вернулась в Ирак, покрывая дороги телами умерших, загрязняя реки и каналы гниющими трупами. Чума привела к голоду. Дети с конечностями тощими, словно сухие веточки, пытались рвать высохшую траву, а матери – ходили мрачные слухи – могли съесть собственных детей. Хуже всего оказывались мародеры, от которых негде было спрятаться. Они проникали везде, упорно преследовали свою добычу, находили ее, куда бы она ни спряталась, лишали всего, оставляя ее голой и босой18. Трудно было найти разницу между такими бандитами, хариджитами и головорезами Мухтара19. Человечество, словно монстры из бездны, охотилось само на себя. События опять предвещали скорое наступление конца времен.
Понятно, был такой исход неизбежным или нет, Бог возложил миссию подготовить к нему мир на Абдуллу ибн ал-Зубайра, главу правоверных. «Приближается для этих людей время дать отчет за себя, тогда как они вполне предаются беспечности»20 – так жаловался пророк. Абдулла ибн ал-Зубайр, прислушавшись к этому грозному предостережению, позаботился о решительных шагах. Поступая как Омар и Осман, направляя дела мира из глубины пустыни, он послал своего брата Мусаба навести порядок в Ираке. Мусаб взялся за это неблагодарное дело с умом и интересом. Мухтар, проповедник тревожного радикального эгалитаризма, был разбит, пойман во дворце губернатора и казнен. Его отрубленная рука, трофей для верующих, который они могли созерцать на пути к месту молитвы, прибили к стене мечети в Куфе, а знаменитый стул сожгли. Одновременно на юге Ирака началась кровавая операция по подавлению хариджитов, в процессе которой Мусаб дошел до персидских нагорий.
Но Абдулла ибн ал-Зубайр планировал вернуть порядок в пошатнувшийся мир не только военной операцией по подавлению бунтовщиков. Далеко не любое послание доносят на конце меча. Хариджиты утверждали, что судить может только Бог21. Абдулла ибн ал-Зубайр и его помощники, не подвергая сомнению этот тезис, собирались только усовершенствовать его, объявив с максимальной ясностью, как и когда решение Бога будет объявлено. Так, в 685 или 686 г., пока в Ираке продолжала свирепствовать фитна, один из помощников отчеканил в Персии монету с новым и судьбоносным посланием: Bismallah Muhammad rasul Allah – Во имя Бога, Мухаммед – посланник Бога22.
Действенность этих слов, среди неразберихи и кровавых событий времени, была очевидной. Гений Абдуллы ибн ал-Зубайра должен был понять, как в свое время до него понял Константин, что любой правитель великой империи, претендующий на благосклонность Бога, должен позаботиться, чтобы основа этой благосклонности оказалась каменно прочной. Одни только военные действия никогда не положат конец фитне. Такой результат может дать только система доктрин, которую все противоборствующие стороны смогут принять как истинную и данную Богом. Отсюда высокая ценность примера пророка. Если Константин в Никее был вынужден полагаться на склонных к раздробленности и подверженных ошибкам епископов, чтобы объявить выбранную им разновидность веры ортодоксией, Абдулла ибн ал-Зубайр выбрал намного менее беспокойный путь. Ведь дело было не только в утверждении Мухаммеда, что он является посредником для Божественных откровений, главное, что он уже давно мертв. Стоит только втолковать мысль о том, что он действительно Божественный посланник, и абсолютно все, что только можно приписать ему, будет волей-неволей приниматься верующими как истина, пришедшая с небес: «Тех, которые оскорбят Бога и посланника его, Бог проклянет и в настоящем и в будущем веке»23. Это реальная золотая жила для любого военачальника, желающего навлечь проклятие на головы своих врагов. Вот почему Абдулла ибн ал-Зубайр и его подручные не преминули воспользоваться многочисленными возможностями, которые давал им в новых условиях старый тезис о том, что Мухаммед действительно пророк. Он мог дать им власть над миром намного быстрее и эффективнее, чем любая войсковая операция.
Правда, не обошлось без проблем. Абдулла ибн ал-Зубайр был не единственным самопровозглашенным командиром правоверных, заметившим богатейшие потенциальные возможности вышеназванного послания. Его власть была крепкой в Аравии, Ираке и Персии, но не в Сирии. Там дело Омейядов было обезоружено, но не убито. После смерти Язида воцарился хаос, то есть сложились идеальные условия для действий такого интригана, как Марван. На ассамблее племен, проведенной в старой столице Гассанидов Джабии летом 684 г., на которой обсуждалось, надо ли признавать Абдуллу ибн ал-Зубайра эмиром, Марван предложил поставить вопрос на голосование и так искусно повернул дело, что в конце концов проголосовали за него24. Марван, всю жизнь, до самой старости рвавшийся к власти, наслаждался триумфом только девять месяцев. Но к моменту своей смерти весной 685 г. он сделал все возможное, чтобы Сирия в любом случае осталась у Омейядов. Его преемником, которого сирийцы объявили эмиром, стал его сын Абд ал-Малик (встречается также написание Абдул-Малик) – человек лет сорока, известный золотыми зубами и дурным запахом изо рта.
Новый эмир имел разные таланты, превосходившие способность убивать мух дыханием. Абд ал-Малик был вылитый отец. Жестокость соединилась в нем с честолюбием, умом и проницательностью. Тот же человек, который мог посадить политического противника на цепь, гонять его по кругу, как собаку, потом наступить ему на грудь и отсечь голову, также мог проглотить свою гордость и регулярно платить дань римлянам, чтобы обезопасить северную границу, и терпеливо выжидать в Сирии, предоставив Мусабу сражаться с хариджитами и шиитами. Только в 689 г., через четыре года после того, как он стал эмиром вместо отца, Абд ал-Малик наконец перешел в наступление, поступив как Юлиан задолго до него и начав завоевание глобальной империи с захвата Северного Ирака. Но, в отличие от Юлиана, ему предстояло добиться сказочного успеха. В начале 691 г. он сумел нанести Мусабу сокрушительное поражение – под развевавшимися знаменами, утопая в клубах пыли, – и убить его.
И все же Абд ал-Малик, даже топча труп своего врага, старался усваивать уроки и анализировал успехи Мусаба в Ираке. Да, самодовольные улыбки следовало стереть, но вместе с тем, если что и могло когда-нибудь объединить завоевателей обширной империи в один народ, то исключительно понимание того, чем они обязаны Богу. Абд ал-Малик, вырвав Ирак из цепкой хватки Абдуллы ибн ал-Зубайра, не побрезговал и сказанными им словами. Как только были подавлены последние очаги сопротивления правлению Омейядов в Басре, в городе немедленно вошли в обращение новые монеты с надписью: «Во имя Бога, Мухаммед – посланник Бога».
Слова оказались ничуть не менее могущественными и на монетах Омейядов. Хотя неожиданный акцент на роль пророка, должно быть, вначале показался странным торговцам на рынках, но нет причин сомневаться в искренности Абд ал-Малика. Все же он вырос в Медине, где память о пророке тщательно хранили, и потому она оставалась яркой, однако репутация аскетической набожности Абд ал-Малика соперничала с репутацией Абдуллы ибн ал-Зубайра. Тем не менее также ясно, что грубое выставление им напоказ имени Мухаммеда – такого никогда не делал ни один представитель его династии – было подсказано не только благочестием, но и своекорыстными интересами. Абд ал-Малик, разумеется, желал покончить с претензиями Абдуллы ибн ал-Зубайра, но не забывал он и о втором противнике. Несмотря на выгодность уплаты дани Константинополю, она была унизительной, а сколько же можно терпеть унижение? Избавиться от нее лучше всего, нанеся удар в самое сердце римского тщеславия. Муавия, несмотря на постоянное желание залить христианскую империю кровью, никогда и не помышлял о дискуссии со своими соперниками относительно истинности их веры. У Абд ал-Малика не было таких комплексов – не для него уважительное паломничество на Голгофу. Чем потакать чувствительности христиан, изображая смутную разновидность монотеизма, он хотел ткнуть римлян носом в очевидную неполноценность их предрассудков. Также уверенно, как Муавия стремился к ликвидации мирового господства Константинополя, Абд ал-Малик имел целью уничтожить его претензии на особенные взаимоотношения с Богом. Радикальный шаг и совсем не легкий. Как стратегия противостояния римлянам в море потребовала постройки целого флота с нуля, спор с ними относительно пути к небесам требовал масштабных инноваций. Из разбросанных в разных местах обширной Арабской империи разрозненных верований следовало создать нечто связное, явно одобренное Богом, короче говоря – религию.