Страница 73 из 114
Идея об истине, настолько ослепляющей, что земные империи перед ней – всего лишь бледные тени, конечно, не является новой. Даже освещенное свечами золото собора Айя-София и огонь трех священных храмов Ираншехра казались всего лишь слабым отражением сияния Бога. Это вдали от центров мировых сил, в голой пустыне за пределами Палестины было правдой, которая долгое время считалась неоспоримой. И не только в душах беженцев и кающихся грешников. Подобные слова записаны в манускриптах, многие из которых имели возраст, исчислявшийся веками. В общем, божественное имело разные формы и оставило немало знаков на земле. Это были забытые Евангелия, древние иудейские писания, обнаруженные в пещерах, или копии языческих эпосов, сложенные в библиотеках в ожидании будущих читателей. Книги, как и люди, могут говорить о желании понять небеса. «Скажут те, которые не веруют: он – только басня о прежних людях»95. То, что пророк был восприимчив именно к этому обвинению, ясно из его неоднократных попыток (на протяжении всего Корана) опровергнуть его96. Однако он никогда не доходил до другой крайности и не говорил о новизне своего послания: «Истинно, он откровение Господа миров: верный дух свыше низвел его на сердце твое, чтобы ты был праведником, на чистом арабском языке, о нем есть и в книгах прежних писаний»97. Евреи могут назвать Талмуд записью вечности, христиане видят непреложный порядок небес в церкви, ну а пророк – человек своего времени – настаивал на вечности своего послания. Он провозгласил «прямой путь» к Богу смело и уверенно. В сравнении с таким «шоссе» чем были ухабистые и заросшие сорняками strata, давно не ремонтировавшиеся из-за сокращений бюджета Юстиниана? «Прямой путь» был вечным, а земные дороги медленно, но верно поглощались песками пустыни.
Разрушаться могли не только дороги, но и конфедерации. В сравнении с общиной верующих, преданных только Богу, что такое сборище наемников на службе у иностранной державы?
Самуд уже давно развалился, исчезли и те, кто входил в него: «Мы указали прямой путь, но они свою слепоту возлюбили больше, чем правоту»98. Оппоненты пророка оказались вдвойне мушрик: они не только считали ангелов, наряду с Богом, подходящими для поклонения, но и были объединены в спонсируемый римлянами ширкат. Иными словами, они являлись не только богохульниками, но и коллаборационистами. Естественно, небес больше касалось первое преступление, но в Коране речь шла и о более земных проступках. Пророк считает своих последователей зеркальным отражением федератов. Также как целые племена долго уходили на север в расчете на щедрость цезаря, теперь верующие, рассчитывающие на Бога, могли считаться эмигрантами – мухаджирун (переселенцы). Маневр гения. Служба предлагалась монарху бесконечно более великому, чем любой цезарь или шахиншах. Вся структура движения масс подверглась реконфигурации и изменила направление: «Кто выйдет из дома своего, оставив его для Бога и для Его посланника, и в это время постигнет его смерть, тому награда будет в распоряжении Бога: Бог – прощающий, милосерд»99.
Не то чтобы обязательно нужно было умереть для получения награды за присоединение к эмигрантам. Конечно, верующих манили небесные удовольствия – волоокие девы и красивые виночерпии, но земные доходы тоже не презирались. «Они спрашивают тебя о добыче; скажи: добыча в распоряжении Бога и Его посланника» – это послание во времена глобальных бедствий весьма привлекательно для любого человека, испытывающего экономические трудности. Пусть доставка кожи и ряда других товаров персам приносила некоторые доходы, все же они вряд ли компенсировали потерю субсидий от цезаря. Арабские племена, двинувшиеся на север – на запах римского золота – и десятилетиями полагавшиеся на барыши от хозяина, успели изрядно обнищать. Тогда, вероятно, сообщение пророка, что у него есть лицензия от Бога грабить неверующих, была встречена с энтузиазмом. «Помните: вот, вы в этой земле малочисленны, слабы; боитесь, что эти люди уничтожат вас: но Он дал вам жилища, укрепил вас своею помощью, наделил вас благими снедями; может быть, будете благодарны»101. Блага, которые, возможно, раньше последователи Мухаммеда были бы довольны получить от римских властей, но не теперь. Источник, который иссяк, уже и не источник вовсе.
Здесь виден кризис (и попытка его урегулировать). Его кривая все еще различима, несмотря на толстый внешний слой, который нанесли многочисленные биографы пророка и комментаторы священного текста. Коран не был удален на какое-то фантастическое расстояние от забот и тревог века. Скорее его можно назвать высшим памятником им. Это записи человека, жившего в период беспрецедентных волнений и катаклизмов, прислушивавшегося к слову Божьему и демонстрировавшего чувствительность, даже когда он рассуждал о гибели вселенной. По словам Господа, описывающего надвигающийся конец времен, «в этот день Он свернет небо, как писатель сворачивает свой свиток». Подобные образы, встречающиеся в разных сурах Корана, предполагают человека, который был полярной противоположностью неграмотному и который, даже притязая на традиции божественного вдохновения, безусловно неизмеримо почтенные, хорошо знал, что делал. Вот что значило быть печатью пророков, глашатаем хороших вестей, носителем предостережений102. Хорошие вести давали решение проблем человечества, которые не зависели от действий смертных, а предостережения объясняли, что будет с теми, кто их не услышит.
Но для послания пророка оказалось недостаточно быть записанным в душах людей. Существовали пороки времени не только политические, но и духовные, не только экономические, но и моральные. Как раввины Месопотамии и Тивериады, как Юстиниан и его правоведы, пророк понимал, что не только отдельных людей, но и общество требуется воспитать в соответствии с целями Бога. Поэтому он занялся основанием государства – сначала среди мушрик, а после их отказа – среди мухаджирун. А как насчет его столицы? В этом как раз нет никаких противоречий между Кораном и огромной сетью последующих исламских традиций. Сражение против превосходящих сил противника, во время которого Бог послал «ветер и невидимые для вас ополчения»103 против врагов пророка, славная победа, достигнутая в последний момент, когда поражение казалось неминуемым, – все это, согласно Корану, случилось в месте, называемом Ятриб. Этот плодородный оазис в Северном Хиджазе был Madinat an-Nabi – Городом пророка. Медина стала первым небесным плацдармом, установленным Мухаммедом на земле.
Значит ли это, что история, рассказанная о единственном драматическом бегстве туда (хиджре), основана на фактах? Конечно, примечательно, что само это слово в Коране нигде не появляется, и, как и многие другие детали биографии пророка, все ссылки на его бегство в Ятриб имеют намного более позднее происхождение104. Тогда есть основания задать вопрос: а не может ли вся идея «эмиграции» иметь значение для пророка и его последователей, которое заслонили последующие традиции? Пусть история о хиджре памятна, и все же представляется, что ее заслоняет нечто намного более революционное. По Корану, «эмиграция» – обязанность, возложенная на всех верующих, независимо от их обстоятельств и места жительства. Без упоминания о единичном путешествии в ссылку – в Ятриб или другое место – она вроде бы подразумевает призыв к оружию, всеобщий и не привязанный к месту или времени. Любой, «кто оставит свою родину для пути Божия, тот найдет на земле себе доброе убежище и благосостояние»105 Ничто не могло звучать более радикально и пугающе для «аудитории» пророка. Оставить семью и торговлю – для араба ничего не могло быть хуже. И все же, если верить Корану, именно этого требовал пророк, причем не только от своего народа, но и от всех потомков Исмаила, где бы они ни жили. Успешное внесение своего знамени в Ятриб – на фоне всеобщего разрушения мира – это было только начало. Все люди, достаточно смелые (или отчаявшиеся), чтобы принять вызов пророка и начать все сначала, приглашались присоединиться к нему в путешествии, которое могло привести один бог знает куда.