Страница 61 из 80
Лугин с Черноволом шли осторожно и почти бесшумно. Широкий коридор все время вертел направо. Видишь впереди только уводящий в сторону массив пенолита, сморщенного и фиолетового, как кожа на морде алкаголика, и попробуй угадай, что там впереди — через несколько шагов. Тем более нарвешься здесь на кафров — спрятаться негде. Минут через пять неторопливого продвижения световые пятна пошли другого оттенка: красные и оранжевые, разбросные аляповатой мозаикой. Этот неприятный красный цвет напомнил Сергею зал, через который проносились подвешенные вверх тормашками человеческие тела, где с них сдирали трансформированную в коконы одежду, чтобы землян голышом на извлечение мозга. Хреновая, мягко говоря, ассоциация. И красная подсветка встречалась по звездолету редко, она словно отмечала какие-то особые зоны. Тарас, шедший позади с козлобоем наперевес, похоже, думал о том же. Пальцы его нервно сжимали неудобное оружие и сами тянулись к пусковым пластинам: чтобы поближе в случае чего. Здесь все могут решить короткие как сам выстрел мгновенья.
Вдруг мичман остановился, прижимаясь к стене и отводя голову влево, чтобы лучше разглядеть следующий участок пути. Видел только, что коридор расширялся, дальше стены поблескивали глянцевой плиткой. Еще металлическая дуга начиналась по стене.
Чуть постояв, прислушавшись, Лугин выглянул. Дуга оказалась кантом для сплетения серебристой «паутинки» — образования являющегося, по мнению Мякушева, люками или дверями, разделявшими различные отсеки звездолета. Но на этот счет мент скорее всего прав. Вроде все сходилось: и в арсенал такая ерундень вела и огромная преграждала путь космолетам.
— Нормально? — едва слышно простонал Черновол, притаившийся в нервном ожидании.
Мичман не ответил, сделал еще пару шагов, держа перед собой козлобой. Еще шаг и понял, что впереди закрытый со всех сторон зал. Кафров нет. С трех сторон на стенах округлые проемы, затянутые «паутинкой» — люки. Вот дальше идти некуда. Хорошо это или плохо? С одной стороны на сердце отлегло, что неожиданного появления кафров вроде не ждать. А с другой, чего хорошего в тупике, тем более если желудок сводит от голода и в горле знойная Сахара?
— Херня получается, — высказался Ляхов, глядя на неожиданное препятствие из металла. — И не ахти как плавится, — он пустил вниз еще пару ярко-синих плевков плазмы и поднял свой двуручник.
— Плавится, — не согласился Кирилл, став на колени и лучше разглядев блестящую поверхность, все-таки изъеденную плазмой. — Давай еще. Прожечь по любому надо. Хоть дым из задницы пойдет, но мы должны ее раздолбать в пух и прах. Может за ней сразу выход.
— Ну, смотри, ментяра, — хмыкнул армейский капитан. — Вопрос только куда выход. Может в местную канализацию. Уж больно смахивает на какую-то магистраль. Ладно, мне-то что? Ломаем чужое — не свое.
Он опустил ствол, прицелился и тронул пальцами пусковые пластины. Плазмомет часто задергался, роняя в жерло колодца яркие шипящие плевки. Минуту-другую Ляхов, зажмурившись, сморщив нос от жиденьких струек дыма, лупил по металлическому листу. Лупил и лупил. А потом что-то ухнуло со всей космической дури, и пол пошел размашистой дрожью. Из колодца полыхнуло голубым, каким-то ненастоящим светом и все в ту же секунду стихло, погасло. Только что-то стало не так. Максим, севший на пол то ли с перепуга, то ли действительно отброшенный порывом силы вышедшей из колодца, ощутил, что его двуручник стал полегче килограмма на два. Да ладно, если бы только двуручник, самого себя он ощущал почти невесомо. И Мякушев прочувствовал, как полегчало его тело и оружие. За его спиной тоненько заголосила Миронова, и Серафимцев, выронив кафравские цацки, покрылся смертельной бледностью.
Сергей с Тарасом тоже услышали дрожь, пробравшую пол и стихшую где-то в толстых слоях пенолита. Замерли, приподняв стволы козлобоев, переглянулись. Грохот из колодца по загибам коридора долетел и досюда. И первой мыслью у Лугина вскочило: «Ну доигрались, идишь твою мать! Либо у Мякушева пошло что-то наперекос, либо Верочка неправильно поковырялась в инопланетной технике». И тут же Черновол схватил его за рукав бушлата, указывая на зал, с которого они только что вышли.
— Люки! — коротко рявкнул Тарас.
Мичман как повернулся с открытым ртом, так и не смог вернуть челюсть на место: «паутинки» больше не наблюдалось ни в одном из проемов. Вернее, она была, но скомкавшись, сжавшись кольцом к краю. И теперь открывалось три тускло освещенных хода. Один вел круто вниз, другой под таким же углом вверх. А третий из-за выступа стены пока толком не разглядеть.
— Точно, люки… Вот интересный выверт! — Сергей глянул на Черновола и снова стрельнул глазами в зал. — Выходит, разблокировало. И все как-то не так… Не так, Тарас, блин, Андреевич.
Прежде чем сделать первый шаг к открывшимся ходам, Лугин заметил одну странность: весил он будто легче на четверть или на теть. И ноги бодрее отлипали от пола, и козлобой уже не так тяготил. Неужто что-то стряслось с гравитацией, искусственной или какая она здесь, в кафравском владении? Может звездолет совершал какой-то маневр или шел на посадку? И если даже так, то почему открылись люки? Ведь по всей человеческой логике, если корабль вышел в активную фазу движения, их скорее бы задраили, чем вот так вот бессмысленно раззявили. Не в море, конечно, а в космической черноте. Здесь порядки другие. Но если здравым смыслом: зачем раззявили люки?!
6
Гудвеса вчера не было. Какая боль! Чтобы его забрали «жуки»! Чтобы разорвало утконосого на кусочки! Пусть кафры поперхнуться его душой и ее яд убьет их всех!
Говорят, у него есть еще какая-то девка и он, конечно, ночевал с ней. От этого чуточку легче… Хоть не каждую ночь здесь будет появляться омерзительная рожа, и жаркие грязные руки чувствовать бесстыжую волю. Хоть иногда можно спрятаться под одеялами от него, от липкого холода и всего проклятущего мира. Впрочем, все это самообман, дешевый трюк шаткой психики. От этого мира никуда не спрячешься, потому что он не за тонким брезентом палатки и не за мягкой шерстью пледа — он внутри. Он уже проник в каждую клеточку тела, как смертельный вирус. Просочился в сознание и пророс там черными корешками безумия. Его уже не остановить. Только глоток-другой горькой водочки на небольшое время притупляет отвратительное чувство принадлежности к этому всему: к палаткам за полиэтиленовыми, тряпичными ширмами, где гибнет человеческий дух; дружинникам, с пьяным подозрением сжимающим оружие при каждом шорохе; пенолиту и жукам, ползущим в промозглом сумраке. И еще к горю. Бесконечному горю, разлитому вокруг вместе с фиолетовым светом. Кахор Нэ Роош… Ветер гуляет по площади перед фортом, кружа, словно людские души, полиэтиленовые пакеты и обрывки газет — кажется этот пейзаж, эта унылая круговерть маячила перед глазами всегда. Кахор Нэ Роош… Интересно, что означают чужие слова. Они на кафравском. Кто-то сказал, таково название звездолета. Вот только кто?..
Хитровой показалось, что пол слегка дрогнул. Просто слабый толчок, будто где-то далеко грохнулось со всей комической дури что-то тяжелое. А затем стало легко. Но, увы, не на сердце. Рука, державшая кружку как бы потеряла заметно в весе. Так, наверное, бывает, когда душа перестает цепляться за тело, и мышцам, костям, сосудам становится легко и сладко, что они, наконец, расстаются с темным проклятущим грузом, навязанным нам свыше. Так кто же говорил о «Кахор Нэ Роош»? Кто? Этот вопрос не имел никакого смысла, но Светлана почему-то ухватилась за него, вспоминая всех, с кем имела несчастье беседовать вчера и позавчера. Собеседников выпало ей не так много: жены дружинников из соседних палаток, Гудвес — ну нет, к черту его! к черту! Леночка Чудова и какие-то люди на площади — теперь не вспомнишь их лиц, ничего о них не вспомнишь… Ах, еще мужичок с лысиной от уха до уха — врач. Врач, которого перцовская сволота нарекла Мундштуком. Ну да, Мундштуков Роман Борисович. Он и наболтал о Кахор Нэ Роош, после того как выпил разведенного спирта и покаялся Леночке, что ее папу не вышло бы спасти даже при стационарной реанимации. Извинялся, обнимая Чудову за плечи и утыкаясь носом в ее роскошные волосы, будто пытаясь втянуть их в себя широкими, подрагивающими ноздрями. А потом речь зашла о биотронах, звездолете и кафрах, с которыми Роман Борисович немного говорил во время посадки. Кахор Нэ Роош — так называется этот звездолет. Кахор Нэ Роош, что означает Посол Смысла Живого… Какая глупость! Разве у живого есть смысл? Хотя есть. Смысл всего живого один — смерть. Потом душа полиэтиленовым пакетом будет витать в порывах ветра. И если на Земле кто-то еще смел помышлять о фальшивых билетах в Господний рай, то здесь этого не может быть в принципе, ведь Кахор Нэ Роош не выпустит ни тела, ни души. Все здесь как кильки в консервной банке — банке, которую никто никогда не вскроет.