Бессердечный

Ей не хотелось приближаться к нему. Господи! Как ей хотелось повернуться и убежать! Но она никогда не была трусихой. Она пережила побои отца. Как-нибудь переживет и это.

Гордость заставила ее выпрямиться. Она подошла к нему, чувствуя, что ноги ее стали будто деревянными, про себя моля Бога, чтобы они не подкосились.

– Я выполнил условия договора. Теперь дело за вами. Снимите одежду, я хочу посмотреть, за что я платил своим трудом заработанными деньгами.

Несколько секунд она просто смотрела ему в глаза с ужасом и недоверием.

– Я не могу… не смею…

– Если бы я не явился, вы бы сделали это ради Марлина. Почему бы вам не потрудиться ради меня?

По спине ее пробежали мурашки. Она была по-настоящему испугана. В горле ее клокотали готовые прорваться рыдания. Господи! Этого не могло быть! Из всех возможных вариантов, которые она представляла заранее, этот был худшим. Ее глаза жгли непролитые слезы. Она с трудом сдерживала их, решив, что ни за что не заплачет при этом животном с ледяным сердцем, теперь ставшем графом. Она вздернула подбородок:

– Вы ошибаетесь, милорд. Я не позволила бы Филиппу… такую свободу обращения с собой.

Тонкая черная бровь недоверчиво приподнялась:

– Не позволили бы? – Губы искривились в горькой насмешливой улыбке. – А та умилительная сцена, которую я наблюдал в Красной комнате? Вы собираетесь уверить меня, что мне привиделись ваши тела, сплетенные в объятии?

Эриел снова прикусила губу. Это был всего только поцелуй, и с самого начала все пошло как-то не так.

– То, что вы увидели, было недоразумением. Ни один из нас не был готов…

Его брови гневно сошлись над переносицей, а губы сжались. Он шагнул к ней. Лицо его было грозным, и она невольно отступила назад.

– Если вы воображаете, что Филипп Марлин не собирался соблазнить вас, то вы еще глупее меня. А теперь раздевайтесь, иначе я сам вас раздену.

Глаза ее наполнились слезами. Она яростно заморгала, пытаясь не дать им пролиться, и в конце концов ей это удалось. Откуда-то изнутри пришло мужество, выработанное, еще когда отец жестоко избивал ее. Он мог ее бить, но ему не под силу было сломить ее. Не удастся это и графу.

Она повернулась спиной к нему и стояла прямо, хотя ноги ее дрожали.

– Помогите мне расстегнуть пуговицы.

Граф шагнул к ней. Она слышала, как его блестящие черные башмаки мягко и приглушенно двигались по ковру. Не обращая внимания на пуговицы, он прикоснулся горячими пальцами к ее шее, потом потянул за вырез платья и располосовал ткань до пояса. Из ее груди вырвалось долго сдерживаемое рыдание, но, когда она повернулась к нему лицом, в его жестких серых глазах она не увидела ни крупицы жалости.

– А теперь делайте, как я говорю. Снимите платье.

Он отступил на несколько шагов, будто хотел видеть ее смущение издали.

Руки ее дрожали. Она вцепилась в тонкую шелковую ткань нежного абрикосового цвета и спустила безжалостно испорченное платье с плеч. Такое красивое платье, подумала она мимоходом. А все ее платья были так дороги ей. Ведь у нее никогда прежде не было красивых вещей. Она пыталась придумать, как объяснить ему, что произошедшее между ней и Филиппом – ошибка, но достаточно было одного взгляда на его лицо, чтобы понять, что все ее усилия были бы тщетными. Она стояла перед ним в одних домашних туфельках, белых шелковых чулках и атласных подвязках, а также в легкой полупрозрачной сорочке, столь тонкой, что сквозь нее можно было видеть ее бледно-розовые соски и гнездо золотистых волос между ног. Под взглядом этих холодных серебристо-серых глаз, неспешно скользившим по ее груди, она залилась краской. Но взгляд не остановился на груди, он заскользил ниже. Граф рассматривал ее талию, спустился к ногам, к лодыжкам, потом снова поднялся к лицу.

– Выньте шпильки из волос. Хочу видеть, как вы выглядите, когда они падают вам на плечи.

Эриел прикусила щеку изнутри, опасаясь, что сорвется и не сможет продолжать. По всему ее телу пробежала дрожь. Она не могла вынести мысли о том, что собирается сделать с ней этот мрачный и холодный человек. Снова ей в голову пришла шальная мысль бежать. Но она ни на минуту не усомнилась в том, что этот хищник, стоявший прямо перед ней, не позволит ей этого.

Она взяла себя в руки и сделала то, что он требовал, моля Бога о чуде и надеясь, что изобретет какой-нибудь способ спастись. Ее пальцы так сильно дрожали, что она не могла удержать в них шпильки. Они с мягким звоном падали на ковер и на деревянный пол у края ковра. Когда последняя шпилька была вынута из волос, бледно-золотая грива рассыпалась по плечам.

– А теперь снимите сорочку.

О Боже! На глаза ее снова навернулись слезы, и на этот раз ей не удалось сдержать их. Они потекли из глаз, заструились по щекам.

– Пожалуйста! – прошептала она. – Я сожалею о том, что произошло. Знаю, что мне не следовало разрешать ему войти, но я и понятия не имела о том, что он вздумает поцеловать меня.

Он стиснул зубы. Она закрыла глаза, чтобы не видеть его высокой сильной фигуры, угнетавшей и пугавшей ее, как призрак, явившийся из ада. Он остановился прямо перед ней, и руки его потянулись, чтобы взять ее за плечи.

– Я не глупец, Эриел. Очевидно, что Филипп Марлин – ваш любовник. А раз дело обстоит так, то начиная с сегодняшнего дня вы будете греть мою, а не его постель.

Ее любовник? На нее накатила мутная волна печали и отчаяния. Она покачала головой:

– Филипп мне не любовник. Да у меня и не было любовника. Никогда не было. И вообще, впервые в жизни меня поцеловал мужчина.

Его пальцы вцепились в ее плечи с такой силой, что ей стало больно.

– Вы лжете!

– Я говорю вам правду. – Она смотрела в его жесткое суровое лицо. – Мы познакомились только на прошлой неделе. Я гуляла в парке, и появился он. Сегодня мы поехали кататься в его экипаже. Пошел дождь. Поэтому я и… пригласила его к чаю. А потом он поцеловал меня.

Снаружи бушевала гроза. Раздался удар грома. Молния прорезала мрачную серость неба, обложенного тучами. Стекла дребезжали от порывов ветра. Снова молния прочертила зигзаг по небу, осветив выступы и впадины его угловатого лица. Эриел уловила в его глазах проблеск чувства, которого не рассчитывала там увидеть. В них появилось нечто непонятное, похожее на боль и не предназначенное для ее глаз.