Страница 24 из 162
— Вставай, — сказал водитель. — И иди. Здесь недалеко город Льеж. Держись поближе к рабочим посёлкам. Друзей найти там легче. Это Бельгия. И в Германию не возвращайся. Где ты был до сих пор, забудь! Понял?
— Понял, — ответил Шамрай. И спрыгнул на землю.
— Глюк ауф!
— Глюк ауф! Спасибо Вам.
Машина загудела, как сердитый жук, и исчезла за поворотом.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Неужели это Бельгия? Шамрай недоверчиво огляделся. Чистое, сверкающее шоссе перерезало по-весеннему нарядный зелёный лес. Середина апреля, а уже совсем тепло. Над головой серое предрассветное небо, та самая минута, когда невозможно определит солнечным или хмурым будет день.
Значит, он, Роман Шамрай, на свободе. Что же ему делать?
Мысль постоянно возвращалась к этому вопросу, требовала немедленного ответа.
Осмотрел себя. Серый грубый пиджак болтается, как на вешалке, ботинки на ногах не новые, но крепкие, повязка на рукаве. Очевидно, на первый взгляд фигура его не вызовет удивления. Война, как колоду карт, перетасовала все народы Европы. Много разных людей слоняется по её асфальтовым дорогам. Всех не проверишь.
Длинная машина вырвалась из-за поворота, выросла на глазах, блестящей стрелой летела к Шамраю, который стоял на обочине, как километровый столб. Немецкие серые, украшенные серебром фуражки виднелись за полированным стеклом.
«Сейчас машина остановится, и тогда всё», — мысль молнией обожгла мозг.
Но на Шамрая не обратили ни малейшего внимания. У немецких офицеров были поважнее дела, чем проверять документы пешеходов. Тем более, что пленный с повязкой на рукаве не может быть опасным. Скорее всего, это батрак из соседней фермы.
Как чёрная птица, пронёсся мимо Шамрая «оппель-адмирал». Конечно, господам офицерам безразлично, сбежал ли он из лагеря или нет, но это только господам офицерам всё равно. Совсем другое дело комендатура. Самая обыкновенная комендатура, которая находится где-то совсем близко, может, даже рядом, наверняка иначе отнесётся к появлению Шамрая. Что же делать?
Во-первых, подкрепиться. В лагере он всегда голодал. В последний раз досыта наелся в своей землянке под Киевом. А тогда совсем не хотелось есть. Странно, как это человек может совсем не хотеть есть? Голод для Шамрая стал привычным бедствием, как неизлечимая болезнь. Иногда его удаётся ненадолго обмануть куском чёрного, вязкого, как глина, невыпеченного хлеба, но избавиться совсем невозможно.
Разумеется, этот бутерброд старухи можно оставить на всякий случай и съесть позднее, но Роман уже давно взял себе за правило: ничего не оставлять про запас, потому что кто знает, что с тобой может случиться в следующую минуту. Вот остановится возле него машина, и через десять минут он окажется в комендатуре. Там будет не до еды. Бутерброд нужно съесть немедленно.
Он прошёл вдоль дороги до опушки леса. Перед глазами расстилалось хорошо обработанное поле. Длинные ряды зелёных всходов сахарной свёклы бесконечными струями текли по тёмно-коричневой земле. Дальше расстилалось зелёное руно изумрудной озими, густой, как щётка. Видно, плодородная страна Бельгия.
Ещё дальше взгляд, скользнув по пустынному шоссе, различил в туманной утренней дымке село или небольшой городок. Высокий шпиль кирпичной кирхи впивался в серое небо. Вокруг неё буйная первозданная зелень садов. Среди них видны яркие розовые макушки. Это, должно быть, доцветают яблони. Среди садов небольшие двухэтажные домики. Они только угадываются на большом расстоянии. Вот в одном из таких уютных домиков и помещается комендатура.
Бутерброд всё-таки надо съесть немедленно.
Шамрай сошёл с шоссе, перепрыгнул через кювет и оказался на опушке леса. Сел на толстый корень могучего бука, так чтобы можно было видеть поле и далёкое село, огляделся хорошенько. Никого, тишина. Вынул из кармана свёрточек, перевязанный бумажной бечёвкой.
Два тоненьких, аккуратно отрезанных не ножом, а хлеборезкой кусочка серого хлеба, тонко намазанные мармеладом, были вкуснее самого роскошного торта. Шамрай ел жадно, торопливо, с наслаждением. Вот осталось хлеба откусить всего раза три, вот два, вот один. И всё. Ядовитый паук — голод теперь на какое-то время угомонится.
Хорошо в лесу, и на сердце удивительный покой, даже радость. Это ощущение непривычное и опасное, нужно точно установить, откуда оно пришло. Ну, догадаться не трудно. Оказывается, среди немцев есть настоящие, отчаянно смелые люди, больше того — друзья. Они выглядят, правда, немного странно, если вспомнить фрау Ранке, сердитую старую женщину. Но разве её злые слова имеют какое-нибудь значение? Людей ценят не по словам, а по их делам. А эта старуха сделала для него, может, не меньше, чем родная мать.
И ещё одна причина для радости — памятник Ленину надёжно спрятан в глубокой старой шахте. Гестаповцам и в голову не придёт искать его именно там, но даже если и подумают об этом, разве они найдут? Да ни за что на свете! В шахте хозяин шахтёр.
Всё обмозговали ребята. Молодцы! Не найти гестаповцам Ленина. Шильд не выдаст… Ох, какие же они, оказывается, разные — эти немцы.
Теперь Шамрай жить так, как жил до сих пор, больше не имеет права. Прежде он был бесправным военнопленным, с которым каждый мог сделать всё, что взбредёт в голову. Сейчас Шамрай на свободе…
Непременно нужно осмыслить, понять всё, что с ним произошло за последние месяцы или даже годы. Итак, какая сила ворвалась в его жизнь, кто его спас? На этот вопрос ответить просто. Это сделали немцы. Да, но… Вот в том-то и дело, что «но». Оказывается, «немец» — куда более сложное понятие, чем привык думать лейтенант Шамрай. Да, классовая общность значительно прочнее и шире национальной принадлежности. Конечно, это не новость. Ещё в школе тысячу раз говорили об этом. Немецкий рабочий и немецкий барон — далеко не одно и то же. Тогда почему же немецкие рабочие послушно варят сталь, которая упадёт смертельным грузом на головы таких же рабочих, английских или советских, и одновременно с опасностью для жизни спасают памятник Ленину? Может, в них классовое чувство, раздавленное гестапо, полицией, умерло и только изредка, просыпаясь, даёт о себе знать? Взяв в руки власть, фашисты прежде всего разгромили Коммунистическую партию, мозг рабочего класса. Как только организовались рабочие — сразу виден результат — памятник Ленину удалось спасти.
Погоди, Роман, зачем ты всё усложняешь, это же азбучные истины. Правда, истины эти старые, но выглядят они далеко не азбучно, если от них зависит судьба победы и твоя собственная жизнь… Ты сам вспомнил об этих азбучных истинах только сейчас, а раньше и не думал. Слова «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» теперь тебе не кажутся привычным газетным лозунгом, они ожили, стали материальной силой.
Думай, думай, Шамрай, и делай выводы. Это не абстрактные теоретические размышления. Теперь это самая реальная суть твоей жизни. И от того, какие выводы ты сделаешь, будет зависеть твоё будущее; выживешь ты или умрёшь, погибнешь или победишь…
Ты должен сражаться и победить. Недалеко отсюда город Льеж. Там нужно найти друзей, и ты, лейтенант Шамрай, их найдёшь.
Над Бельгией всходило солнце. Может, у этой лесной опушки когда-то сидел Тиль Уленшпигель, свистел по-дроздиному, звонко, переливчато, и жирные монахи, глотая огненные цветы, жарились в чёрном пламени огромных костров, и до самого моря тянулся дым, пропахший горелым мясом, весёлые гезы проходили по этой же дороге воевать против испанского короля, против инквизиции, против чёрных ряс. Может, всё это было не так весело, как писалось в книге, но в тот миг Шамрай пожалел, что нет у него друга, верного Ламе Гудзака, толстого и ленивого, доброго и насмешливого.
Поля, укрытые серебристой дымкой едва заметного утреннего тумана, осветились первыми розовыми лучами солнца. Стало видно далеко вокруг: ширь, простор; все дороги перед тобой открыты как на ладони. Иди куда хочешь. Но куда?
Вдруг тихая, знакомая с детства мелодия прозвучала в воздухе. Если бы Шамрай не сидел, прислонясь к дереву, у него подкосились бы ноги от удивления, почти испуга. Ошалело потёр лоб вспотевшей рукой. Ещё не лучше: у него начинаются галлюцинации. Скорей всего, от голода и усталости. Нет, не похоже, ведь он вчера вечером и даже сегодня утром ел да и соснул изрядно в дороге.