Страница 161 из 162
Феропонт рассказывал, захлёбываясь от восторга: теперь никто на свете не угрожал их дружбе, и потому он не обратил внимания на лицо Лихобора, а стоило бы. Удивительное было у него лицо. Сколько разных чувств выражало оно, — всё вместе это называлось счастьем! Любовь обрушилась на Луку, как лавина, как взрыв. Где уж там было вспомнить, что на Пушкинской улице, в старинной квартире с высокими потолками смертельно волнуются мать и отец его молодой жены! Но вспомнил о них всё-таки он, а не Майола. На дворе уже синел ясный апрельский рассвет, когда он потащил её к телефону…
— Наконец, — Феропонт с трудом сдерживал своё ликование, — в пятом часу звонок. Мамаша уже почти без чувств. Пётр Григорьевич лютый, как зверь, а она заявляет в трубку: «Задержалась на вечеринке, простите, не волнуйтесь…» Это тебе наука, я знаю, она и тебе старалась мозги крутить, а сама потихоньку нашла женишка. Ну и отлично, теперь мы с тобой горы свернём…
— Что же дальше было? — улыбаясь и одновременно чувствуя жгучий стыд, спросил Лука.
— Она появилась в одиннадцать, уложила свой чемоданчик и исчезла, подав всем девчатам пример, как надо в наше время выходить замуж. Я рад, не будет встревать между нами. Но всё-таки нужно отдать ей должное: чтобы так всё решить, надо иметь смелость. Раньше я думал — никчёмность, фифочка, дутая знаменитость, теперь вижу: есть в ней настоящий характер.
— Что же всё-таки было потом? — напомнил Лука.
— Откуда я знаю. Ушла и исчезла. Нам больше не звонили, значит, всё уладилось…
— А теперь — расскажу я, что было дальше, — медленно заговорил Лука. — Вечером она вместе со своим мужем приехала к папе и маме на Пушкинскую. Ужинали и даже пили шампанское. Они очень быстро умеют успокоить своих родителей, эти девчата. Потом её муж получил в подарок американский свитер, как она сама сказала, ещё летом купленный в Америке для этой цели.
— О, она всё предвидела! — воскликнул Феропонт. — Лукавое порождение дьявола — эти женщины… — И вдруг остановился, поражённый догадкой, взглянул и, не решаясь поверить, не допуская такой возможности, спросил: — А ты откуда знаешь? — И, тут же поняв, затряс головой, как от острой зубной боли. — Это ты её сразил?
— Я, — ответил Лука. — Приглашаю на свадьбу.
Феропонт прошёлся от станка к станку, не зная, что сказать. Негодование и возмущение, восторг и ревность переполнили его душу. Потом, вплотную подойдя к Лихобору, остановился и сказал:
— Предал ты нашу дружбу.
— Почему предал? — Лука удивился. — Мы с тобой друзья навеки. Больше того, теперь родственники…
— Нет, не та будет дружба, — горько проговорил Феропонт. И Лука вдруг почувствовал, что рядом с ним стоит уже не юный парнишка, а почти взрослый мужчина. — Не та будет дружба. Ну и гори ты синим огнём и ясным пламенем вместе со своей Майолой! А ко мне больше не подходи. Не люблю предателей!
Он выкрикнул последние слова и поспешил отойти к своему станку, чтобы никто не увидел его несчастных глаз. Мир скверный и жестокий, нет в нём настоящий верных людей: стоило только Майоле поманить пальчиком, и железный Лука Лихобор изменил дружбе.
Дня три Феропонт ходил хмурый, как грозовая туча. Дома о новости промолчал, почему-то показалось обидным, что, выбирая между любовью и настоящей мужской дружбой, Лука выбрал любовь.
А на четвёртый день; в конце смены, Лука подошёл к Феропонту и сказал:
— Хватит разыгрывать капризную барышню. Друзья мы с тобой были, друзьями и остались. Пойдём посмотрим, как взлетит новый самолёт.
— Не пойду я с тобой, — сказал Феропонт. — И что ты нашёл в этой голенастой Майоле?
— Ты прав, ничего особенного в ней нет, просто она самая красивая женщина в Киеве, и я её безумно люблю.
— Женщина? — Феропонт словно споткнулся.
— Конечно. Моя жена. И брось переживать, вытирай станок и пошли на аэродром…
— Она тебя быстренько отучит командовать, — не удержался и съязвил Феропонт.
— Вот и отлично! — Лука счастливо улыбнулся.
О первом пробном полёте нового самолёта на заводе не объявляли. Через неделю будет торжественная церемония в присутствии высокого начальства, с речами и знамёнами, с приказом директора о поощрении лучших рабочих и инженеров. Сейчас намечался всего лишь пробный полёт, но слух о нём, расходясь концентрическими кругами, постепенно охватил все цеха, и йосле смены к аэродрому потянулись люди.
Лука и Феропонт несколько минут шли молча. Толпа, окружавшая их, становилась всё плотнее. Но Феропонт думал не о самолёте.
— А всё-таки ты молодец, — словно познав наконец какую-то очень спорную истину, объявил он.
— Это почему же? — Лука заинтересовался: подвигов за собой он не чувствовал.
— Да что Майолу на лету срезал. Вокруг неё столько женихов кружилось, а девчонки все тщеславны.
— Ты знаешь, мне показалось, она вышла за меня потому, что у неё не было выбора. Ни одного жениха около неё я не заметил, — вполне серьёзно сказал Лука.
— Просто влюбились друга в друга, как… как… — Он подыскивал сравнение, хотел сказать, как Ромео и Джульетта, но раздумал: получалось слишком банально и литературно. И промолчал.
— Желаю тебе так же влюбиться, — сказал Лука.
— Ну, знаешь, — Феропонт возмутился, — ещё не родилась такая девчонка, которая смогла бы меня охомутать…
— Нет, уже родилась. Ей сейчас лет десять, двенадцать. а может, и все четырнадцать… Смотри, вон он, наш красавец!
И в тот же миг Феропонт забыл и о Луке, и о Карманьоле, и о разбитой дружбе. Новый самолёт стоял в отдалении от выстроившихся в ряд старых ОК-24, но даже если бы он пристроился к ним, всё равно спутать, не заметить его было невозможно: казалось, именно под его крылом приоткрылась завеса времени и всем посчастливилось заглянуть в будущее.
На аэродром, конечно, никого не пускали, но вокруг собиралась толпа — молчаливые, взволнованно-торжественные люди. Это они сделали самолёт. Нет более гордого и значительного чувства, нежели сознание отлично выполненной работы.
Феропонт и сам не мог понять, откуда пришло к нему это ощущение всепокоряющей гордости. Казалось, от может сделать любую работу, всё ему по плечу: пассажирский самолёт — пожалуйста, вот он стоит перед вами. Космический корабль? И это можно. Хотел посмеяться над собой, над непривычной взволнованностью, и не смог. Крепко держат киль и стабилизаторы гайки, сработанные Лукой и Феропонтом, их руками. Феропонту хотелось крикнуть: «Люди, в этой машине есть и моя работа!» — но сдержался: каждый из его соседей, стоявших с ним плечом к плечу, мог сказать то же самое.
— Послушай, учитель, — Феропонт толкнул локтем Луку, — а если заточить резцы под острым углом, то канавки в наших гайках можно прорезать вдвое быстрее.
Лука посмотрел на своего ученика и согласно кивнул. На свет появился не только новый самолёт, но родилось нечто более значительное и важное… Ещё многое случится с Феропонтом, ещё будет он мудрствовать и оригинальничать, неизвестно, кем он станет: композитором, инженером или офицером, а может, и токарем высокой квалификации, — но человеком наверняка будет.
К самолёту подошли пилоты и исчезли за овальными дверцами, герметически плотно закрывшимися вслед за ними. В старых самолётах вертящиеся винты предупреждали о скором взлёте машины. Здесь же всё замерло, только медленно нарастал напряжённый гул могучих реактивных двигателей, и в какое-то мгновение самолёт неохотно, лениво двинулся с места, потом, быстро набирая скорость, сопровождаемую оглушительным рёвом турбин, стрелой вонзился в ясную синеву неба.
Люди стоят молча, не кричат «ура», не аплодируют, в этом сосредоточенном молчании — проявление наибольшей торжественности. Они ждут посадки самолёта, чтобы ещё раз взглянуть на свою осуществлённую мечту, попрощаться с нею и приняться за новую…
Он появился далеко-далеко, сначала как маленькая серебристая ласточка, потом, стремительно вырастая, приблизился, сопровождаемый оглушительным громом. Вот он над взлётно-посадочной полосой выпустил закрылки, коснулся твёрдыми шинами бетонной дорожки…