Страница 38 из 131
Стоколос пожал плечами.
— Пойти-то можно. Но я не верю в переговоры с начальником связи. В моей рации нет микрофона. Она рассчитана на работу зашифрованными радиограммами. Фронтовые радисты не подходят для меня, а я для них.
— Все равно пошли, — махнул рукой Заруба. — На месте решим, что и как.
Штаб дивизии находился в полутора километрах от позиции трех батарей капитана Зарубы. Большой отрезок пути можно было пройти траншеями, выкопанными еще немцами. Но Заруба и Стоколос выбрали полевую, хорошо укатанную гусеницами тягачей, танков и колесами машин дорогу, разветвлявшуюся в сторону оврагов, балок, в которых притаились зенитки и батареи полевой артиллерии, укрытые маскировочными сетками.
На дороге и по обочинам то и дело попадались воронки, залитые водой и отражавшие небо. Вода в ямах стоит подолгу — снаряды и бомбы вырвали чернозем до самой глины.
Над головой — голубое небо. Глаза невольно щурились. В такие дни небо прощается с летом и все будто растворяется в лучах солнца, становится золотым. И поднепрянские балки, и овраги, и дубы, и грабы, и ясени, словно перед ярмаркой, надели на себя яркие жупаны, чтобы пощеголять друг перед другом, у кого из них одеяние нарядней. А в расплавленной солнцем выси висела паутина бабьего лета. Она будто звенела от прикосновения солнечных лучей и летела на юг своим маршрутом над перекопанными пригорками и высотками, над низинами и оврагами.
Андрей засмотрелся на паутину. Ему почудилась какая-то мелодия, рождаемая движением паутины. Но вдруг в эту мелодию ворвался далекий гул самолетов.
Андрей остановился. Остановился и Заруба, запрокинув голову, уставился в небо.
Летели «юнкерсы» и «хейнкели». По ним открыли огонь зенитки, находившиеся ближе к переднему краю. В небе появились белые шарики взрывов.
Приготовились к бою и артиллеристы возле полевой дороги. Послышались голоса:
— Цель схвачена…
— Азимут…
— Высота…
— Трубка. Шрапнелью…
К Зарубе и Стоколосу подбежал лейтенант в каске.
— Проклятые! Не дадут и до штаба дивизии дойти!
Заруба смерил взглядом лейтенанта с ног до головы — новенькая полевая форма, начищенные до блеска сапоги.
— Сейчас начнут. Наверно, все бомбы скинут на нашу батарею.
— Много чести для батареи, — ответил Заруба. — Бомбы они несут на переправу, на замаскированную дальнобойную артиллерию на левом берегу.
От выстрелов зениток содрогалась земля. Командиры орудий поворачивали стволы, стараясь поймать цель в перекрестие прицела.
«Юнкерсы» и «хейнкели», казалось, были безразличны к огню артиллеристов. Летели они высоко, и поразить их на такой высоте было не так-то просто.
Со свистом и воем на землю посыпались первые бомбы. Загрохотали взрывы.
— Мелкие бросают, — сказал Заруба. — Тяжелые берегут для переправы.
Лейтенант, поддерживая сумку с противогазом, побежал в поле.
— Куда? Назад! — закричал Заруба. — Надо бежать навстречу самолетам, а не от них!
Но лейтенант не услышал его, побежал еще быстрее.
— Зеленый, необстрелянный, — Заруба в сердцах сплюнул. — Не успела научить война, как спасаться от бомб.
Гул «юнкерсов» и «хейнкелей» нарастал, приближался. Стоколос и Заруба кинулись навстречу самолетам, следя за падением бомб.
— Ложись! — крикнул Заруба.
Оба упали в бурьян, инстинктивно закрыв руками головы. Несколько бомб взорвались возле того места, где они только что стояли. Перестали стрелять зенитки, самолеты были уже перед ними, — «мертвая зона».
Стоколос и Заруба вскочили, побежали навстречу второй волне самолетов. Заговорили снова зенитки.
С поля донесся крик лейтенанта.
— Говорил же ему… — Заруба выругался. — Наверное, ранило осколком, а то и еще хуже.
Когда самолеты улетели, Заруба и Стоколос подбежали к лейтенанту.
Он лежал на спине и стонал. Рядом курилась небольшая воронка от бомбы.
Андрей закрыл глаза: осколок бомбы оторвал лейтенанту подошву нового хромового сапога вместе со ступней. Кровь лилась на землю.
— Быстро на позицию! Позови санитара! — крикнул ему Заруба, а сам присел над лейтенантом, стал доставать из сумки противогаза индивидуальный пакет.
Андрей побежал к зенитчикам.
Артиллеристы приводили в порядок зенитки после стрельбы. Командиры орудий в бинокли следили за воздушным поединком, вспыхнувшим над Днепром.
— Вашего лейтенанта тяжело ранило! Медика и носилки на поле! — крикнул Андрей.
— Лейтенант Бончиков ранен!..
— Где санинструктор Сильченко?.. — зазвучали на позиции голоса.
Андрей остановился, снял каску, чтобы отдышаться. Вытер вспотевшее, запачканное лицо, подставил его ветерку, дующему с Днепра.
Из блиндажа выбежала санинструктор. Ее черные, слегка поседевшие волосы непослушно выбивались из-под пилотки. Следом за ней выскочили двое солдат. Один, пожилой, сутулый, с медалью «За оборону Сталинграда» на груди, держал носилки. Солдаты обогнули санинструктора и первыми остановились возле Стоколоса.
— Где наш Бончиков?
— Куда ранен?
— На поле. Капитан возле него…
— Маргарита Григорьевна! — обернулся сутулый солдат, державший носилки. — За нами!
Андрей захлопал глазами. Ему было непривычно слышать, чтобы девушек-санинструкторов называли по имени-отчеству.
Он вспомнил свою Пятую заставу, начальника Тулина и его жену Маргариту Григорьевну, мать Леси, стройную, красивую, с огненными черными глазами и гордо поднятой головой. Такой же была и Леся. Только в талии чуть стройнее матери. Санинструктора тоже зовут Маргарита Григорьевна.
Женщина в форме младшего лейтенанта поравнялась с Андреем. Он удивленно уставился на нее. Это была она, его будущая теща, как в шутку называли пограничники жену командира заставы.
— Маргарита Григорьевна, — прошептал Стоколос, забыв о раненом Бончикове и обо всем на свете. — Вы-ы-ы?..
Санинструктор остановилась, ойкнула.
— Андрей?! Неужели это ты?..
Она схватила Стоколоса за руку, и они побежали вместе к тяжело раненному лейтенанту.
«А почему же артиллерист назвал фамилию Сильченко? — недоумевал Андрей. — Ведь это же фамилия командира нашей дивизии. Может, я ослышался? Да и мало ли украинских фамилий здесь, на фронте! Одних только генералов сколько — и Москаленко, и Жмаченко, и Рыбалко, и Кравченко… Наверное, это фамилии кого-нибудь из солдат, побежавших к раненому…»
Над лейтенантом склонились санитары. Возле его правой ноги была лужица крови. В ней отражалось красное небо. Такого неба Андрею еще не приходилось видеть.
Маргарита Григорьевна достала из санитарной сумки шприц, сделала укол в ягодицу лейтенанту.
Лицо Бончикова было восково-желтое, как кленовый листок, лежавший возле его щеки, принесенный сюда откуда-то ветром. Глаза широко раскрыты, мутноватые. Он много потерял крови и, наверное, понимал, что санинструктор ему уже ничем не сможет помочь.
— Не надо было бежать вам, лейтенант, от самолетов. Вперед по инерции летят бомбы. Надо было бежать навстречу «юнкерсам», тогда, может, все и обошлось бы, — сказал капитан Заруба, лишь бы не молчать.
— Извините, — произнес пожилой, сутулый санитар. — Как говорят, знал бы, где упасть, то соломки бы подстелил… От судьбы не убежишь…
— Мама… Ма-а… — шевельнул обескровленными губами Бончиков.
И затих. Затих навсегда.
— Бессмысленная смерть, — вздохнул молодой санитар.
— Бессмысленная? — переспросила Маргарита Григорьевна. — А разве сама война — не бессмыслица? Разве была необходимость погибнуть этому парню? Разве, — обратилась она к Андрею, — была необходимость погибнуть, сгореть в огне Сокольникову на том берегу Прута? Разве была необходимость погибнуть в первый день войны моему мужу?..
Пожилой санитар снял пилотку, склонил голову. Плечи его еще больше сгорбились.
— Прости, лейтенант… Не знаю даже твоего имени, сынок. Не успел узнать. Вчера ведь только пришел к нам вместо убитого комвзвода. Не сумели мы вырвать тебя из лап смерти. Прости.