Ледовый десант

Послышались крики и стоны раненых. Танки, стреляя из пушек и пулеметов, подошли вплотную к окопам. Теперь огонь их был уже не страшен — бойцы оказались в «мертвой зоне».

Колотуха присел в окопе.

Страшно, когда над тобой кружат вражеские самолеты. Но еще страшнее, когда небо заслоняет черное днище танка.

Пересилив чувство страха, Максим открыл глаза. Гусеницы «пантеры» рвали, кромсали землю, взвихривали пыль. В окопе дым, чад — не продохнуть. На голову и за воротник гимнастерки сыплются комья земли. От танка несло жаром, как от вагранки. С днища капало густое масло.

«Если сейчас развернется и пойдет вдоль окопа, всё, конец, засыплет землей», — со страхом подумал Максим.

Но танк не развернулся. Проскочив через окоп, он пополз дальше, к позициям артиллеристов.

Колотуха облегченно вздохнул. Приподнялся, выглянул из окопа. Все пять «пантер» были уже в их тылу.

— Открыть огонь по танкам! — подал он команду.

— Патрон! — закричал тут же первый номер противотанкового ружья.

— Есть патрон! — ответил заряжающий.

В роте было немало бойцов, которые участвовали в битве на Курской дуге. Тогда перед командованием стоял вопрос, как побороть в психологии солдата «танкобоязнь». Командиры получили приказ: научить воинов бороться с танками. Накануне битвы было проведено даже учение, на котором присутствовал командующий Воронежским фронтом генерал армии Ватутин.

В то время у немцев появилась новая техника: тяжелые танки «тигры» и еще более мощные «королевские тигры», средние танки «пантеры», самоходные артиллерийские установки «фердинанд». Надо было во что бы то ни стало сдержать наступление танковых сил противника, чтобы потом перейти в решительное контрнаступление.

Так и случилось под Белгородом: активная оборона войск генерала Ватутина стала прологом к широкому контрнаступлению Воронежского и Степного фронтов на Украине. Развивая это контрнаступление, армии генерала Ватутина прошли с боями сотни километров. И вот теперь вышли к берегам Днепра.

По «пантерам» стали бить три противотанковых ружья. Красноармейцы бросали гранаты и бутылки с горючей смесью.

Вскоре один танк застыл с перебитой гусеницей в десяти шагах от окопов. Загорелся неподалеку от него другой — в баки с горючим угодили сразу две бронебойные пули. Одна из «пантер» повернула башню, жерло орудия опустилось вниз — наводчик стал искать цель. Но бронебойщик Абдула опередил его. Выстрелил первым.

— Молодец Абдула! — крикнул Колотуха. — Угодил в самое яблочко.

По бокам «пантеры» заструился желтоватый дымок. Из-под башни вырвались языки пламени.

Через люки подбитых трех «пантер» начали вылезать танкисты. Красноармейцы открыли по ним огонь из винтовок и автоматов.

— Вот вам, гады!..

— Получайте!..

— Захлебывайтесь нашим свинцом!.. — подбадривали они сами себя криками.

Оставшиеся невредимыми два танка продолжали двигаться в глубь обороны.

В схватку с ними вступили артиллеристы.

Бывший матрос-севастополец наводчик Василий Волков, услышав команду командира орудия: «Прицел — семнадцать!» — привычно ответил:

— Готово!

— Огонь! — рубанул воздух рукой командир.

Раздался выстрел.

— Мерку сняли точно! — похвалился возбужденный Волков. — Горит «пантера»!

Заряжающий снова загнал бронебойно-зажигательный снаряд в казенник, и Волков поймал в перекрестье прицела последний танк.

Грохнул выстрел.

Еще один.

— Опять мимо.

Но третьим снарядом Волков все-таки поджег «пантеру».

— Все! Хватит мерки снимать! — крикнул весело командир орудия.

Вспотевшие, закопченные артиллеристы стали перекатывать пушку на другое место, чтобы ударить прямой наводкой по дзотам гитлеровцев на высоте.

— Эй, сухопутный матрос! Из твоего носа что-то капает! — поддел заряжающий наводчика.

— Это морские слезы радости! — ответил Волков, толкая орудие. — Если не веришь, попробуй на вкус!

— Вот здесь небольшой холм. Возле него и будет наша позиция! — остановил артиллеристов командир и начал разглядывать в бинокль огневые точки фашистов на высоте. — Приготовить бронебойно-зажигательные! По дзоту!.. Прицел — шестнадцать…

Пока артиллеристы и минометчики меняли позиции, пехотинцы старшины Колотухи косили вражеских автоматчиков, которые надеялись ворваться в окопы под прикрытием брони «пантер». Но танки, не встретив сопротивления в предполагаемом секторе, не останавливаясь, пошли дальше. Автоматчики отстали от них.

План атаки немцев нарушился.

Теперь в дыму и пыли автоматчики ничего не видели и толком не могли понять, откуда по ним стреляют, где находятся окопы русских. Они растерялись. Одни остановились, другие продолжали бежать вперед. Третьи повернули назад.

Максим Колотуха хотел было уже подать команду: «Рота! В атаку!» — но вдруг послышались тревожные крики:

— Самолеты!..

— Воздух!..

Максим запрокинул голову. Со стороны немцев летело девять «юнкерсов». Через минуту-две они будут над головами.

Неподалеку Колотуха увидел скуластое, испачканное в земле и копоти лицо ефрейтора Терентия Живицы. Крикнул:

— Живица! Ко мне-е!

Другой раз Терентий еще подумал бы: идти сразу же к этому самозваному ротному или подождать? Своим «Ко мне-е!» Колотуха еще в мирное время так надоел ему! Но сейчас шел бой за Днепр, тяжелый бой, и жизнь каждого из них висела на волоске.

По траншее, вбирая голову в плечи, Живица подбежал к старшине.

— Как только самолеты окажутся над нами, сразу же в атаку! — приказал ему Колотуха и, немного помолчав, добавил: — Я побаиваюсь за новичков. Их у тебя человек двадцать. Обрати внимание на них. Поведи за собой. Дорога каждая секунда!

— Есть! — козырнул Терентий.

Вернувшись к своим бойцам, он крикнул:

— Слушай мою команду! Приготовиться к атаке!

Терентий почувствовал, что нет у него командирского голоса. С сожалением подумал: «Одолжить бы горло у Колотухи!..»

— Самолеты же летят!..

— Сейчас бомбить станут!.. — зашумели партизаны.

— Самолеты врага — наше прикрытие! Все страхи вон из своих душ! Приготовиться!..

Живица окинул придирчивым взглядом новичков. С ними он познакомился лишь вчера на том берегу, когда партизаны встретились с красноармейцами. Еще тогда ему стало как-то не по себе оттого, что в регулярной армии появились бойцы, одетые не по форме: в пиджаках, в которых еще до войны ходили на работу, в кепках с пуговкой, в рубахах с отложным воротничком, в косоворотках.

Что он знает о них? О Сашке Вывозенко, Дмитре Лопуцком или Иване Мащенко? Всем им где-то по восемнадцать. Глаза у Вывозенко серые, глубокие, словно напуганные. Вывозенко еще на той стороне сказал: «Мне бы поучиться в училище. Девять классов закончил!..» Может, потому он робко и озирается сейчас вокруг, что думает не о предстоящей атаке, а об училище? А Лопуцкий ничего не говорил ни на том берегу, ни здесь, на плацдарме. Но губы у него искусаны, лицо бледное. Мащенко жмется к стенке окопа, испуганно шепчет: «Нам тут, хлопцы, и пальцем не шевельнуть! Ведь это же укусить не грушку, а Марушку!..»

К этим новобранцам у Терентия Живицы сочувствие. И сам он когда-то был таким. Ничего, обрастут перьями, если останутся живыми.

А вот к учителю Ивану Гавриленко и Даниле Мостовому, «наследственному гречкосею», как он говорит о себе, затаилось в душе какое-то недоверие — слишком умными хотят выглядеть, не скрывают, сожалеют, что попали на Днепровский плацдарм из родного дома «без пересадки».

Самолеты подлетели к окопам.

Рота пошла в атаку.

Колотуха был уверен, что время для атаки выбрано удачно — гитлеровцы на высоте сейчас не ждут их.

Артиллеристы и минометчики прекратили огонь, чтобы не накрыть снарядами и минами своих. Начали снова менять позиции. Их гимнастерки хоть выкручивай, из-под низко надвинутых на лоб касок блестят лишь белки глаз и зубы.

— Взвод, за мной! — поднял руку Терентий Живица.

До высотки не так уж и далеко. Несколько сот метров. Но попробуй преодолей их под свинцовым ливнем, под градом осколков от мин и снарядов.