Страница 155 из 164
— А разве нынче мы не пребываем в такой же точно пещере? Алианты обращаются с нами как завоеватели, и только. До сих пор не аннулировано запрещение деятельности политических партий.
— Но мы добьемся устранения этого запрета. И у нас будет самая могущественная в Германии партия! Разве не для этого едем мы сегодня к господину епископу?
Лобке кивнул на шофера-американца: не понимает ли он по-немецки? Бургомистр с видом заговорщика усмехнулся. И доктор Лобке усмехнулся в свой черед. Ему стало смешно от наивности этого семидесятилетнего старика. Он хочет основать новую немецкую партию! Жди, пока алианты устранят запрещение. А того он не знает, что немецкая партия существует, существует подпольно, всегда будет существовать партия национал-социалистов, основанная Адольфом Гитлером. И он, доктор Лобке,— один из ее спасителей. Он — в пещере львиной. Был и есть. Меняются правительства, партии, а он, доктор Лобке, остается, как остаются подобные ему вернейшие из верных. Пещера львиная!
Машина уже кружила по шоссе, ведущему в монастырь. Доктор Лобке оглянулся, увидел внизу черепичные кровли Зигбурга, зеленые леса и глиняно-желтые горы. Поморщился. Жухлая краска глины не соответствовала его нынешнему настроению. Глина всегда ассоциировалась у него с могилой, со смертью, а он не собирался еще умирать... Он будет жить и выпускать во все стороны, как вестфальский дуб, мощную поросль!
К епископу он не пошел. Сослался на то, что нужно проведать знакомых отцов францисканцев, намекнул, что обер-бургомистру одному сподручнее вести беседу с епископом, беседу, касающуюся будущей партии. Вообще беседы «в четыре глаза» — наилучшие. Ему предстоял разговор «в шесть глаз» — он и еще двое...
Когда он увидел бригаденфюрера СС Гаммельштирна в коричневой рясе, опоясанной веревкой, и тонкошеего Финка с тонзурой, он не смог совладать с собой и расхохотался. Самый глупый, самый тупой сержант военной полиции и тот сразу догадается, что это не монахи, а переодетые контрабандисты, если уж не эсэсовцы!
— Не вижу ничего смешного в нашем положении...— хмуро произнес Гаммелыитирн.— Вы привезли нам что-нибудь утешительное, доктор?
— Только то, что Лаша, то есть Либиха, посадили на самолет и отправили в Соединенные Штаты.
— Туда ему и дорога!
— Хотелось бы напомнить вам, Гаммельштирн, что мы не имеем права разбрасываться людьми, представляющими ценность для немецкой нации. За то, что вы не уберегли Либиха, вам в свое время придется ответить.
— На том свете, очевидно?
— Бросьте неуместную иронию. Можете применять ее в другом месте.
— Не на союзническом ли трибунале?
— Ну, хватит! Я привез вам пароль и документы.
— Пароль? Для кого? Для американцев?
— Вы проберетесь в Тироль,— игнорируя его вопрос, продолжал Лобке,— в Аусзеерланд. В Бадаусзее отыщете директора школы-пансионата доктора Гйотля — он же Хаген — и скажете ему одно слово — «эдельвейс».
— Этого слова будет вполне достаточно, чтобы сразу же очутиться за решеткой,— пробормотал Гаммелынтирн.— Всему миру известно, что эдельвейс — любимый цветок нашего фюрера.
— Что вы еще можете добавить? — сощурясь, спросил доктор Лобке.
— Меня интересует, как мы доберемся до Тироля?
— Так, как францисканские монахи добирались до самых отдаленных уголков Европы.
— То есть вы предлагаете заделаться странниками? Да еще в этом тряпье?
— Только так.
— Боже мой! До чего дожили немецкие воители! А где гарантия, что нас не сцапают, как только мы выберемся за пределы монастыря?
— Я привез вам документы. Американские и английские. А также от францисканского ордена. Вы не немцы, вы — голландцы.
— Еще и голландцы! Совсем немного, и мы станем святыми апостолами!
— А почему бы и нет? Все апостолы были мучениками, национал-социалисты тоже нынче мученики.
— Ладно. Что мы должны передать доктору Гйотлю, кроме слова «эдельвейс»?
— Скажете, что его приятель Лобке чувствует себя превосходно и просит его спрятать списки как можно надежнее. Он знает. Это все.
— Вы уже уходите? Вы всегда торопитесь, доктор Лобке! Неужели у вас так много таких подопечных, как мы с Финком? — Гаммельштирн усмехнулся.
Лобке не ответил. Подошел к ним, пожал руки и сказал:
— В случае чего — вы меня никогда не видели, я вас — тоже. Никаких доказательств наших связей нет нигде. Запомните это. Старайтесь быть осторожны. Тироль — главное! Дальше вас проведут. Дальше — свобода! И... мы еще вернемся!
— Мы еще вернемся! — выбросив вперед правые руки, рявкнули Гаммельштирн и Финк.
Они исчезали тихо, крались по-тигриному, а надеялись вернуться, топая во всеуслышание подкованными сапогами.
Сползались со всей Европы, пробирались потихоньку, глухими ночами, переодетые, перелицованные с ног до головы. Мечтали о экспатриации, жаждали бегства, стремились раствориться в людской толчее и в то же время тешили себя мыслью: «Мы еще понадобимся там, где стреляют!»
Через высокогорные перевалы пробирались к живописным озерам Аусзеерланда. Стекались отовсюду, будто капли коричневого яда. А уже оттуда вознагражденные доктором Гйотлем контрабандисты переводили их в Италию, вручали агентам ватиканской организации УНАРМО, которая устраивала беглецов в монастырях и помогала затем выехать в Испанию и Южную Америку.
Ширились легенды о Мартине Бормане. Якобы не убит он, а жив и продолжает порученное ему в политическом тестаменте Гитлера дело. Бормана видели под Берлином в мундире эсэсовского офицера. Видели, как рядом с ним разорвалась бомба, как убило всех его спутников — он один уцелел. Видели на вокзале в Неймоистер и в горах Тироля. Он не пожелал воспользоваться самолетом, прибереженным для него доктором Гйотлем, а пробрался с помощью горного проводника — некоего Вольфа — в итальянское горное местечко Сопра Адиге и там вместе с итальянскими фашистами создал мощную организацию, помогающую экспатриироваться из Германии всем известным гитлеровцам.
Им нужен был вождь, и они его создали. Борман. Живой или мертвый — это безразлично. Пускай нет Бормана,— а есть только легенда о нем, они поверят легенде, лишь бы спасти собственную шкуру.
Называли себя «эдельвейсами», а сами добирались до гор грязные, заросшие, вонючие, как шелудивые псы, и доктор Гйотль брезгливо подносил к носу платок, разговаривая с ночными пришельцами. Он стоял выше их всех, чувствовал себя почти таким же всемогущим, как тот, для кого он берег самолет в горах. Он держал себя с ними небрежно. Только однажды теплой летней ночью он воодушевился, когда услышал от двух ободранных францисканских монахов слово «Лобке». Лобке жив и напоминал о списках. Спрятаны ли они? Конечно, спрятаны. И в укромном месте: в озере Теплитц или в одном из многочисленных горных озер Аусзеерланда — в этом он боялся признаться даже самому себе. Главное— списки запрятаны, а когда нужно будет, их достанут. Там записано все. Кому что дало ведомство Кальтенбруннера, на какую сумму. Пускай восстанавливается Германия за счет стараний национал-социалистов, за счет гестапо и СС, пускай поднимается из руин, а когда расцветет она и станет могучей, как некогда,— они вернутся!
Доктор Гйотль обнял эсэсовцев. Никого до этого не обнимал, даже руки не подавал, а этих вдруг обнял, будто не были они такими же грязными и дурно пахнущими.
ПОДНИМИ МЕНЯ, А ТО НЕ ВИДНО
В Генуе родился Колумб. Генуя находится на краю Италии, она почти не принадлежит земле, а принадлежит морю и тому широкому и манящему свету, что скрывается за морем. Генуэзцы всегда жили в странствиях больше, чем на берегу. Может быть, поэтому генуэзцы и дали миру Колумба, памятник которому украшает вокзальную площадь города.
После долгих мытарств Пиппо Бенедетти возвращался в Геную. Правда, он путешествовал не по морю, а по суше, но так или иначе давно не был в родном городе, много лет не видел свою маму.
Пиппо Бенедетти ехал к маме. Если б его попросили рассказать о родном городе, он не мог бы этого сделать. Просто он знал, что город красивый, а объяснить этого не мог, не умел.