Голос Древних

Все, даже Схазма, молча встали под сгустки, и цвет звёзд начал резко меняться.

— Соразмерность Лоренца нарушена! — возмутился Свийс. — Общая яркость падает, а тон…

Он осёкся, потому что все звёзды неба сдвигались, срастаясь друг с другом, словно складывался гигантский небесный пазл. Их стало раз в десять меньше, разноцветное великолепие выцвело в один ровный, сдержанно-синий свет. И чем синее становилось небо, тем слабее виднелась фигура Древнего — он пропадал, потому что его взгляд был уже не нужен.

Секунда, и фигуры перестали быть водяными, подвижными и аморфными, а затвердели в парящие статуи, каждая из которых внушала затаённый трепет. Одиссей вздрогнул сильнее остальных — все статуи были из «чёрного стекла» сайн.

Сверху плеснуло, снова и снова: один из аморфов пытался обрести форму и никак не мог, он задрожал, содрогнулся в агонии и рухнул вниз снопом воды, окатив стоящего веером брызг.

— Прекрассссно, — саркастически заметил Свийс, когда вода стекла с него вниз и разошлась взбудораженными кругами. — Что-то не сработало, мистер человек.

— Но остальное сработало! — радостно и беззаботно отозвался Лум, во все глаза разглядывая статуи. Оказывается, глаза ваффу могли расширяться ещё сильнее, и сейчас они стали как восхищённые блюдца.

— Это какие-то расы, — тихо и низко протянула Шера, прижав уши и не двигаясь с места. — Я их не знаю. Ни одной нет в базе Великой сети.

— Мордиал есть, — Одиссей справился с волнением и указал на сложный конгломерат фигур, сгрудившийся, словно пирамида, перевёрнутая острием вниз. — Так они выглядят, когда являются.

Он только что встречался с одним из великих и не мог его не узнать. Но когда Фокс сказал это, все тут же уставились на Геометриса. Неужели… Нет, не может быть.

Круги каменного существа раскатились с торжественным рокотом, элементы сдвинулись, выстраиваясь в новый порядок, и от него к статуе мордиал прошёл расширяющийся луч, полный изломов пространства, напоминавших фрактал. Он держался лишь секунду, затем растаял, и воздух вернулся к обычному виду.

Кажется, Геометрис выразил величайшее почтение другому владыке пространства. Да, они были схожи, как близки друг другу ящерны с разных планет, как похожи гепардисы и зеары, а здесь встретились две блочных геометрических жизнеформы. Но мордиал становились скопищем фигур только когда вынужденно материализовывали себя. А в обычном состоянии они оставались бесформенны и свободны, как вода, которая льётся в подпространстве без начала и конца…

— Я знаю этих летунов, их называют иксарцы, — уверенно сказал Охотек и вынул что-то из сорок шестого кармана. — У меня есть их теоретическая модель, обсчитана на основе находок, весьма похожа на эту статую. Иксарцы редкие гости, давным-давно вымерли, но оставили после себя ряд сувениров. Дорогих, как зараза…

Он подкинул замысловатую штуку в руке, но Одиссей и Ана не смотрели в сторону дельца и его заёмных сокровищ, их взгляды с одинаковым восхищением сошлись на статуе стройного крылатого существа. Строгие линии на его крыльях складывались в сложный узор, напоминавший грацию архитектурных сводов; лицо иксарца было похоже на беззаботные мордочки хонни, только крупнее и удивительно осознанное, он смотрел на них как живой, парил прямо и гордо, сдержанно сложив тонкие руки чуть ниже груди.

— С’харн! — воскликнул Лум громко и даже как-то отчаянно, со смесью восхищения и ужаса. — Настоящий с’харн в анатомической подробности! Вы понимаете, что во вселенной нет достоверного изображения с’харнов, кроме символических? Но они узнаваемые, других таких нет, и это точно с’харн! Я мечтал увидеть их с детства…

— Выжившие-до-старости говорили, что такой расы нет, — Шера недоверчиво наклонила голову. — Что лишь это страшная сказка космоса.

— Вряд ли архаи стали бы делать статую сказки, — возразила Ана.

Одиссей уже слышал имя этой расы. Но ни единой подробности. Почему-то в мимолётных воспоминаниях крылось тонкое, едва уловимое ощущение угрозы. Однажды маленькая ментальная ния со смешным именем Жанночка сказала, что не способна к полному контролю разума, ведь она не с’харн. В её фразе не было никакой смысловой коннотации, кроме «эти существа могучи, а я лишь малышка». Но вспоминая, как она это сказала, Фокс чувствовал спрятанный за почтением страх.

Он посмотрел на худое существо — оно было вкрадчивым и чуждым, весь облик c’харна вызывал напряжение и беспокойство. Шершавая кожа обтягивала суставы и кости, три тонких ноги состояли из разного числа сегментов: двойная, подобно человеку, а рядом трёх- и четырёхсложные. Ноги стояли не ровно вниз, а пересекались друг с другом, словно спутанный треножник, который колебался на грани падения. Три руки, неравных по длине, исходили из разных точек тела: из плеча, бока и спины. Они оборачивались вокруг худого торса, как косые спирали, и маленькие узкие ладони смиренно лежали на впалой груди, животе и другом плече. Пальцы, по три на каждой руке, были длинными и неравными, с разным числом фаланг. Что за существо! Несимметричное, застывшее в неестественном равновесии, оно висело в воздухе, чёрное не только материалом, из которого отлито, но и давящим ощущением внутренней черноты.

Сильнее пугало лицо: тройной неровный рот как три сломанных узких щели, несимметрично изогнутых друг под другом. Тройная дыра-мембрана вместо носа, с выступающим надгорбием. И три глаза, лежащих косо, тройным почти вертикальным лепестком.

Глаза с’харна были закрыты, словно ему не требовалось смотреть; он не двигался, равнодушный и замкнутый, отрешённый от мира, слишком мелкого для одного из великих. Но Одиссею показалось, что три глаза неотступно следят за ним и смотрят изнутри — внутрь. Человек ощутил липкое напряжение и тревогу.

Осознав ещё кое-что, детектив резко повернулся в сторону Схазмы, и его опасение подтвердилось: сэлла застыла, глядя на с’харна, все её глаза были жадно направлены на него, кончики щупалец тянулись к надменно-отрешённому существу, словно оно было величайшим сокровищем, в котором Схазма нуждалась и ради которого была готова на что угодно.

Одиссею всё это очень не нравилось.

— Чего все замолчали? — хмыкнул змей. — Понятия не имею, чем эти с’харны вас так восхищают, но допустим. Важнее, кто в центре, это природный вид наших хозяев?

— Ты же играл в игру, — шикнула Шера. — Конечно они.

В центре плыла самая маленькая статуя: изящное существо из десятков тысяч гладких, слегка ребристых зёрен, которые складывались в спиральные гребни и волны, словно бахромистый волчок. Да, такими были архаи основную часть своей истории, пока не превратились в гуманоидов.

— А что за четвёртая раса? — озадаченно спросил Охотек. — Экое чудище. Все говорили, Схазма ужасна, но это… по-моему куда серьёзнее.

— Это сайна, — сказал Одиссей пересохшим горлом.

Статуя медузы была гораздо больше остальных: двадцать метров в диаметре овального тела и сотня метров нитей, вздыбленных, смешавшихся и застывших, как непроходимый чёрный лес. Другие фигуры казались перед ней крохами.

— Что у неё в щупальцах? — Шера подалась вперёд. — Жертвы?

Глаза хищницы вспыхивали, просвечивали, сканировали и анализировали сотни разных фигур, малых и крупных, которые терялись в сплетениях нитей сайны и были почти не видны. Одиссей, слепой по сравнению с другими игроками, их бы и не заметил, но когда сказали, прищурился и разглядел. Нити сайны пронзали каждое существо, а те застыли в искажённых позах, окутанные сонмом чёрных лент.

— Все они разумные, — испуганно сказал Лум. — Смотрите, тут есть каждая из наших рас.

Он указал на ваффу, перевёл палец на человека, на крулианца… и даже на маленького хистероида, который скривился, прошитый нитью в нескольких местах.

— Отвратительный каннибализм, — отрывисто бросил старый учёный, два тела змея неряшливо сплетались и расплетались, выдавая смятение.

— Но величественный, — тихо сказала Схазма, сомкнув и срастив все рты на своём теле, кроме одного.