Страница 88 из 116
Секретарь медово улыбнулся.
— У херра Крамера, любезный господин агент, мнение как раз обратное. Херр Крамер считает, что мы имеем перед собой величайшего преступника. Он боится больше всего самоубийства со стороны задержанного. Надо лишить его всякой возможности покончить с собой. Что касается херра Дубиндуса, доставившего преступника в Зузель, то херр Крамер (здесь секретарь очаровательно повернулся на каблуках в сторону Дубиндуса и Дурке), то херр Крамер немедленно представит его к награде и полному восстановлению в правах.
С этими словами секретарь положил на стол официальную бумажку, подхватил своего безголосого патрона под руку и с большой предупредительностью вывел его из тюрьмы.
Агент, Дубиндус и Дурке посмотрели друг на друга, как три собаки, которым брошена одна-единственная кость.
«Я буду восстановлен в правах и получу награду!» — пронеслось в голове Дубиндуса.
«Он будет восстановлен и награжден за то, что я сделал в поте лица!» — подумал Дурке.
«Его восстановят, а меня, значит, побоку!» — сделал выводы новый полицейский агент.
Вполне понятно поэтому, что все трое вышли из тюрьмы гуськом, а выйдя, тотчас же разошлись в разные стороны, чтоб не видеть друг друга вплоть до той удобной, счастливой и, по всей вероятности, загробной минуты, когда можно будет встретиться в полное свое удовольствие — с дубинкой, плеткой, палкой и чем-нибудь в этом роде. К чести Дубиндуса надо, впрочем, сознаться, что мысли и надежды эти принадлежали только двум его коллегам, что же касается его самого, то он предпочел бы не встречаться с ними ни в этом, ни в том мире.
Начальник тюрьмы между тем прочитал официальную бумагу и дал немедленное распоряжение:
— Пойманную преступницу, отказывающуюся себя назвать, поместить в изоляционную камеру. Отнять от нее все, что могло бы повести к самоубийству. Давать ей пить только дистиллированную воду в кружке, которая будет прислана в тюрьму самим следователем. Не пускать к ней никого, в том числе пастора и дежурных сторожей, даже если б она звала их во весь голос.
Глава двадцать седьмая
Неотправленное письмо Грэс
Дурацкое положение!
Если б я еще могла рассказать о нем кому-нибудь или в крайнем случае сорвать злобу. Но мисс Клэр Вессон, моя закадычная подруга, провалилась сквозь землю после процесса ее отца, а мой собственный отец, сенатор Нотэбит, страшно боится, как бы Вестингауз не сделал из меня передаточного векселя с доставкой обратно. Это удивительно, как мужчины любят сбывать женщин под видом любви к ним. Папа положительно сбыл меня банкиру Вестингаузу, воспользовавшись первой же рассеянной минутой в моей жизни. Банкир Вестингауз сбыл меня виконту Монморанси, а тот мысленно сбывает меня ежесекундно своему лакею Полю. Неужели это зависит от капитализма и есть вредное влияние денежного хозяйства?
Итак, мне не с кем переписываться. На столе сидит кот.
Кот! Я буду писать тебе письма. Ты должен понять, что иметь мужа, иметь вдобавок единственного, первого и последнего (ибо я начинаю думать, что в условиях денежного хозяйства женщина не больше, чем передаточный вексель), иметь первого и последнего, говорю я тебе, мужа и не знать, как его зовут, где он живет, кто он такой, помнит ли он тебя, встречу ли я его когда-нибудь в жизни, — это ужасно. Кот, ты должен вникнуть до самого хвоста в безвыходность моего положения.
Экономические книги пишут, что надо полагаться на разум и анализировать явления. До сих пор я никогда не анализировала, разве что у портнихи, но с сегодняшнего дня я начинаю. Посмотрим, из чего состоит данное явление (то есть мой муж).
Что мне известно о моем муже
1. Я люблю его.
2. Я его люблю.
3. Я люблю, люблю его.
4. Я его люблю, люблю, люблю, люблю, люблю, люблю.
Что мне неизвестно о нем
1. Любит ли он меня?
2. Знает ли он о том, что он мой муж?
3. Подозревает ли он о моей любви?
4. Как его зовут?
5. Кто он такой?
6. Существует ли он вообще?
Подведем итоги. Мне известны четыре пункта и неизвестны шесть. Если б ты, Кот, учил арифметику в Бостонском пансионе для молодых девиц, где я покончила с наградой со всеми науками, кроме экономических, то ты сразу же сообразил бы, что анализ не в мою пользу. Но ты забываешь, что, кроме арифметики, есть математика. Я беру карандаш и прибавляю к первому столбцу:
5. Я его все-таки люблю
6. Я буду любить его, несмотря ни на что.
7. Я буду его любить, хотя бы весь мир (и капитализм в том числе) стал на задние ноги и пошел на меня войной.
Теперь у меня семь пунктов против шести, и всякая экономика скажет тебе, что с этим можно начать дело.
Я принадлежу к эксплуататорскому классу. Мой муж, по всей вероятности, — к рабочему классу. Я его эксплуатирую. Он меня ненавидит. Это понятно, как дважды два. Но вопрос: можно ли выйти из класса, если в нем нет ни окон, ни дверей? Я положительно не хочу оставаться в классе, который он ненавидит. Откуда же мне прикажете выйти?
Кот стал вытягивать лапы и зевать. Ему-то хорошо, когда он лазает по крышам и трубам и даже по моему туалетному столу. Если вы думаете, Кот, что крем Коти принадлежит вам по закону созвучности, то этим вы только испортите себе навеки желудок. Я не могу позволить вам кушать всякую помаду, предназначенную для наружного употребления. Кот! Кот! Научите меня выйти из класса!
На этом месте я ставлю точку.
Сегодня я лицом к лицу столкнулась с моим мужем, — и он был в куртке и кепке, надвинутой на затылок. Он поглядел на меня своими серыми, прищуренными, ненавидящими, сверкающими, милыми глазами, он оттолкнул меня и закричал, что я «женщина чужого класса», обманщица, враг и что он не верит мне ни на полушку, а я расплакалась и убежала, так и не узнав ничего насчет выхода из класса. Значит, он в Зузеле. Он меня ненавидит. Он кричит на меня теми самыми губами, которые… О Кот, если б ты знал, какие у него бедные, милые, трогательные, просящие, детские губы и какой он тихий, когда он в лихорадке. Я вовсе не хочу, чтоб у него всю жизнь была лихорадка, но я добьюсь, чтоб он меня полюбил, хотя бы для этого мне пришлось поджечь свой собственный класс.
Остаюсь, Кот, при твердой решимости продолжать борьбу и больше не пускаться в слезы, потому что это глупо.
Грэс,
не знаю, чья по фамилии.
Глава двадцать восьмая
Сенсации министра Шперлинга
Большой особняк министра Шперлинга, одолженный ему в пожизненное пользование его другом, фабрикантом рыболовных удочек, освещен ярким светом. К особняку министра то и дело подлетают экипажи. Из экипажей выходят гости. Министр дает торжественный вечер, на который приглашены только избранные. Чтоб не проник никто из посторонних, вокруг дома стоит целая группа сыщиков, в вестибюле сторожит наряд полиции и постовые жандармы всего района удвоены в числе. Министр Шперлинг должен демонстрировать у себя новейшее химическое открытие, только что сделанное знаменитым химиком Гнейсом и доставившее в руки франко-германской лиги универсальное средство борьбы.
Гости поднимаются по лестнице и переходят в залу. Все партии сегодня в мире: крупнейший аграрий, барон фон Чечевица, известный тем, что поддерживал социалистических депутатов картофелем в голодные годы, находится тут рядом с фабрикантом клея Лурзе. Непримиримый генерал Дюрк беседует с представителем Общества пацифистов. Французский посол ухаживает за немецкой актрисой, а принц Гогенлоэ — за женой французского посла. Банкир Вестингауз шепчется с другом министра Шперлинга, фабрикантом рыболовных удочек, пока его жена, блестяще одетая, побеждает сердца двух химиков и заведующего государственной обороной.