Это неистовое сердце

– Марк, не можем ли мы поговорить о чем-нибудь другом? Все это в прошлом.

– Для того чтобы узнать будущее, нужно понять прошлое, разве не ясно, Ровена? Речь идет не о несчастной жертве, а о хладнокровном, расчетливом преступнике.

Я гордо подняла подбородок.

– Ну что ж, нужно признать, что ты был прав, а я – нет, вела себя как глупая, доверчивая простушка! Но все-таки могу я просить сменить предмет нашей беседы на что-нибудь более приятное?

– Конечно, – добродушно кивнул Марк. – Я вовсе не хотел тебя расстроить. Поверь, настанет день, когда ты услышишь его имя и едва вспомнишь, кто это… Ну хорошо, поговорим еще о Лондоне и Париже или пойдем спать?

– Пойдем, – согласилась я не вполне твердым голосом. – Наверное, не стоило пить так много шампанского.

Марк перенес меня через порог спальни, потому что именно сегодня, как он сказал, «наша настоящая брачная ночь». И хотя я не понимала этого тогда, еще один порог был перейден – на этот раз в наших отношениях, потому что я наконец начала понимать истинную природу человека, за которого вышла замуж.

– Я сенсуалист, – сказал Марк, зажигая все до одной лампы. – Это удивляет тебя?

Я стояла, держась за спинку кресла, чтобы не упасть, и молча следила за ним. Улыбнувшись, Марк продолжал:

– Видишь, я вполне откровенен и хочу, чтобы ты понимала меня, Ровена, так же, как сам намереваюсь знать о тебе все – вкусы, привычки, желания… нужды. Наш брак должен быть идеальным. Мы станем партнерами, любовниками, друзьями, вместе будем добиваться всего. Почему, думаешь, я так долго не женился? Искал женщину, которая была бы совершенством. И нашел ее в тебе. Красива – я люблю окружать себя красивыми вещами, ты, наверное, уже заметила? Умна, образованна, сильна и честолюбива, способна преодолевать преграды и препятствия.

– Марк, ты мне льстишь, – отчаянно возразила я. – Кому другому, как не тебе, знать о моих недостатках?!

– Я знаю только одно – ты единственная женщина, которую я когда-либо хотел, – серьезно ответил он, подходя ближе и приподнимая пальцами мой подбородок. – То, что ты здесь и моя жена, – пример того, о чем я только сейчас говорил. С той минуты, как увидел тебя, я был полон решимости завладеть тобой, как полон решимости сейчас добиться твоей любви и восхищения.

– Марк!

– Тише, – попросил он, поворачивая меня, словно куклу. – Настало время показать силу моей любви, боготворить твое тело, поклоняться ему…

Сама не зная как я очутилась перед зеркалом, не в силах двинуться, словно в тумане, пока муж медленно вынимал шпильки из моих волос.

Потом, медленно вывернув фитили всех ламп до отказа, так что вся комната засияла, словно огромный рубин, отстегнул множество крохотных крючков, застегивающихся на спине. Но я не осмеливалась взглянуть в глаза Марку. Зеркала напоминали об Эдгаре Кардоне и обо мне самой, обнаженной, с алмазными звездами в волосах и на шее.

Шелковое платье с шелестом опустилось к ногам, приковав меня к месту, точно так же, как золотой ободок на пальце. Слезы текли по лицу, я почти ничего не видела, только чувствовала, как скользит по телу тонкая сорочка, а холодные пальцы неторопливо ласкают плечи. Марк или Эдгар? В зеркале отражались только мои глаза – глаза незнакомки, широко раскрытые, испуганные, сияющие неестественным блеском.

Марк прижался ко мне всем телом, грубая ткань одежды царапала кожу, мягкие руки гладили сжимавшуюся от отвращения плоть.

– Смотри, – шептал он, – смотри, Ровена! Видишь, как ты прекрасна? Все это мое, мое…

Меня начал бить озноб. Люкас… Люкас, о Господи, где ты? Жесткие руки, требовательные губы… губы… Я закрыла глаза, пытаясь отсечь воспоминания, безвольно прижалась к Марку. Мысли путались. Слишком много шампанского… все это только сон.

– Я, видимо, забыл упомянуть еще одну черту, которую искал в идеальной женщине, – мягко сказал Марк; руки его ползли все ниже. – Она должна быть истинной леди на людях – холодной как лед и сдержанной. Но в нашей спальне… моей любовницей и моей шлюхой…

Глава 40

Я не могу, как многие известные писатели, замалчивать все то, что неприятно вспомнить. Дневники предназначены только для меня и моих детей – никто больше не станет их читать, поэтому необходимо быть честной до конца. Мне давно стало ясно – ни в коем случае не нужно пытаться скрыть правду. Поэтому я так подробно и откровенно пишу о том, что произошло, хотя, видит Бог, иногда очень не хочется вспоминать некоторые вещи, в их числе то утро в Сокорро, когда я проснулась с невыносимой головной болью, грозившей вот-вот взорвать виски.

Сначала я даже не смогла вспомнить, где нахожусь и как попала в эту комнату, – глаза почти ослепли от боли, внутренности скручивало тошнотой. Должно быть, я закричала, потому что кто-то, мгновенно оказавшийся рядом, подставил тазик и поддерживал за плечи, пока меня рвало. Незнакомый голос уговаривал по-французски:

– Бедная малышка! Ну-ну, не смущайтесь, все женщины через это проходят. Скоро легче станет.

Я откинулась на подушки, ослабев до того, что не было сил даже пошевелиться. Незнакомка осторожно обтирала мне лицо холодной водой.

– Вам лучше?

Не знаю, почему мне показалось, что я еще в Лондоне, в спальне Кардон-Хаус.

– Мартина? – еле слышно прошептала я, но в ответ послышался веселый смех:

– Нет-нет. Вы принимаете меня за кого-то другого, дорогая! Меня зовут Моника, и мы еще не знакомы, но я столько слышала о вас.

Я заставила себя открыть глаза и увидела сочувственно улыбающееся лицо. Даже в полубессознательном состоянии я заметила, что женщина очень привлекательна: пикантное личико, обрамленное массой рыжевато-каштановых волос, резко контрастирующих с белой кожей. Все в Монике Кингмен, как я обнаружила позже, притягивало взгляды, очаровывало. Некоторые даже считали ее слишком вызывающей. Во всяком случае, здесь, в безвкусно обставленном гостиничном номере, она казалась явно не на своем месте.

Видя, что я приподнимаюсь, она протестующе замахала руками:

– Нет-нет, лежите! Я пришлю сейчас вашего мужа, и, когда почувствуете себя лучше, познакомимся поближе, хорошо?

Она убежала, и почти немедленно у постели появился Марк с озабоченным лицом.

– Ровена! Мне и в голову не пришло… бедная девочка! Как ты, должно быть, страдаешь! Может, вызвать доктора?

Я снова попыталась сесть. Марк осторожно, но решительно положил на плечо руку. Нахмурившись, я пробормотала:

– Что со мной случилось? Кажется, я слишком много выпила. Никогда еще не было так плохо… Марк, что это было? Не могу вспомнить…

Но нет, теперь память возвращалась ко мне. Отрывочные образы. Марк раздевает меня, ласкает… голова кружится, и все вокруг танцует и кажется нереальным…

– Боюсь, виновато не слишком хорошее шампанское, да и я должен был помнить о твоем состоянии. – Неожиданно Марк засмеялся веселым мальчишеским смехом. – Кажется, ты была ужасно пьяна, любовь моя. Как жаль, что ты не можешь вспомнить… зато я могу, каждую мелочь. – Наклонившись ближе, он прошептал: – Никогда не встречал такой самозабвенно страстной, раскованной женщины! Дорогая, ты воплощение всего, что я ожидал найти в жене!

Возможно ли это? Почему я все забыла? Только легкая боль между бедрами напоминала о том, что я теперь по-настоящему принадлежу Марку. Я сказала себе, что все со временем вспомнится, но была непривычно молчалива всю дорогу до ранчо Кингменов, расположенного в тридцати – сорока милях от Сокорро. Но мое молчание отнесли за счет нездоровья. Все были так добры, и время от времени Марк ободряюще сжимал мою руку. Он казался таким спокойным, уверенным в себе! Я наблюдала за Марком, прислушивалась к его голосу и удивлялась, как могла считать этого человека всего-навсего лакеем Тодда Шеннона.

Мы ехали в экипаже Кингменов, удобной коляске, изготовленной на заказ. Джон Кингмен оказался привлекательным, рано поседевшим человеком лет сорока пяти. Моника была лет на десять моложе мужа, но отношения между ними, даже на взгляд посторонних, были дружескими и нежными.