Это неистовое сердце

Платье мое было порвано и все в крови. Другая женщина, Джуэл, была в таком же виде, длинная царапина тянулась от лба до подбородка. По-видимому, я была в шоке – не двигалась, не кричала, и скорее всего именно это спасло мне жизнь. В памяти запечатлелась лишь ужасающая картина – изуродованные тела молодых солдат, еще недавно таких веселых, смеющихся, теперь лежали под невыносимо палящим солнцем, словно брошенные сломанные куклы в синих мундирах.

Скачка превратилась в сплошной кошмар. Апачи, казалось, не чувствовали ни жары, ни усталости, ни голода, ни жажды и гнали лошадей вперед, не давая отдыха. Мы ехали через безлюдную, мертвую пустыню. Позже я узнала, что эта дорога называется «путь смерти». Но знай я это тогда, не испугалась бы: смерть казалась избавлением от судьбы, уготованной мне индейцами.

Мы добрались до мрачных гор Сан-Андрес, но тут чья-то загнанная лошадь пала. Ее немедленно прирезали; индейцы отрывали куски сырого мяса, жевали, а потом выплевывали.

Отсюда нужно было идти пешком. Нас связали вместе и потащили по скалистым уступам, не давая времени остановиться и передохнуть.

– Они убьют того, кто не сможет идти, – тихо предупредила Джуэл, и я мгновенно поверила.

Лошадей вели под уздцы; куски мяса были завернуты в шкуру и навьючены на тонкие одеяла, служившие седлами.

Не хочу вспоминать, куда и как долго мы шли и сколько раз я споткнулась. Истертые в кровь ноги невыносимо болели, каждый шаг был мукой, легкие, казалось, вот-вот разорвутся. Мы плелись по узкой извилистой, усыпанной камнями тропинке. Иногда для двоих не было места, и Джуэл брела позади. Я слышала ее тяжелое, неровное дыхание.

На ночь мы остановились в узком каньоне. Здесь было легко обороняться, но кто догадается прийти сюда? Мы пересекли пустыню, а некованые лошади не оставляют следов на камнях. Нет, Джуэл и я пропали, погибли безвозвратно. Как такое могло произойти со мной? Почему я оказалась не готова к насилию, скрывающемуся под внешне мирной картиной прекрасного утра?

Индейцы жестами приказали нам собрать хворост и приготовить мясо. Джуэл беспомощно озиралась. К счастью, я вспомнила, как в Индии повар готовил еду во время охоты на слонов, и, странно, почему-то мне показалось, что мой «хозяин» гордо оглядел остальных, когда я показала Джуэл, как заострить о камень палку и нанизать на нее мясо.

Запах жареной конины ударил в ноздри; желудок судорожно сжался, пришлось изо всех сил закусить губу, чтобы удержаться от рвоты, – в памяти мгновенно всплыло видение солдат, пригвожденных к земле стрелами, ужасная вонь горящей человеческой плоти… Я знала, что Джуэл думает о том же: мы не смели взглянуть друг другу в глаза.

Индейцы жадно жевали, исподтишка наблюдая за нами. Я собрала остатки ужина, настойчиво уговаривая Джуэл поесть. Я была моложе, а она почти падала от усталости. Конина была жилистой и жесткой, но вполне съедобной, а индеец дал мне напиться из помятой армейской фляги, висевшей у него на шее. Он уже хотел снова связать мне руки, но, жестом попросив остановиться, я с трудом, кривясь от боли, сняла туфли и отодрала присохшие чулки от лопнувших волдырей. Потом заплела волосы в длинную косу, перевязав ее на конце лентой, оторванной от юбки. Вторую полоску материи я обвязала вокруг головы на индейский манер, чтобы пряди не спадали на лоб. Тот индеец, что захватил меня в плен, пробормотал что-то неразборчивое, я так и не поняла, одобрительное или нет. Но Джуэл немедленно последовала моему примеру. Представляю, как мы выглядели – грязные, жалкие создания! Такими даже индейцы побрезговали бы. Во всяком случае, они не тронули нас, только связали вместе и укрыли грязным одеялом.

Рано утром нас подняли пинками и дали по паре наспех сшитых мокасин, которые пришлось привязать к ногам обрывками тканей. Мои ступни распухли и кровоточили, но по крайней мере в мокасинах было удобнее, чем в ботинках.

Мы шли и шли, пока все не смешалось в моей голове, останавливались каждые два часа на несколько минут, видимо, для того, чтобы отдохнули мы и кони; сами индейцы не нуждались в передышке. Не знаю, сколько миль осталось позади; мы все углублялись и углублялись в скалистые горные отроги, где не росло ничего, кроме странно изогнутых кустиков, названия которых я не знала, да неизбежных кактусов. Индейцы иногда отрывали от кактуса побег, жевали, высасывая жидкость, а потом выплевывали мякоть. Так хотелось пить, что я последовала их примеру, не обращая внимания на неприятный вкус.

Прошли часы… или, может быть, дни? Мы поднимались все выше; как ни странно, растительность стала гуще, особенно там, где виднелись озерца пресной воды. Индейцы зашагали быстрее и начали переговариваться на своем странном языке. Лошади, навьюченные серебром, приободрились.

Я почувствовала новый толчок страха. Из-за поворота выехал еще один апачи с ружьем на изготовку, бесстрастно оглядел меня, перевел глаза на Джуэл. Несомненно, он привык видеть здесь пленников! Я поняла, что неподалеку есть что-то вроде лагеря, и мы были вынуждены карабкаться по каменистому склону, который с другой стороны был почти отвесным. Внизу росли деревья, густо теснившиеся у маленького ручейка. Около странных на вид хижин горели костры, собаки повизгивали и ворчали, не осмеливаясь, видимо, громко лаять.

Меня и Джуэл тащили в лагерь, как пленниц за триумфальной колесницей римского императора. Женщины и дети выбежали из хижин, чтобы посмотреть, и ни в одном лице я не увидела жалости и сочувствия.

– О Боже, что теперь? – прошептала Джуэл, и я облизнула губы, пытаясь высоко держать голову, хотя те же мысли теснились в мозгу. Что сейчас? Убьют? Будут пытать? Или… еще хуже?

Я слышала рассказы о женщинах, захваченных в плен воинами-апачами, изнасилованных, забитых до смерти индианками… От кого я узнала это? От полковника Пойнтера? Тодда? Но я, стиснув зубы, продолжала идти, хотя женщины злобно тыкали в нас длинными палками. Думаю, эти бешеные ведьмы набросились бы на нас, но тот индеец, что взял меня в плен, без сомнения, один из вождей, отогнал их. Значит, женщины пока нас не тронут.

Подошли остальные мужчины, и, насколько я поняла, каждый начал восхвалять свою ловкость и отвагу. На нас и на тюки с серебром показывали пальцами, что-то кричали, но я и Джуэл неподвижно, как глухонемые, стояли в кольце индейцев, которое, казалось, смыкается все теснее. Они на время забыли о нас, занятые прославлением собственных подвигов, но косые взгляды женщин говорили, что это долго не продлится.

Только сейчас я заметила выделявшегося ростом и осанкой воина в старом кавалерийском мундире. Он подошел небрежной походкой, но остальные тут же расступились. Воин безразлично осмотрел меня; оказалось, что и глаза у него светлее, чем у остальных, и черты лица совсем другие – нос прямой, рот не так широк. В нем было что-то странно знакомое, и, наверное, потому, что интуиция обострилась под влиянием ужаса и отчаяния, неожиданная мысль осенила меня… да-да, это он… почему бы нет? Я как будто вновь услышала, казалось, давно забытые слова: «Хулио, средний сын, жил среди апачей. Взял в жены индианку».

Действительно, этот человек похож на Рамона Кордеса. Совпадение? Возможно. Но какой-то шанс все-таки был! Я бессознательно выпрямилась, вытерла лицо изодранным рукавом. Как и надеялась, это вновь привлекло его внимание, наши глаза встретились. Он слегка нахмурился и сказал бы что-то, не будь это нарушением правил приличия. Наклонившись, он что-то тихо спросил воина, захватившего меня в плен. Они заспорили. Внезапная надежда проснулась во мне; гордо тряхнув головой, я уставилась на него – взгляд вынуждал оглянуться. Но вместо этого он заговорил со стоявшим рядом маленьким мальчиком; тот убежал, а моя рука сомкнулась на запястье Джуэл, слегка погладила шершавую кожу. Эта женщина помогла пережить первые, самые трудные часы, и мне хотелось хоть как-то утешить ее.

Беседа началась снова, хотя и в более сдержанных тонах, и по их взглядам на меня было понятно, что эти двое торгуются.