Страница 37 из 82
Глава 18
— Восемь Упырей⁈ — Дядька Степан выпучил глаза и закашлялся. — Да как же так вышло-то?
— Ну… Пятерых застрелил, а остальных топором. — Я вытащил из кармана взятый взаймы «наган». — Как-то так и вышло.
— Лихой же ты человек, Владимир. Всех, получается, и прибил… А я, дурак старый, тебя одного отправил! — Дядька Степан схватился за голову — и вдруг сердито нахмурился. — Да и ты тоже хорош — зачем геройствовать полез? Кому сказано было: увидишь чего — сразу назад беги!
— Не добежал… Да ладно уж теперь. Хорошо, что хорошо заканчивается… Но как же вы, городовые, столько Упырей прозевали? — Я все-таки не удержался от колкости. — И почему не сказали, что они стаями бродят?
— Так в том и дело, Владимир, что не бродят… обычно не бродят. — Дядька Степан задумчиво поскреб пальцами затылок. — Нет, конечно, если вместе из Прорыва вылезли, то так и шастают, пока их георгиевцы не прижучат. Но вот чтобы специально собираться как-то?.. Один, получается, чуть ли не полверсты тащился до того подвала.
— Поменьше, — на всякий случай поправил я. — Через дворы от угла Смоленского там… не знаю — третья улица.
— Все равно далеко! Упырь — он же глупый, а днем еще и не видит толком. — Дядька Степан снова нахмурился и принялся теребить бороду. — Ему от Прорыва только отойти, а там или прятаться, или пожрать чего. Всегда в соседних дворах сидит, пока не найдут. А тут топал и топал себе… будто нарочно своих искал. Странное это дело, Владимир.
– Странное, — кивнул я. — А раньше такого не бывало?
— Ну… Я не слыхал. — Дядька Степан пожал плечами. — Но их тут у нас и бывало не сказать, чтобы много… Зимой двоих замерзших на кладбище нашли, и в том году я одного застрелил прямо на Княгининской. А ты вон сколько повстречал!
Похоже, Прорывы выдавали всяких тварей штучно — и не только здоровенных Жаб, но и весьма компактных Упырей. Дядька Степан явно ни разу не видел нашествий кровожадных толп — если уж стайка в восемь голов показалась ему чем-то необычным.
Совпадение? Или в обозримом будущем Васильевский остров ждет самый настоящий зомби-апокалипсис?
— Надо к околоточному сходить. Пусть сам разбирается, будем георгиевцам докладывать, или не будем… Ну и прибраться бы во дворе — вызовет, кого следует. — Дядька Степан засунул «наган» обратно в висевшую на гвозде кобуру и потянулся за курткой — обычной, а не форменным кителем. — Пойду прогуляюсь. А ты, Владимир, ступай чай пить. После такого отдохнуть надобно… Только лишнего не болтай, ладно?
— Не буду, — отозвался я. — Нечего суету разводить. Но лучше бы народу сказать, чтобы после темноты не ходили без надобности, особенно по-одному.
— Да я-то скажу, конечно… Да разве их чему научишь? У нас и без Прорывов, бывало, люди по ночам пропадали, а все одно. — Дядька Степан махнул рукой. — Вон, Марья — ей бы спать уже, ан нет — сидит, ждет. Говорит — беспокойно ей, пока Володя не вернется — домой не пойду.
— Домой? — переспросил я.
— Да тут рядом, за углом, считай. Апартаменты себе нашла. Я ее звал с нами жить — отказалась. Самостоятельная девка, толковая, но гонору — не приведи Господь… Ладно, Владимир, бывай. — Дядька Степан натянул фуражку и шагнул к двери. — Может, еще и увидимся до ночи. Сиди, сколько пожелаешь — Ирина Федоровна тебя гнать не будет.
Через несколько мгновений тяжелые шаги на лестнице стихли, и мне оставалось только вернуться обратно на кухню. За чаем… и за неудобными вопросами. Алешка уже отправился спать, а вот Марья с Ириной Федоровной так и остались сидеть за столом. Будто все это время поджидали в засаде: дядька Степан не стал говорить женщинам, что отправил меня выслеживать Упыря, но и придумать более-менее складную ложь, похоже, не потрудился.
— Ты куда ходил, сынок? — поинтересовалась Ирина Федоровна, наливая мне чаю из пузатого самовара — На ночь-то глядя…
— Да так, дело одно нарисовалось. — Я махнул рукой и улыбнулся. — Мелочи.
— Дело у него! — воскликнула Марья. — А я, между прочим, волновалась!
Слова и даже голос вполне убедительно изображали беспокойство и даже испуг, но вот взгляд… взгляд с ними явно не вязался. Своенравная племянница дядьки Степана снова буквально ела меня глазами, еще пуще прежнего. На кухне снова становилось мучительно жарко — и дело было вовсе не в самоваре, хотя и он тоже добавлял свое. На мгновение мне захотелось удрать или хотя бы расстегнуть ворот кителя…
Вот еще! Буду я краснеть из-за какой-то девчонки — даже из-за самой хорошенькой. В моем возрасте — в смысле, настоящем, а не нынешнем биологическом — это как-то несолидно… И если уж ей так охота пялиться — в эту игру можно поиграть и вдвоем.
Я поднял голову и посмотрел Марье прямо в глаза. А потом с расстановкой прокатился взглядом по веснушкам на щеках, чуть вздернутому носику, белой шее, вороту сарафана и ниже — нагло и беззастенчиво.
Помогло, хоть и не сильно: Марья не то, чтобы засмущалась, но взгляд все-таки отвела, а через несколько мгновений кончики ее ушей принялись стремительно розоветь. А когда румянец перебрался на щеки, я даже почувствовал что-то вроде стыда — будто обидел ребенка.
Впрочем, этот «ребенок» сам кого хочешь обидит.
— Волновалась она… — Ирина Федоровна явно почуяла проскочившую между нами с Марьей искорку. — Спать бы лучше шла, заноза! А то утром вставать ни свет ни заря.
— Ну, теперь раз Володя вернулся — на сердце спокойно. — Марья бросила на меня быстрый взгляд из-под ресниц. — Можно и спать. Вот сейчас чай допьем — и пойдем… пойду домой как раз.
— Какое — домой? — Ирина Федоровна уперлась руками в округлые бока. — Я тебе на диване постелю — нечего девке одной по темноте шастать!
— Так почему ж одной, тетенька? — промурлыкала Марья, невинно хлопая глазами. — Меня Володя проводит — мы с ним как раз соседи… Так ведь, Володя?
Я кивнул — на всякий случай молча, чтобы ненароком не вызвать у Ирины Федоровны вполне справедливого негодования. Ей и так, похоже, не слишком-то хотелось отпускать племянницу с едва знакомым молодым парнем. Но то ли форма и фуражка гимназиста внушали какое-то особое почтение, то ли дядька Степан в мое отсутствие успел изрядно приукрасить мои добродетели — возражений так и не последовало.