Страница 30 из 82
Черноволосый и голубоглазый Алешка то и дело поглядывал на меня со странной смесью любопытства и пренебрежения. На вид ему было лет двенадцать, не больше, и он вряд ли достал бы мне макушкой до середины груди — но, похоже, уже давно успел напитаться горделивым духом кадетского корпуса. И смотрел на всех «гражданских» сверху вниз, а гимназистов и вовсе наверняка считал совершенно не приспособленными к жизни белоручками.
А вот Марья…
От ее взгляда почему-то становилось… становилось жарко, будто кому-то вздумалось затопить печь, предварительно закрыв на кухне все двери и окна. Племянница из Тобольской губернии сидела напротив и буквально пожирала меня глазами. Настолько беззастенчиво, что еще немного — и это, пожалуй, показалось бы неприличным.
Я пытался смотреть в тарелку, на блюдо с нарезанным хлебом, на стену, даже на дядьку Степана — но раз за разом снова натыкался взглядом на темно-зеленые искорки. Хитрые, озорные, наглые — и все же ничуть не отталкивающие, а скорее наоборот.
Я едва ли мог назвать Марью писаной красавицей — зато она была в том возрасте, когда женщине сложно выглядеть непривлекательной: ровесница — а может, на год или на два старше меня. Светлая кожа, едва тронутая загаром, чуть вздернутый аккуратненький носик, россыпь веснушек и копна густых русых волос. Самое обычное приятное лицо. И фигура под стать: невысокая, округлая — в тетку и, видимо, в мать — но напрочь лишенная тяжеловесности. Свободная одежда скрывала… подробности, однако я почему-то сразу представил их во всей красе.
И еще как представил.
Странные мысли. Особенно для того, кто прожил на свете не одну сотню лет, за которые, конечно же, встречал девчонок и посимпатичнее. А вот Володе Волкову, чье тело я «носил» всего около суток, что-то подобное явно было если не в новинку, то уж точно не самым привычным. Наверное, поэтому озорной взгляд Марьи и прожигал меня разве что не до самых костей.
Семнадцать лет. Юность, самый разгар гормонального шторма — и, как следствие, эмоции и ощущения, которые я-прежний перерос так давно, что уже успел забыть. Нет, конечно, мой дом в том мире никогда не был монастырем и обителью целибата, но…
Когда мы с Марьей одновременно потянулись за хлебом, и наши руки соприкоснулись, стало совсем тяжко. Кожу легонько кольнуло, будто ударило током, и приятное тепло тут же вскарабкалось до самого плеча — а оттуда расползлось через грудь и к животу, и по шее. Хорошо, что я уже успел слегка загореть, а на кухне было не слишком светло — иначе все за столом непременно заметили бы, что мои щеки наливаются пунцовым. Иными словами, древний воитель и колдун краснел, как малолетний пацан.
Впрочем, я и есть малолетний пацан… Теперь.
Забытое ощущение сложно было назвать неприятным, но когда ужин, наконец, завершился, я испытал самое настоящее облегчение. И тут же смылся на лестницу вслед за хозяином, который отправился покурить.
— Владимир?.. Прикрой дверь — дым в квартиру идет.
Дядька Степан сам толкнул тяжелую створку, уселся на подоконник и, отодвинувшись, принялся сосредоточенно тянуть папиросу. И явно ничуть не обрадовался моему появлению рядом — скорее наоборот. И даже его обычная словоохотливость исчезла, будто за ужином случилось что-то нехорошее.
И я уже успел было подумать, что он заметил, как мы с Марьей переглядываемся — но дело оказалось вовсе не в этом.
— Послушай, Владимир… Дело у меня к тебе есть. — Дядька Степан нахмурился и на мгновение смолк. Будто изрядно сомневался, стоит ли вообще говорить дальше — но все-таки продолжил: — Помощь твоя бы пригодилась.
— Всегда пожалуйста, дядь Степан. — Я пожал плечами. — Чем смогу, как говорится.
— Вот ты как раз и сможешь. Тут человек крепкий нужен, и с умом. Я уж, грешным делом, думал Лешку просить — но рано ему по ночам бродить, мал еще. — Дядька Степан улыбнулся в прокуренные усы. — Вот я и подумал — может, не случайно мне тебя бог послал. Если уж ты одной саблей с Жабой управился — то и здесь не подведешь.
— Здесь? — переспросил я. — Мне бы поточнее…
— Упырь у нас в околотке завелся, Владимир, — вздохнул дядька Степан. — И надо бы его прибить, покуда дел не натворил.