Страница 30 из 108
Он ждёт, когда она умолкнет, но она, похоже, завела свой монолог надолго, потому что спешит наговориться, пока рядом есть живой человек.
– Никуша… мне удалось закончить все расчёты, – прерывает он, наконец, её на полуслове.
Она ахает и присаживается на кончик тяжёлого стула.
Он же хмуриться, – то, что им сейчас будет сказано, а он должен сказать, в конце концов, так как носит при себе уже третий день, будет для Ники ударом. Она так надеется, что пройдёт месяц, ну два, пусть даже год, но помертвевший звездолёт оживёт, займёт стартовое положение, в командном салоне опять восстановится порядок и чистота, а потом не пройдёт и часа, как они материализуются из Надпространства в районе Плутона, а там и до Земли недалеко.
Она настораживается, так как Сергей молчит, и некоторое время рассматривает свежие и старые ранки и ссадины на своих руках. Наконец, он твёрдо смотрит в глаза Ники и как можно мягче говорит:
– Нм, Никуша, долго придётся пробыть на этой планете…
– Ох!.. Сколько?
– Лет… десять на устранение неисправностей. И около пяти лет на подготовку… Ника!.. Никуша!.. Милая!.. – Сергей едва успевает подхватить соскользнувшую вниз жену.
– Па-па! – чётко, с расстановкой говорит Олежка.
У него нет своего понимания к расчётам родителей, его пока не волнуют взрослые вопросы. И он-то находится на РОДНОЙ ему планете.
Дул порывистый ветер, принося отвратительный до тошноты гнилостный запах, и Сергей несколько раз, задыхаясь, глубоко вдохнул и выдохнул, привыкая к нему. Это его раздражало. Проклятая планета, гнилая и смердящая, чужая и бессмысленная, в его понимании, хотя открытие её и возможность жить на ней людям Земли – редчайшее явление, и когда-нибудь её, может быть, назовут его именем.
В последнее время его многое раздражало.
Неповоротливость роботов, кажущаяся медлительность корабельного мозга, необходимость руководства всеми работами одному. Но разве может он один всё помнить, всё знать, понимать то, что под силу сотням специалистов
Раздражала нужда покидать звездолёт, чтобы навестить Нику и Олежку, а, значит, приостанавливать или замедлять работы. Но не они были виноваты в этом. Нет. Они были любимы им как прежде, а то и сильнее, но его выводили из себя само обстоятельство – раздвоенность. Форсирование работ требовало его неотлучного нахождения на борту, в командном салоне, а родные лица жены и сына звали к себе. И ему стоило большого труда дождаться урочного часа, установленного им самим, когда наступало время увидеть их.
Последний раз вне звездолёта он был почти земной месяц назад. В течение его сделано много. Очень много! Сэкономлены почти четыре дня против первоначального графика работ. Да, на целых четыре дня сократилось пребывание на этой планете. Он мог бы сделать и больше, но видеть Нику и Олежку только на экране – невыносимая мука.
Через полчаса по не широкой просеке он дошёл до дома, за три года обросшего пристройками, оградой гот зверья, опутанного сетью тропинок, пробитых за эти годы Никой и не по летам быстроногим Олежкой в паре с шестиногом-шестирогом. А вот и последний.
Шестиног-шестирог, сокращённо называемый ими в разговоре шенорогом, разбросав в стороны то, что служило ему и ногами для передвижения для защиты от обидчиков, мирно дремал у самых дверей дома, раскрытых настежь.
Узнав Сергея, шенорог шевельнулся, но, вероятно, чувствуя отвращение человека к себе, бóльшего не позволил, однако и своего не уступил – как лежал, так и остался лежать, а Сергею пришлось через него перешагивать.
Хмыкнув, Сергей вошёл в дом. Его не ждали. Вернее, ждали, но не сейчас, потому что он не предупредил, что придёт именно сегодня. Он застал в доме мирную картину. Олежка, болтая ногами, сидел за столом и ел. Ника стояла на скамейке и пыталась прикрепить к стереоскопическое изображение какого-то уголка Земли. Картина, вправленная в тонкую рамку, изгибалась и не поддавалась усилиям Ники. Двадцать Третий безучастно взирал объективами на безрезультатные труды хозяйки дома и даже не пытался помочь, так как Ника, наверное, забыла объяснить ему цель проводимой ею работы.
На скрип половиц от шагов Сергея она оглянулась, придерживая рамку обеими руками. Сергей поймал её быстрый радостный взгляд, улыбку, украсившую её строгое матовое лицо, и он тоже ответил ей счастливой улыбкой.
Забубнил набитым ртом Олежка, довольно скоро слезая с высокого стула. Забыв о еде, он побежал к отцу, которого так любил и так редко вдел. Наконец, прожевав, он издал ликующий вопль и припал к отцовой ноге.
На возникший шум в проём двери заглянул, пуча большим, похожим на плошку, глазом, шенорог, постучал ногами-рогами и опять завалился спать.
Сергей подхватил Олежку и поднял его к потолку, посадил себе на плечо, помог навесить картинку Нике, потом взял её на руки и закружил со всем своим семейством в комнате. Половицы скрипели, Олежка вскрикивал и заливался счастливым смехом, Ника целовала мужа, охватив его шею, и вторила сыну. Дом ожил, загомонил, наполнился не свойственными ему звуками, и вконец разбуженный шенорог, постучав недовольно конечностями, ушёл досыпать в сумеречный лес.
Маленькое семейное торжество закончилось далеко заполночь. Уснувший на руках отца Олежка был перенесён на свою кровать – прочное сооружение, произведение Двадцать Третьего.
– Устал?
– Устал без вас, – невесело отозвался Сергей, перебирая волосы жены; они казались шелковистыми и невесомо струились в его загрубевших ладонях.
– Мы здесь уже живём вечность, а всё как будто случилось вчера… Ты, Серёжа, не думай, я уже привыкла. Весь день какие-то дела…
Огромный нетронутый мир планеты и он – его хозяин.
Конечно, Олежка этого ещё не знал, но с каждым днём раздвигались границы тех мест, где он устанавливал своё присутствие.
Он вдыхал сладкий воздух своей родной планеты, знал уже приметы к погоде и непогоде, в чём ему помогали волны обучения, обожал путанные тропинки и причудливые проходы через переплетения вьющихся душистых растений, впитывал запах перепревшей почвы и ел вкусные плоды неведомых деревьев и кустарников, почти каждый день принося в дом то горсть сочных ягод, то розовые, до красноты, стебли сладких трав, то кисловатое соцветие маленьких цветов, которые за ночь сворачивались в небольшие, с крапинку, ягодки – их Ника добавляла во все кушанья.
Гибкий, необычайно развитый и выносливый в свои неполные пять лет, Олежка мог часами бегать, красться или таиться в лесу, знал всех обитателей тех мест, где побывал хоть раз, чувствовал таинство единения с природой.
Каждый день, открывая для себя новые опушки, ручьи, озерца, он не забывал заглянуть и в обжитые им уголки своих расширяющихся владений. Он радовался знакомым предметам, так же как и новым, впервые встреченным. Местные ногороги признавали его главенство.
Лет до трёх его во всех путешествиях его сопровождали то мать, то Двадцать Третий. Но Нике теперь за ним не угнаться, а робот стал обузой – его громкое топанье вызывало переполох повсюду, где он появлялся, сопутствуя непоседливому человечку.
Теперь всё, что связывало его с домом, уместилось в двух, едва приметных родинках в ухе и под скулой – миниатюрном приемопередатчике. А, выросшая над домом тонкой стрелой антенна, позволяла волнам обучения настигать подвижного путешественника в любом месте, куда последнего заносили резвые ноги и цепкие руки, колени и локти, и неуёмная фантазия, и исподволь закладывали в него необходимые каждому человеку знания.
И только верный шеногог был его постоянным спутником – подобно Олежке любопытный, быстрый, неутомимый и жадный до приключений. Между мальчиком и диким зверем крепла приязнь. Возможно, волны обучения влияли на ногорога, потому что, и это заметила даже Ника, он явно стал понимать те слова, что относились к нему, и в его поведении появилось что-то осмысленное – верность Олежке, чувство вины и радости. Свою роль сыграла и привычка к уродцу, так как ногороги, один огромный, словно лиловый стеклянный глаз и безобразная морда, не вызывали особых симпатий. Правда, отец Олежки, время от времени приходивший в дом, находил в лучшем друге сына не проходящую безобразность, вонючесть и не приемлемость для человеческого глаза, и едва давил в себе чувство брезгливости человека, выросшего и живущего почти в стерильных условиях. Чтобы не обижать сына и жену, Сергей просил их на время своего визита домой усылать шенорога куда-нибудь подальше от дома.