Страница 64 из 91
Зато дон Севильяк обратил внимание и оценил.
Иван стал испытывать тревогу и даже какое-то чувство вины оттого, что как будто упустил и упускает что-то важное, а оно ещё скажется неприятностями им всем.
– Жулдас ей помогал, вот тебе и показалось, что она тоже боец, – сказал Иван, чтобы отогнать мысли, посещавшие его всё чаше, как заезженная пластинка, об одном и том же.
К тому же ему хотелось воспользоваться внезапной словоохотливостью дона Севильяка, узнать, наконец, его мнение о команде, о его видении ситуации, в которую они попали, да и пусть расскажет что-нибудь о себе. Почему бы и нет?
Он уже давно отметил, что дон Севильяк в присутствии ходоков словно терялся, предпочитая молчать или вставлять фразы, не всегда по теме разговора, поэтому с ним беседы не получалось. А сегодня его будто прорвало. Наверное, из-за того, что их только двое, и дон Севильяк, видя, что Иван его слушает внимательно, сам строил разговор, неторопливый и вполне связный.
– Да, Жулдас был при ней и помогал… Скажу честно, Ваня, появление Жулдаса у нас для меня стало неожиданностью. Он же нелюдим. Я его никогда не видел смеющимся. Добра, считал, от него не дождёшься, потому что он всегда был сам по себе и для себя. И вдруг увидел Икату… На каком языке она говорит?
– Понятия не имею. Лингвам не подсказывает, на каком языке идёт обмен фразами. Я просто понимаю, что мне говорят, и, обретаю способность говорить сам. Как и почему со мной такое происходит, не знаю. Ну, понимать, куда ни шло. Но говорить!.. Такое порой ощущение, что это не я, а кто-то иной вещает во мне.
Для демонстрации Иван открыл рот и потыкал в него указательным пальцем. Дон Севильяк жизнерадостно захохотал. На немой вопрос Ивана, что тут смешного ответил:
– Хорошо, что у меня его нет. Этого лингвама. Как представлю, какой у вас с Симоном в голове винегрет, то страшно за вас становится.
– Не такой уж и винегрет, – слабо отбился Иван от мнения дона Севильяка о себе.
Но был обескуражен. Наверное, все ходоки считают так, поэтому и относятся иногда к нему по иному, чем к другим ходокам и обычным людям. Они, поди, думают, раз у него в голове винегрет, то, что можно от него такого ожидать нормального? Н-да…
– Да ты, Ваня, не обижайся. Я к тому, что вы с Симоном у нас… Как бы это сказать?.. Вот! Вы ориентиры для ходоков. Симон – это хранитель знаний о ходоках. А ты – надежда ходоков!
Иван, наконец, невесело засмеялся.
– Боюсь, что плохая надежда. Они там, в будущем, надеются на меня, а я тут навсегда застряну во временной яме. Все их надежды по боку.
– Э, Ваня, не застрянешь. У тебя ещё всё только начинается. В твои –то тридцать независимых лет… Эх!
– А тебе сколько?
Дон Севильяк отвернулся и долго не отвечал, грузно ступая по песку. Лицо его хмурилось. Иван посчитал свой вопрос не тактичным и решил перевести разговор опять на ходоков команды, послушать, что ещё скажет о них дон Севильяк.
– Как ты думаешь…
– Не мешай, Ваня! Я считаю.
– Что считаешь? Шаги?
– Сколько мне может быть лет. Когда Симон говорит, что ему без малого две тысячи лет, а Камен…
– Симону как будто восемьсот лет.
– Это он тебе сказал?
– Да.
– Врёт он, Ваня!
– Зачем мне врать?
– Чтобы тебя не шокировать. Он и мне когда-то такое плёл, да я его раскусил… Мне, наверное, будет поболее того лет на триста, думаю. А вот до Камена мне ещё тянуть да тянуть…
– Вот это да-а! – поражённый Иван открывал и закрывал рот, глотал ставшую горькой слюну и тряс головой. – Но… Как вы смогли? Как не потеряли интерес к жизни! Я читал, да и знаю, что даже вполне здоровые и счастливые люди устают жить, порой, уже к годам шестидесяти. А вы?
– Э-э, Ваня! Теряли. Как не терять, когда одно и то же? Да ещё с моим крошечным кимером… Всего ведь ничего. Да и с проницаемостью у меня во времени не слишком. Я же верт… Ходоки теряют, конечно. Но и находят! И опять живут. А как же иначе?
– Непостижимо! – задохнулся Иван не то от восторга, не то от неожиданности, а сможет быть, от подспудного страха перед грядущим, заставившего дрогнуть сердце и перехватить дыхание.
Вернее, последнее, так как в сказанном доном Севильяком ничего восторженного или неожиданного не было и в помине, прозвучали не только тревожные, но и печальные нотки; это они заставляли Ивана затаить дыхание.
Он не то, чтобы сердцем, но умом попытался охватить бездну времени, которую ему ещё предстоит прожить, а значит, увидеть, осознать и впитать в себя разнообразие событий и дел. Но он уже знал, что они не всегда могут быть благоприятны и желанными, чтобы с нетерпением ожидать их наступления. Мешок Сола, отстойник аппаратчиков и сидение на вулканическом островке покажутся милой игрой, а тарсены, тарзи и другая нечисть – досадными, не более того, эпизодами.
Иван долго не мог прийти в себя от услышанного.
Они уже далеко отошли от колеса. Кусты становились приземистее и росли реже, к ним жалась налитая желтизной упругая как проволока трава.
Постояли у края оазиса.
– Никого, – подвёл Иван итог вылазке. – Дальше не пойдём.
– Да… Откуда же они тогда набежали? Даже следов нет.
– У колеса есть.
– Есть. Но к нему они должны были откуда-то прибежать? И те и другие? Не по воздуху же…
– М-да… Ты прав, – Иван рассеянно оглядел пустынный горизонт. – Возвращаемся! Может быть, там наши нашли что-нибудь, хотя бы воду…
Вода есть
Они возвращались к колесу по широкой дуге от окраины оазиса, где он, постепенно теряя растительность и оголяясь, переходил в пустыню. Правда, метрах в двухстах виднелись купы низкорослых деревьев или кустов, занимающих небольшой пятачок среди песков, но ходоки обошли его вниманием.
Ближе к посёлку аборигенов стали попадаться влажные понижения, словно громадные котлы с кашей они кипели от избытка переполняющих их мелких тварей – червячков, округлых и нитевидных созданий, красных, белых, землистых. Вокруг этих живых вместилищ теснились едоки: странные, на взгляд людей, зверушки, покрытые пушком птицы, какие-то часто прыгающие создания, что даже не уследить, к какому классу животных их можно было бы отнести. За ними тоже охотились те, кто покрупнее: разросшиеся бородавчатые жабы, узкоклювые полуптицы, ящерицы…
Вывел Ивана из плена невесёлых размышлений дон Севильяк.
– Здесь надо бы обойти… Осторожнее, Ваня!
Под ногами Ивана стелилось небольшое влажное пятно. Вода, если она могла проступить на поверхность, целиком поглощалась микроскопической живностью, отчего этот клочок земли в окружении сухой как солома низкорослой травы выделялся постоянно изменяющимся цветом и оттенками ковром.
Иван тронул носком сапога живую массу, и тут же провалился по колено другой ногой.
– Ваня, я же тебя предупредил, – с укоризной сказал дон Севильяк.
– Помоги выбраться, а потом читай нотации. Дай руку! Засасывает…
Песчаная трясина ухватилась цепко, и Ивану с помощью напарника с трудом удалось вытащить ногу и, главное, вместе с сапогом, а он так и норовил сползти и остаться под землёй.
– Здесь, наверное, когда-то было дно водоёма. Потом он усох, – предположил Иван, переобуваясь.
– Если дно, то давно. А недавно здесь росли деревья. И большие.
– Ну, да. Так уж и большие.
– Ты же сидишь на пне. Значит, росли, и большие.
Иван, занятый обувью, даже не заметил, на чём сидел. А это был пень, метра полтора поперечником. Не смотря на давность его появления, бросалось в глаза, что дерево упало не само, а его явно спилили, да и самого ствола рядом не было. Вокруг виднелись такие же пни, повыше или уже присыпанные песком, но ни одного от свалившегося дерева естественным путём, ни одного следа, что стволы тут лежали и за временем превратились в труху, унесённую ветром.
– Был лес, да сплыл. А как здесь, наверное, когда-то было хорошо, – сказал Иван, поднимаясь. Потопал ногами, проверяя, не остались ли в сапоге песчинки или камешки. – Но пилили. Значит, имели пилу. А пила – это уже не дикость. Те, кто пилил, думаю, на голову были выше тех дикарей, что на нас напали. Может быть, те ушли, а эти… Заняли их место.