Страница 48 из 91
Патруль ожидал, по-видимому, всего, но не страстной речи Хиркуса. Один из них, молодой и скуластый, блаженно заулыбался, другой открыл рот, будто решил уловить и проглотить сказанное Хиркусом, а на лице командира, только что подозрительного и сурового, появилась растерянность.
– Артисты, что ли? – неуверенный в своей догадке, выдавил он из себя. – Но как вы сюда попали?
В последней фразе уже не было требовательности, преобладало удивление и даже соболезнование.
– Артисты мы, артисты, – подхватил Жулдас. – Вот, смотрите!
Он наклонился, подобрал камешки и стал ими жонглировать. Незнакомцы с восхищением следили за мельканием рук и камней.
– КЕРГИШЕТ, надеюсь, мы не будем воевать. Надо уходить куда-нибудь, – сказал Арно на языке ходоков так, чтобы его слышали все. – Покажем им истинный цирк. Растаем в воздухе…
– Если только нас снова на это же место после перехода не выведет. Здесь уже стало тесно. Вот тогда будет цирк.
– Достаточно отскочить метров на сто.
Возможно, они так бы и сделали, оставив патрульных с разинутыми ртами от неожиданности, если бы не норовистый характер Шилемы.
– Мы умеем ещё и так! – с этими словами она набросилась на невольных зрителей.
Ни те, ни ходоки не успели ничего предпринять, как три автомата валялись у ног Ивана, а ошеломлённые внезапным нападением незнакомцы лежали на земле.
– Вот дура! – воскликнул Джордан. – Она же…
– Уходим! – оборвал его Иван и рванул за руку, становясь со всеми на дорогу времени.
В поле ходьбы стало темнее и холоднее, отблески сполохов проявлялись лишь матовыми бликами, как если бы кто-то громадный встряхивал подстать себе огромные белые полотнища. Передовое будущее подступило вплотную. Этому миру оставалось существовать совсем немного.
Часы?..
Можно было только догадываться, какая сейчас кипит работа под руководством Пекты где-то здесь невдалеке. Создатели канала, наверное, тоже считают часы и гадают: успеют или не успеют?
Возможно, только Иван знал точно. Успеют!
Однако вид поля ходьбы рождал нервозность.
Ведь Первопредок Эламов вспоминал исход как бедствие. Защитники лаборатории, а может быть, целого института времени, возглавляемого Пектой, вот-вот откажутся сдерживать толпы, что стеклись сюда в ожидании исхода. Они хлынут в открывшийся канал со всех сторон в прошлое, который захлопнет за ними навсегда двери, ведущие в будущее, но даст возможность существовать без боязни превратиться ни во что не только им, но и потомкам.
Поэтому ходокам не следовало куда-либо передвигаться по дороге времени, иначе их выход в реальное время мог попасть именно в столпотворение. Но и задерживаться на ней – тоже рискованно, неизвестно, что на ней будет происходить в момент возникновения канала Пекты.
Ходоки постояли кружком, голова к голове, едва различая лица напротив. Шилема и Джордан оказались под своеобразным навесом более высоких членов команды. Округа гудела. Чтобы говорить, приходилось сильно повышать голос.
Иван хотел высказать Шилеме своё большое «Фэ!», но философски решил: что произошло, то произошло. Сказал лишь:
– Шилема, побереги нервы.
– Вот ещё! – с возмущением отозвалась временница и дёрнулась в руке Ивана. – Вы бы без меня так бы ещё и стояли перед ними, изображая из себя клоунов. И потом, я же их легонько…
– Хо-хо! – подал густо дон Севильяк.
– Что ты понимаешь в этом? – обиделся Хиркус. Он считал себя артистом, а не клоуном. – И чего добилась? Теперь стоим тут… Ну и что?
– А ничего! – легкомысленно отрезала Шилема. И тут же словно удивилась: – И, правда, чего стоим?
На вопрос Шилемы никто не ответил.
Наступил, пожалуй, переломный момент их похода в мир, готового умереть. По всему, это понимали все, и каждый решал, как поступить дальше. По крайней мере, так показалось Ивану, и он был недалёк от истины.
Сам Иван до сих пор намеревался проникнуть в создаваемый временной канал с надеждой, уже потерявшей остроту, встретить Напель. А мотивы дальнейшего пребывания здесь у других оказывались разными, хотя и созвучными. Напрашиваясь в команду КЕРГИШЕТА, каждый из ходоков лелеял одно: посмотреть, поучаствовать.
По крайней мере, так вначале, наверное, и представлялось им, пока они добирались сюда через Кап-Тартар, поле ходьбы Фимана, в будущее Ивана.
Это пока, потому что они ещё не знали, что им готовит грядущее, то будущее, которое определяется чередой событий их личной жизни, а не творимого потоком времени …
Они только хотели посмотреть, как в параллельной струе, далеко разошедшейся с той, где они ходили во времени, совершается грандиозное таинство ликвидации неудачной, дефектной или, может быть, экспериментальной, а то и резервной, но уже выполнившей своё предназначение, ветви развития планеты и того, что в ней существовало, как непоколебимая реальность. Такое событие, величественное и притягательное своей ужасной кончиной, естественно, привлекало ходоков, с первых шагов ходьбы во времени знакомых непосредственно или понаслышке о перлях.
Да, некоторые из них старались избегать встреч и всего того, что могли принести им представители иного мира.
Но были и другие, которые, напротив, жаждали подобных встреч, чтобы пощекотать нервы, притупленные долгой жизнью и усталостью. И уж тем более, проникнуть к ним и посмотреть разыгрывающуюся трагедию, подогретую необычностью исхода из будущего в прошлое больших масс людей по искусственному временному каналу.
К таковым относился Хиркус.
Его интересовали страсти.
Страсти, которые никто не придумывал. Их не облекали в искусственные роли, они не обрабатывались актёрами и не ставились режиссёрами. А истинные страсти, когда у страждущих нет надежд ни на что: ни на спасение, ни на возможность оставить о себе хотя бы имя на камне или бумаге, ни на то, чтобы быть отмщёнными.
Здесь Хиркус надеялся найти для себя богатство новых образов, выразительных движений лицевых мускул и рук, динамику колоритных поз…
Арно также привлекало сюда. Однако ему хотелось увидеть сам процесс гибели целого мира, который при этом можно наблюдать со стороны, ни чем не рискуя. Не более того. Именно – целого мира. А как там случиться в частностях, в том числе и с людьми, имеющих несчастье здесь родиться и жить, его особенно не волновало.
Вот Шилеме не надо всего этого, ей всё равно.
Её напускная грубость питалась неустроенностью жизни. Не красивая, угловатая и мужиковатая, не познавшая за долгие годы не только радости материнства, но и редкой и не счастливой близости с мужчиной, она бесцельно моталась по векам, находя в них для себя только то, к чему имела способности и желания их применить. А их у неё – со счёта не собьёшься, всего ничего – кого-то укротить или направить на путь истины, как она её понимала, кому-то отомстить за обиды, якобы ей нанесённые вольно или не вольно. Но даже такое, казалось бы, вечное чувство страдает от своего постоянства и повторения. Оно приедается, тускнеет и всё чаще наводит тоску, невыносимую скуку. Бежала бы куда-нибудь, но из врождённого кимера не выпрыгнешь и в чужую струю времени не перейдёшь.
Оттого попасть к КЕРГИШЕТУ и бежать от самой себя и проторенных дорожек во времени, стало для неё делом жизни и смерти. О последнем, то есть о смерти, она, конечно, не думала, считая себя неуязвимой и умеющей вывернуться из любой напасти, коль скоро она на неё обрушиться.
И она безраздельно верила КЕРГИШЕТУ.
И верила мужчине!.. Она, временница!..
Сколько себя помнила, такое доверие она испытывала когда-то только к своему отцу. Все её выпады в адрес Ивана, демонстрация независимости вплоть до отчуждения и резкостей – всё это, как ни странно, основывалось на доверии к нему. Она безоглядно считала, что этот ходок, мужчина, человек никогда не бросит её в беде. Она даже сама не понимала, почему так надеялась на него…
Вот отчего ей было всё равно в том смысле, что куда направляется КЕРГИШЕТ, туда и она. А он худого не придумает, в том она была уверена беспредельно,.