Давай прогуляем пары

Я ее обожаю.

Быстро чмокнув Лерку в губы, разворачиваюсь и чуть ли не кубарем спускаюсь с лестницы. Пальцы не слушаются, когда тяну зеленую полоску принятия вызова. И не знаю, чего боюсь больше: услышать голос отца или услышать не его голос.

Внутренности холодеют.

— Да? — мой собственный голос звучит хрипло.

— Здравствуй, сын.

Выскакиваю на улицу без бомбера и шапки. Ветер пронизывает до костей и обжигает лицо. Дождь давно закончился, влажная земля пружинит под кроссовками. Иду вперед, туда, где по ощущениям должно быть озеро. Освещенная территория остается за спиной.

— Привет, пап.

— Я не помешал? Поздно уже…

— Нет. Я не в городе. Уехал на выходные.

— С друзьями?

— С девушкой и ее семьей.

В трубке слышится тихий скрипучий смех, такой, будто отец миллион лет не смеялся. За грудиной тянет. Останавливаюсь вглядываясь во тьму.

— Неожиданно. Все серьезно?

У меня с ней настолько все серьезно, что еще даже ничего не было. Я боюсь неправильно дышать в ее присутствии, лишь бы не спугнуть и не сделать что-то не так.

— Мы друзья. Я… она мне нравится.

— А ты ей?

— Очень надеюсь, что и я ей тоже.

Странно обсуждать это с отцом. Мы никогда раньше не касались сердечных дел. Он постоянно зависал на работе, дома почти не появлялся. Я помню несколько эпизодов из детства, когда он вырывался в отпуск и ездил со мной и матерью за границу. Но даже там они умудрялись пособачится. Наблюдая сейчас перед глазами семью Ясных, я понимаю, что моя собственная изначально была неправильной. Сломанной. Всем было дело только до себя.

Я еще в подростковом возрасте принял, что матери на меня плевать, а отец привык свое отсутствие и внимание компенсировать дорогими подарками и деньгами. Но, когда чуть его не потерял, когда нам позвонили из больницы и я помчался туда с тусовки Айса, в моем мозгу что-то перестроилось. Я испугался, что потеряю отца. Испугался смерти, когда она оказалась так близко. Испугался и начал дурить, когда отец закрылся от семьи.

— Это хорошо. На учебу не вернулся?

— Пока нет, — произношу и спешно меняю тему разговора: — Как твои дела? Когда возвращаешься?

— Насчет этого, Матвей… Я принял решение развестись с твоей матерью. Думаю, она уже поставила тебя в известность?

— Да. Сказала.

— Я понимаю, что ты уже не маленький мальчик и являешься хозяином своей жизни, поэтому буду говорить честно. Прогнозы мои не очень хорошие, провели несколько операций, но ноги не слушаются. Остается очень маленькая вероятность того, что я когда-нибудь буду вновь ходить, но, пока она есть, я буду за нее цепляться и делать все, что от меня для этого требуется. На лечение нужны деньги. Я никому не хочу быть обузой.

— Ты не обуза. Я звонил тебе, я хотел приехать, — произношу тихо. — Ты мой отец.

— А ты мой сын, Матвей. И у тебя впереди вся жизнь, не дури и возьмись за голову. Не просри эту самую жизнь. Вернись на учебу, я оплачу тебе ее. Квартира останется за тобой, дом придется продать, машины тоже. Матери твоей останется квартира в центре, да и ее драгоценностей хватит на небольшой домик в Греции. Бедствовать вы не будете. Но на этом все. Дальше каждый сам по себе. Нам лучше пойти отдельными дорогами. Я устал, Матвей. Брак с твоей матерью… изначально был ошибкой. Мы не узнали друг друга, сошлись слишком быстро, а потом появился ты… Это, пожалуй, единственное хорошее, что останется от этого союза. Нужно было развестись раньше. Намного раньше. Тогда бы и у меня, и у нее еще была возможность стать по-настоящему счастливыми. Теперь у меня много свободного времени, и я постоянно думаю об этом, — заканчивает свою исповедь отец.

Я понимаю, что он долго держал это в себе и ему нужно было выговориться. Только я немного не такого разговора ожидал в течение этих восьми месяцев.

Повисает тишина.

Я слышу его дыхание на том конце провода и перевариваю услышанные слова. Ничего нового он мне не сказал, но менее больно от осознания полного распада семьи Громовых не становится. Я буду один. Он будет дальше лечиться, мать неплохо устроилась со своим любовником, а я… сам по себе. Не самый плохой расклад, к которому я уже успел привыкнуть. Но почему-то на душе так паршиво.

— Я тебя понял.

— Матвей, тебе двадцать лет. Не загоняй себя раньше времени в гроб.

— Я и не собираюсь, — громко хмыкаю. — Все отлично, отец. От квартиры не откажусь. Бомжом становиться действительно рановато. Спасибо и на этом.

Он откупается от меня, хоть и говорит об обратном. Он не вернется и рвет все, что тянуло его назад. Отказывается от семьи.

— Сын… — он хочет сказать что-то еще, но замолкает.

И я понимаю: этот разговор придется заканчивать мне.

— Отец. Ты звони, ладно? И отвечай, когда я позвоню. Мне пора. — Повернувшись, бросаю взгляд на увешанные уличными лампочками дома. — Выздоравливай и… всего хорошего.

В нашей с Леркой комнате свет больше не горит. Уснула. Не дождалась.

Сбрасываю вызов и остаюсь на месте. Ветер пронизывает до костей. Пальцы еле гнутся. Пневмонию заработать не хочу, но и с возвращением в дом медлю. Перевариваю беседу с отцом.

Мать привыкла иметь под боком нескончаемый денежный мешок, поэтому так противилась разводу. Привыкла жить и ни о чем не думать. А я уже привык жить сам по себе. Вот и итог. По факту ничего не поменяется.

Курить хочется так сильно, что принимаюсь ощупываю карманы на джинсах, хотя знаю, что сигарет там нет. Завязал. Начинает накрапывать дождь. Постояв еще немного, бреду к домам. Со стороны бани слышатся музыка и смех, но веселиться совсем не тянет.

Возвращаюсь в коттедж и поднимаюсь на второй этаж. Заглянув в ванную, какое-то время грею руки под горячей водой, затем тихо прохожу в нашу с Ясной комнату, плотно прикрывая за собой дверь. Подсвечиваю пространство включенным экраном мобильника.

Лерка спит спиной к окну, закутавшись в одеяло как в кокон. Одни волосы торчат наружу. Раздеваюсь и вытягиваюсь рядом, накрывшись тонким покрывалом.

Не так я планировал закончить этот день. В моих фантазиях наши с Леркой тела должны были плотно сплестись в одно.

Шумно выдохнув, поворачиваюсь на бок, пытаюсь разглядеть в темноте черты ее лица.

— Как прошло? — Вздрагиваю от тихого голоса Ясной.

— Ждала меня? — Двигаюсь к ней ближе и сгребаю в охапку, пытаясь развернуть плотный кокон одеяла.

— Да… Блин, Громов! Ты ледяной! Убери от меня свои руки! И ноги! И…

Затыкаю Коротышку поцелуем и попадаю прямиком в теплый рай ее рта.

Да… вот то, что мне сейчас нужно.

Лучше никотина, таблеток и алкоголя.

Моя сладкая пилюля.

Моя Лера.

Глава 43

Лера

Матвей невыносим. Я ждала его, боялась уснуть, хотела узнать, как прошел такой важный для него разговор с отцом. Собиралась поддержать и выслушать. Мне кажется, именно этого ему и не хватает. Свободных ушей, чтобы выговорить все, что долго копилось в душе. Он очень одинок. Всегда сам по себе и редко когда с Ледовским. Но я почему-то уверена: Клим не видел Матвея таким, каким его вижу я.

Громов до ужаса холодный. Он трогает меня, прижимаясь ледяными ладонями к моему животу и поглаживая бока, я приглушенно вскрикиваю прямо ему в рот. Царапаю голые мужские плечи, пытаясь оттолкнуть. Но больше поддаюсь, чем сопротивляюсь. Матвей продолжает целовать и щекотать меня языком, глубоко и как-то на изломе отчаяния. Прижимается ближе, и вот наши полуголые тела оказываются под одним одеялом. Тесно прижатые друг к другу и переплетенные.

Длинная футболка, в которой я решила спать, задралась до самой груди. И я жутко смущаюсь, краснею и радуюсь, что в комнате темно и Громов не может увидеть моих пунцовых щек.

Мы близко. Мы почти раздеты. На Матвее так вообще одни только боксеры, а мои спортивные трусики, похожие на короткие шорты, теперь кажутся мне недостаточно антисексуальными.

Я не хотела казаться лучше, чем есть. Пусть принимает меня такой.