В поисках света

Личность моя была в полном порядке. Я был знаменитый достаточно человек, я играл в Народном театре главные роли наряду со взрослыми. Все мои друзья были, в основном, взрослые люди с завода. Я зарабатывал больше, чем моя мама. Я был довольно известный спортсмен, мои фотографии появлялись в местной прессе регулярно, то очередной рекорд, то победа на соревнованиях. И читал. Читал я запойно, в бешеных количествах. Я не ходил ни на какие танцы-шманцы — это мне было не интересно. Я бегал в филармонию, на тренировки, в Народный театр и на работу. Закончил я школу… и поступил в Минский театральный институт, в Минске тоже ничего. А когда я попал в психушку на обследование, я опоздал на неделю на занятия. Мне пришлось объяснять, что со мной вышло — военкомат меня проверял, признал годным к военной службе. А занимались мы, как бешеные. Мы приходили утром и уходили в 11–12 часов вечера. Владимир Александрович, он был очень талантливый педагог, сразу объяснил, что научить этому делу нельзя, а научиться можно. Он никогда никого не подталкивал. Если проявляешь инициативу — тебя смотрят, то есть твои этюды. А если нет, сиди в углу, ну отчислят потом и все. И вот экзамен, первый курс. Отыграл я свой этюд. Все меня поздравляют, что хорошо, все нормально. Собираемся мы. Владимир Александрович оглашает оценки. Пятерки. Меня нет. Четверки — меня нет. Можете представить мои чувства? Тройки. Меня нет. Мне уже там казалось, что я поседел. Такое поражение, самое серьезное поражение за всю мою жизнь, наверно, никогда такого не переживал. Двойки — и тут меня нет. И потом Владимир Александрович: «Николаев, останься, остальные свободны». И он мне говорит такие слова, я их слышал тогда как в тумане: «Я не могу брать на себя ответственность, потому что при твоем здоровье тебя выжмут, как лимон, и выбросят. Ты долго не продержишься в актерах. И я не хочу брать на себя ответственность. Но я могу тебе сказать (он был на моем спектакле в той школе, где я поставил какой-то спектакль, я уже сейчас не помню, про школьников что-то, я там играл „лицо от театра“), я посмотрел — это у тебя очень здорово получается, может быть, ты режиссер по призванию. Не обижайся на меня, но вот так». Я был в тяжелом состоянии, а наш замечательный педагог по сценречи, такой, благородный, интеллигентной внешности, седой красавец, сделал мне выволочку и говорит: «Если ты ломаешься, значит, действительно, нечего тебе делать в театре». Ну, в общем так меня поддержал. Проводили меня друзья, приехал я домой… До сих пор, как вспомню этот кусок своей жизни, во многом, может быть, он был поворотным, потому что, если бы я сломался, тогда непонятно, что бы было. Но я очухался. И тут меня «звездануло». Меня «звездануло», и я пошел в райком комсомола, весь преисполненный наглости. Что-то произнес об эстетическом воспитании школьников и получил мандат на создание под крышей райкома комсомола театра-студии — «Время», ни больше ни меньше. Потом это называлось театр-коммуна «Время». Я прошел по всем школам нашего района, выступил перед всеми старшеклассниками, начиная от восьмого класса. Потом провел вступительные экзамены в три тура, потому что на экзамен пришло 120 человек, из них, естественно, 80 девочек (среди прочих был принят сын режиссера русского драмтеатра Сашка Лурье). И начал вести эту студию. Ничтоже сумняшеся, с полным чувством, что все замечательно. А потом, естественно, папа Лурье заинтересовался: кто его сына обучает актерскому мастерству?.. В это время я вернулся в Народный театр, играл там, а работал старшим пионервожатым в средней школе. И пригласили меня в гости на день рождения Саши. Так я познакомился с Лурье. И он мне говорит: «Я вам помочь не могу, но почему бы вам не попробовать поступить в наш театр? Актером». А чем черт не шутит?.. И я пошел. И меня взяли! На 55 рублей! Актером! В русский драмтеатр Литовской ССР! Первый мой выход на профессиональную сцену состоялся 7 ноября тысяча девятьсот шестьдесят… третьего года, наверно, да, второго? Шестьдесят второго года. В 63-м я уже в армию пошел. И я помню этот ввод, он был 7 ноября, в «Укрощение строптивой». В «Строптивой» я играл одного из слуг, из четырех слуг Петруччио, и пел квартетом: «Наливать так наливай, хэй ля-ля, хэй ля-ля». Так я окунулся в театр. Больше всего потрясений я испытал от закулисной жизни, и особенно после премьерных пьянок. Я не пил. Много я насмотрелся. И вот там случилось самое сильное, наверно, из театральных переживаний.

У нас был актер, очень пожилой, 75 лет, у него был юбилей. Он мне надписал программку. «Ничего, Игорь, трудно только первые 30 лет, потом значительно легче». Шло «Укрощение строптивой», он играл отца Петруччио. Там есть такая маленькая роль комическая. И у него случился сердечный приступ. Вызвали «скорую». А он сидел в нашей гримерке, он был рядовой артист, несмотря на свои 75 лет, обычный, играл маленькие роли. Ему делали уколы, а он сидит, очнулся, колют в вену очередной укол. «Где моя цепь, где моя цепь?» Ему подают эту бутафорскую цепь, он надевает. «Все, на выход». И вот он идет передо мной по коридорчику к сцене, от стенки к стенке. За ним идет врач, медсестра со шприцем на всякий случай. И пока он на сцене играл этот эпизод, так за кулисами и стояла медсестра со шприцем. Это было страшное, ужасное и прекрасное переживание. Для меня в этом был весь ужас и вся прелесть театра. Человек на грани смерти, как выяснилось, у него инфаркт. Или такой, ну, не обширный, а микроинфаркт. Он больше не вернулся в театр после этого спектакля. 75 лет. И вот эта бутафорская цепь.

Параллельно еще у меня жизнь в студии… мы что-то ставим, занимаемся мастерством, сценречью. Время от времени я играю в Народном театре в пьесе Левады «Фауст и смерть». Играю мужчину, которому надо лететь на Марс, а от него ушла жена. И еще он ведет философские дискуссии, и это все в стихах, философские дискуссии со своим идейным противником, монахом Расстригой. Трагедия, Левада — украинский драматург. И там была такая сцена, я хожу по кабинету и прощаюсь с книгами: «Друзья мои, прощайте, до свиданья, а может быть, прощайте и навек». До сих пор помню. А было мальчишечке, значит, 17 с половинкой. Большой успех был у спектакля и у исполнителей центральных ролей. Нас было трое в центральных ролях. А я мечтаю стать режиссером, подкатываюсь в гостеатре, чтобы меня взяли ассистентом на спектакль, начать учиться режиссуре. Обещает мне главный режиссер, но выходит приказ весной, распределение ролей, и вместо меня ассистентом другой человек. Я подаю заявление об увольнении, не в силах пережить этот обман. Меня с удовольствием увольняют. Поскольку до этого уже было несколько художественных приказов на мой счет, никто таких выговоров не получал, как я, с большой педагогической преамбулой. Когда я поступал в Москве, то познакомился с Борисом, геологом из Казани. Шлю ему телеграмму: «Боря, возьми меня в экспедицию». Короче говоря, выезжаю в Москву, из Москвы в Читу и оказываюсь в геологической экспедиции… поисково-съемочная группа, партия № 6.

Этот кусочек моей жизни стал большим уроком, в основном по поводу мужских каких-то принципов… Интересные люди. А возил я с собой «Гамлета», работал над пьесой, с прицелом, что я ее все равно когда-нибудь буду ставить и играть, естественно Гамлета. Мечтал сыграть три роли: Гамлета, короля Лира и Карла Маркса. И вот эта жизнь в экспедиции… Витим… Витим — это та самая Угрюм-река у Шишкова. И помню, у нас камералка — это когда пауза, мы не ходим маршрут, идет обработка данных. Берег Витима, туман, и играют Моцарта. Приемник — поймали Моцарта… темно… где-то вдали сопки, звездное небо, туман…

Я вернулся из экспедиции. Во время экспедиции, из Сибири, я писал письма студийцам. Прямо Константин Сергеевич Станиславский. И мне пришла пора идти в армию. Кем я тогда работал? По-моему, тарщиком или грузчиком… Я уже не помню, кажется на хлебзаводе? На этом заводе в разное время я тарщиком работал, слесарем работал и грузчиком работал. Мама там работала, вот я там и подрабатывал. Тарщик — это тот, кто ящики сколачивает. Я научился забивать гвоздь с двух ударов, выполнять и перевыполнять норму. Пришло время идти в армию. И забрали меня в армию. И отправили в Сибирь. Почти туда же, где я только что был, в город Нижнеудинск. Школа младших авиационных специалистов. Там было три события, которые запомнились.