Страница 6 из 82
Он попытался отождествить себя с чем-нибудь, чтобы зацепиться за реальность, но тщетно. Попытки что-либо вспомнить накатывались волнами и пропадали. Память, как и чувства, предала его и молчала.
Страха не было — чтобы не называлось этим словом, оно было неведомо ему, но все же что-то похожее на растерянность в нем зародилось. Ничего подобного за всю его жизнь с ним еще не происходило, правда жизнь его была не так длинна, что бы в ней с ним произошло все, что вообще может произойти.
Несколько долгих мгновений он ждал команды как знака свыше, но команда не приходила. Он знал, что та обязательно придет, ибо почему-то был уверен, что смысл его жизни и состоит в выполнении приказов и команд, но мгновения сливались в поток, чтобы унестись в бездну, из которой не было возврата, а команды все не было, и он продолжал ждать.
Ожидание не было тягостным, но оно было неприятным, ибо намекало на то, что что-то произошло, что-то такое, что не давало ему заняться его делом.
Делом, для которого он был создан.
Бесконечная череда секунд оборвалась яркой вспышкой, вырвавшей из прошлого его имя — Десятый!.
Понимание пришло изнутри, а не извне, сделав ясным ближайшее будущее. Искра сознания, робким огоньком мерцавшая в темноте, вспыхнула, словно раздутая ветром свеча и он понял, что должен сделать.
Анализаторы заработали на полную мощность, превращая абстрактный мир тьмы в пакеты электронных импульсов. Мир вокруг действительно оказался материальным. У него имелся объем, плотность температура… Обретя прошлый опыт Десятый вспомнил, что мир всегда был враждебен ему и каждый раз первым делом следует собрать информацию, чтобы противостоять миру. Этот раз не оказался исключением. Температура за 800 градусов, атмосфера из раскаленных окислов. Спектрометр выдал целый букет, но он не обратил на него внимания. Там витала целая россыпь микроэлементов: титан, ванадий, вольфрам… Радиационный фон — норма. Вот это уже лучше. Похоже, что противник не использовал против него ядерное оружие.
Хорошо-то хорошо, но повода для восторга все равно недоставало.
Трижды он вызывал Координатора, каждый раз, как и полагалось, меняя частоту вызова и шифруя сигнал, чтобы враги не смогли перехватить вызов, но Координатор не отвечал. Может быть, что-то случилось с Координатором, а может быть с ним. Скорее всего, именно с ним. Он никогда не видел Координатора, но догадывался, что тот защищен куда лучше его.
Едва он подумал об этом, как автоматически включилось внутреннее тестирование. Таймер не отсчитал и полутора циклов, как многое стало ясно. Если бы у него была голова, Десятый покачал бы ей. Дело было плохо. Не так плохо, конечно, что бы своим ходом нырнуть в небытие, но все же… Прорехи были слишком велики.
Блок наведения, система малых калибров и защитные экраны, часть внешних оптических датчиков, локатор… Тревожные сигналы поступали отовсюду, но мудрые создатели, давая ему жизнь подумали и об этом… Он отдал команду и почувствовал движение внутри себя.
Две «крысы» — два ремонтных робота, что прилагались ему, отлипнув от брони, юркнули внутрь, и Десятый почувствовал их, когда они подсоединились к внутренней информационной сети. Это стало прозрением. Теперь он видел себя изнутри. Ходовая часть, энергоблок, приводы, силовая подвеска, интерференционный подъемник. Кое-что из этого могло еще пригодиться, но многое, слишком многое годилось только для переплавки.…
Безусловно, он не понимал всего, но того, что ему было известно о себе, хватало, чтобы увидеть общую картину. На него напали, и он пропустил этот удар.
Еще один запрос ушел к Координатору, но, как и прежде, не ответа не пришло. Четвертый отказ Координатора выйти на связь заставил включиться новые логические цепи, и беспокойство исчезло, сменившись знанием — знанием цели существования.
В нем жила память о своей силе и предназначении — более ему ничего не было нужно. Послав команду к исполнительным эффекторам, шевельнулся, пробуя, может ли двигаться. Знакомая дрожь пронизала тело, но движения не было. Внешние оптические датчики ничего не показывали, скорее всего, они отключились. «Крысы» получили команду и шустро бросились исправлять неполадку. Через мгновение свет разогнал тьму вокруг. На него обрушилась лавина информации, словно неведомая сила повернула выключатель, давший ему доступ к огромной ёмкости информационной базе.
Опорные датчики выстрелили пакетом данных о плотности и составе грунта.
Внешние барометрические датчики зафиксировали переменное давление. Атмосфера, в которой он находился, не была спокойной, но порывы больше напоминали не очень сильный ветер, чем ураган или взрывную волну. Ничего страшного. Его готовили куда как к худшим условиям существования.
Анализатор, наконец, разродился полной картиной потерь. Схематично начерченный корпус раскрасился в разные цвета — от оранжевого до зеленого, отличая невозвратимо потерянные блоки от тех, в которых еще теплилась жизнь.
Ничего. Дело было плохо, но не особенно плохо. Оставалась надежда. Впереди еще была борьба и, в случае удачи, возможность ремонта.
Оттестировав двигатели, он дал на их десять процентов мощности. Гусеницы дернулись, проскользнули, и тогда включив грунтозацепы, он начал раскачивать себя, выбираясь из-под обломков раскаленного железа. С девятой попытки груда железа, висевшая на нем, не выдержала напора и рассыпалась, выпуская его на волю.
Отчет секторального заместителя генерального директора страховой компании мог показаться скучноватым только молодым сотрудникам и гостям. Для специалистов, слушавших своего шефа, его слова были наполнены смыслом ежедневной работы, и от этого отчет слушался как песня. Между полудесятком колон из местного малахита витали непонятные непосвященным слова — коносамент, франшиза, монопсония, принципал… Будучи в компании человеком новым я понимал эту песню через слово и от этого время от времени терял нить рассуждений и даже начал задремывать. Чен незаметно ткнул меня локтем.
— Ты чего?
— Задумался, — ответил я, бодрым шёпотом, стряхивая с себя дрему. — Тебя эти слова на размышления не наводят? На мысли о бренности всего сущего? О сложностях жизни? А? Страховая ковернота! Это выговорить — язык сломать…
Он чуть повернулся ко мне, чтоб со стороны это не выглядело неуважением к докладчику, и прищурил и без того узкие китайские глазки.
— Притерпишься. А язык вправят…
Оставалось только поверить. Ему что — он в компании работал уже лет пять и не такого наслушался. Нет, конечно, за три месяца я и сам кое-чего нахватался, отличал уже страхователя от страховщика, но Ченовых терминологических высот пока не достиг. По слухам тот вообще мог выговаривать такое, чему завидовали исполнители полузабытых в наше время тирольских песен. Хотя, откровенно говоря, необходимости в такой эрудиции не было. Наш начальник, Адам Иванович, всю бумажную работу брал на себя, оставляя молодым, как он выражался, «работу на пленэре».
Малиновые портьеры за спиной докладчика чуть колыхнулись, и там обозначилась человеческая рука. Чен чуть привстал, но тут же сел, узнав гостя. В зал, легок на помине, протиснулся наш шеф — Адам Иванович Сугоняко собственной персоной.
Для нас с Ченом означать это могло только одно — работу.
Шеф обежал взглядом зал наткнулся на нас и быстро поманил пальцем.
— Вот и конец скуке, — пробормотал Чен, поднимаясь. — Пошли…
Докладчик приостановился, оглянувшись, но Большой Шеф только взмахнул выставленными перед собой ладонями и приложил их к груди, принося извинение.
Адам Иваныч работал в компании давно, был старожилом, можно сказать. Он, говорят, застал еще Последнюю волну Промышленного шпионажа. После тех знаменитых компаний по Чистке Рядов он приобрел, наверное, теперь уже в качестве безусловного рефлекса, одну привычку — о делах он говорил только в кабинете, при включенных детекторах излучения. Нельзя было назвать эту слабость неприятной, но жизнь окружающим она осложняла. О делах он не говорил ни в столовой, ни в коридоре, ни в зале. Все разговоры вел только в кабинете, куда нас, похоже, и вел.